Анатолий Александров среди моряков
В дальнейшем ЛФТИ занимался только подготовкой военных моряков, которые специализировались на размагничивании. Ученые ездили по Союзу, организовывали работы. Вместе с тем накопленный за годы войны опыт необходимо было перенести на бумагу. С этим помог И. Е. Тамм. Совместно с ним Анатолий Петрович подготовил формулы и хорошие расчеты.
Однако главное достижение Анатолия Петровича – в количестве спасенных жизней, ведь за время войны ни один корабль, размагниченный по технологии Александрова, не взорвался на магнитной мине! Более того, он сам, не раз сильно рискуя жизнью, бросался на защиту других. Уже много лет спустя в «Правду» пришло письмо от мичмана из Казани. В нем военный описывал свою работу рядом с Анатолием Петровичем. В частности, он вспоминает такой случай:
«Гитлеровцы с воздуха сбрасывали сотни мин разных классов на Волгу, которые ставились на разные циклы и режимы. И вот в один из августовских дней 1942 года магнитоакустическая мина оказалась на левом берегу Волги. Когда мы шли на катере с Анатолием Петровичем в Красноармейск, он увидел эту мину и приказал мне подойти к берегу. На суше он приказал мне уйти в безопасное место. Оттуда я наблюдал за происходящим. Анатолий Петрович осторожно осмотрел мину и сразу приступил к ее разборке, примерно через час мина была на борту катера. Этот героический поступок я часто вспоминал и раньше, и он заслуживает внимания сейчас, хотя прошло уже много лет. Потому что смертоносный груз в сотни килограммов был обезврежен ученым».
Видимо, за это свое великолепное научное чутье и личное мужество Анатолий Петрович обладал пожизненным авторитетом и уважением у флотских.
«Неожиданные события»
Александров заподозрил неладное еще в 1942 году в Казани. Сначала из западных публикаций исчезли упоминания о физике ядра, потом постепенно засекретили и ученых, которые занимались этой тематикой. Невольно напрашивался вывод: неужели немцы с американцами ведут разработки по созданию атомного оружия?!
В то же время Игорь Курчатов получает письмо от армейца Флерова по урановой проблеме. Потом оказалось, что такое же письмо Флеров отправил самому Сталину! Осенью 1942-го, когда Александров вернулся после своей очередной командировки, произошла невиданная вещь! Оказалось, что Курчатова, который только что оправился после серьезной болезни, срочно вызвали в Москву. Когда он вернулся через три недели, то рассказал, что получил «на самом верху» задание срочно развернуть работы по созданию атомной бомбы. Весь процесс держался в условиях строжайшей секретности.
О делении ядер урана стало известно еще в довоенное время. Задолго до того, как было открыто это явление, ученые могли только предполагать, что в ядре заключена колоссальная энергия. Однако серьезные исследователи относились к этому скорее как к красивой теории, не более. Все же многих физиков захватила идея организовать цепную реакцию. После серии опытов выяснилось, что она происходит следующим образом: ядро делящегося урана захватывает в ловушку нейтрон и разламывает его на две части. Этому процессу сопутствует возникновение дополнительной энергии, из-за чего появляются новые нейтроны, которые провоцируют дальнейшее деление. Таким образом они могут множиться до бесконечности. Сложность заключается в том, что воссоздать реакцию можно только с помощью редких изотопов: урана-235 и плутония-239. В природе эти изотопы не встречаются, а получить их можно только в лабораторных условиях и то в малых количествах.
В ЛФТИ за цепные реакции отвечал Семенов, который часто выступал на знаменитых физтеховских семинарах. В группе Семенова работал один необычайно талантливый ученый – Юлий Харитон. Он присутствовал практически на всех семинарах по физике, мало выступал, зато слушал всегда предельно внимательно. По тем редким репликам с места, вопросам и ремаркам, которые исходили от Харитона, сразу становилось понятно, что это человек с глубокими знаниями во многих областях науки. Кроме того, у Юлия Борисовича была удивительная манера вникать в суть вещей. Вот что об этом вспоминает Анатолий Александров:
«С Харитоном я познакомился в 1930 году, сразу же когда приехал в ЛФТИ. Его все называли Люся, Люся Харитон. Человек он был необыкновенно тихий и скромный. Харитон сидел немножко в отрыве. По-видимому, чтобы мы не мешали ему слушать. Он сидел всегда с закрытыми глазами. И постоянно было такое впечатление, что он спит. Вероятно, он старался таким образом как-то отключиться от всяких отвлекающих вещей. Просто такая манера у него была».
Вместе с Зельдовичем Харитон принялся за расчеты ядерных реакций. Яков Зельдович, молодой и веселый парень, занимался теоретической физикой в ЛФТИ. Вычислить условия возможной цепной реакции на бумаге оказалось нелегким делом, ведь для того, чтобы прийти к правильным выводам, пришлось учесть множество деталей: от количества нейтронов, которые появлялись во время единичной реакции, до предполагаемого числа частиц, которые «пропадали» в процессе деления. Из-за катастрофической нехватки информации на точность расчетов полагаться не приходилось. На удивление Харитон с Зельдовичем оказались ближе всех к истине. На семинаре в ЛФТИ они озвучили вывод, который предопределил всю дальнейшую судьбу работ по ядерной тематике. Ученые доказали, что можно воплотить в жизнь два вида процессов: управляемый и взрывной.
Анатолий Александров с адмиралом П. Г. Котовым
Эти открытия всерьез заинтересовали Александрова и подтолкнули его присмотреться к новому направлению. Однако всерьез к ядерной физике тогда относились лишь немногие: даже Резерфорд, который первым обнаружил цепную реакцию урана, считал, что человечество никогда не сможет укротить эту колоссальную энергию. Да и сам Анатолий Петрович не торопился погружаться в новую область, ведь работа по полимерам шла отлично, а новое направление было едва разработано. И все же, после того как Зельдович с Харитоном рассказали о важности деления изотопов в своем выступлении, Александров как молекулярный физик сразу понял, что может быть полезен в этом деле.
Вскоре ядерной темой заболел весь институт. На семинарах звучали доклады, шли обсуждения, многие физтеховцы так или иначе подключались к атомной проблеме. Главную сложность ученые видели в добыче редких изотопов урана. Тогда же Курчатов с Харитоном вместе написали записку в АН СССР, в которой объяснили необходимость ведения таких работ у нас в стране. И Харитону, и Курчатову было понятно, что их исследования влетят государству в копеечку, ведь все: от добычи урана в больших количествах и до производства тяжелой воды хорошего качества стоило огромных денег. Однако в Президиуме Академии наук положительно откликнулись на предложение ученых из ЛФТИ. К сожалению, реальные работы в этом направлении прервала война, институт скоро эвакуировали в Казань. Но атомное направление решили все-таки не забрасывать. В плане работ института в обход всякой секретности значился такой пункт: «Работы по атомной бомбе».
В свою последнюю встречу перед войной Курчатов с Александровым обсуждали работы по физике ядра. Игорь Васильевич сказал, что на время войны он свернет свое направление и будет заниматься более прикладными вещами для обороны страны. Тогда же он предложил свою помощь в работах по размагничиванию.
Вместе с Ю. Б. Харитоном
В 1942 году атомная тема вновь напомнила о себе. Ученые в неформальной обстановке обсуждали, что в США переезжают ведущие физики, такие как Эйнштейн и Ферми. С одной стороны, было, конечно, логично, что они выбирали нейтральную страну, которая не участвовала в войне. Но, когда постепенно из физических журналов стали исчезать публикации по ядерной проблеме, у советских ученых возникли подозрения. В разговорах физики высказывали опасения, что немецкая сторона работает над созданием атомной бомбы, ведь там остались многие великие умы, а в Чехословакии, на территорию которой продвинулась Германия, были богатые урановые рудники. К счастью, опасения ученых не оправдались, ведь для любой страны, поглощенной войной, разработка ядерного оружия оказалась бы слишком затратной.
До сих пор историков интересует вопрос: что заставило Сталина всерьез взяться за атомную проблему? Очень часто начало «атомной эпопеи» связывают с письмом Г. Н. Флерова в Комитет обороны и лично товарищу Сталину с просьбой развернуть работы по созданию атомного оружия. Однако есть все основания утверждать, что советская разведка задолго до этого знала о зарубежных разработках в области ядерной физики, о чем регулярно докладывала «наверх». Письмо ученого, несомненно, сыграло большую роль, ведь через некоторое время дело приняло серьезный оборот: в сентябре 1942 года вышло распоряжение «Об организации работ по урану». Важно было и то, что со стороны научного сообщества впервые прозвучала такая постановка вопроса, ведь Флеров высказал вполне обоснованные опасения о том, что «атомные» публикации засекречиваются и работы по созданию сверхмощного оружия могут вести зарубежные противники.
Старшими по атомной проблеме назначили заместителя председателя Совета Министров Первухина и наркома высшего образования Кафтанова. В советском правительстве Первухин отвечал за энергетическое направление, а Кафтанов имел непосредственное отношение к науке. Тогда в печати появились сообщения о том, что английский флот разбомбил немецкие корабли, которые перевозили тяжелую воду из Норвегии. Анатолий Петрович впервые об этом услышал во время обсуждения в кругу коллег. Видимо, некоторых из них правительство уже привлекало для консультаций. И вот в октябре 1942 года Курчатова вызывают в Москву. С тех пор жизнь многих ученых изменилась, а через несколько лет изменилась и жизнь всего человечества.
Александров к ядерной физике больше не возвращался. Он был всецело поглощен размагничиванием кораблей. В то же время Курчатов снова отправился в Москву, уже на более длительный срок. И если о первом его визите в столицу было известно хоть что-то, то после длительного отсутствия Игорь Васильевич вдруг замолчал. Курчатов стал подолгу пропадать в Москве, вскоре перевез туда и жену. Через несколько месяцев поползли слухи о том, что он начал привлекать к своим делам Харитона. Анатолию Петровичу становилось ясно, чем занимается его друг. С пониманием Александров относился и к тому, что Игорь Васильевич хранил молчание, ведь в таком серьезном деле совершенно очевидно присутствовала секретность. И действительно, Курчатов избегал делиться подробностями своей работы даже с самыми близкими, ведь неприятности ждали в первую очередь не тех, кто рассказал, а тех, кто услышал.