р, 580 рисунков и 940 предметов прикладного искусства. Причем туда попадали произведения, ранее изъятые из многих других музеев страны. Конечно, все эти возвраты, последующая ликвидация «Антиквариата» и «Торгсина», также занимавшегося продажами произведений искусства, никак не могли восполнить колоссальных потерь национального достояния.
Мы может сравнить высказывания А. Н. Бенуа, который в 1924 г. гордился тем, что в Стране Советов в целости и сохранности находятся музейные коллекции мирового уровня, и его слова из статьи «Эрмитаж по-советски», написанной в 1933 г. в эмиграции. Теперь он возмущался, какой в Эрмитаже «царит дух», «в какой степени советская аракчеевщина заменила прежние, специфические, ни с чем по „благородству“, по „гуманизму“ не сравнимые настроения Эрмитажа, какая идеология привита под страхом голода и ссылки служащим…» «И если кто-либо из прежней семьи эрмитажников там и остался, если его психология все еще не вывернута наизнанку, не стала рабьей, то ох как жутко должно быть у этих „последних“ на душе!» — писал Бенуа[525].
Мы смело можем причислить Луначарского к числу этих «последних», у которых «жутко было на душе» от происходившего. Однако «донкихотовское копье» бывшего наркома уже не могло атаковать «ветряную мельницу» партийного «варварства»…
На дипломатическом поприще
В середине 1920-х гг. СССР добился международного признания ведущими странами Европы, включая Великобританию, Францию, Италию, Австрию, а из крупных мировых держав лишь США не спешили открывать дипломатические отношения с молодой республикой. Несмотря на произошедший в 1927 г. разрыв отношений с Великобританией, руководство страны надеялось на дальнейшее укрепление своего международного авторитета и потому ответило согласием на приглашение Совета Лиги Наций, в которую СССР тогда не входил и к которой относился с явной настороженностью, поучаствовать в работе IV Подготовительной сессии Конференции по ограничению и сокращению вооружений в Женеве. 3 ноября 1927 г. Политбюро было принято важное решение, надолго втянувшее в дипломатическую орбиту Луначарского, который в силу его опыта, международного авторитета и знания языков понадобился в то время партии, как никто другой: «а) Принять участие в комиссии по разоружению с широчайшей программой разоружения вплоть до полного уничтожения постоянной армии. б) Разработку указанной программы поручить делегации с участием представителя РВСР. в) Утвердить состав делегации: председатель — Литвинов, члены — Луначарский, Пугачев и Угаров»[526].
О том, какие важные вопросы делегация СССР должна была ставить и обсуждать на предстоящих заседаниях, свидетельствует протокол заседания Политбюро с участием Луначарского от 17 ноября 1927 г.: «Предложить комиссии развернуть проект предложений в меморандум с подробной характеристикой империалистской войны. в) В пункте о морских вооружениях разработать конкретную программу морских разоружений на ближайшие годы. г) Обсудить возможность вставить в меморандум особый пункт относительно вооружения рабочих… д) В пункте о присоединении к конвенции о запрещении применения в военных целях химических и бактериологических средств заменить „общественный контроль“ „рабочим контролем“… ж) В интервью Литвинова перед открытием конференции внести абзац о нашей готовности установить максимально дружественные отношения со всеми пограничными государствами и заключить с ними пакты о ненападении. з) Если в ходе конференции будет выдвинуто предложение о заключении с Румынией пакта о ненападении, ответить полной готовностью…»[527]
Как видим, спектр вопросов, которым придется заниматься Луначарскому в составе делегации СССР, был весьма обширным, и нарком не только вынужден был с головой окунуться в международную повестку, стать на деле дипломатом высокого ранга, но и выступать в печати чаще других с разъяснениями позиций СССР. Проехав через Варшаву и Берлин, где нарком успел обсудить вопросы культурного сотрудничества, он прибыл в Женеву на сессию Подготовительной комиссии 27 ноября и пробыл там до 8 декабря. Он не без пафоса заявлял, что вместе с Литвиновым они «приехали в качестве представителей великой рабочей державы, приехали разговаривать с крупнейшими государственными деятелями почти всех стран мира о его судьбах»[528].
Луначарский активно участвовал в подготовке документов советской делегации, в том числе меморандума, в котором с первого дня работы сессии было громогласно и провидчески заявлено «о неумении или нежелании разрешать самые важные проблемы путем переговоров» и о том, что «опасения о возможности гигантской войны являются совершенно обоснованными. Нет никакого сомнения, что грядущая война может в огромной мере превзойти по бедствиям, которые она причинит, все виденное многострадальным человечеством до сих пор в его истории». На этом же заседании нарком иностранных дел СССР Литвинов заявил, что «полное разоружение, осуществляемое немедленно или этапами, является наиболее длительной, наиболее действительной и универсально приемлемой гарантией безопасности».
Уже 30 ноября, на втором заседании сессии, Луначарскому пришлось впервые выступить на конференции, констатировав колоссальные трудности в вопросах разоружения и выдвинув «настоящее решение проблемы, как его представляем себе мы и вместе с нами общественное мнение: это — полное разоружение». Советская делегация выступила тогда за подготовку совершенно новой конвенции, которую предлагало вынести на рассмотрение уже следующей, V сессии Подготовительной комиссии в 1928 г., а на текущей сессии ее предложения фактически так и не рассматривались.
После возвращения из Женевы в Москву 11 декабря Луначарский, несмотря на загрузку делами Наркомата просвещения, принял участие в подготовке проекта советской Конвенции о всеобщем, полном и немедленном разоружении, который был направлен генеральному секретарю Лиги Наций в феврале 1928 г. О том, что первый дипломатический опыт Луначарского прошел успешно, может свидетельствовать постановление Политбюро «О поездке Луначарского в Японию» от 19 января 1928 г.: «Принять приглашение японского журнала „Кайдзо“ о поездке А. В. Луначарского в Японию на десятилетие существования „Кайдзо“, предварительно заручившись гарантией в том, что со стороны правительства Японии препятствий не будет. б) От оплаты поездки А. В. Луначарского приглашающей организацией отказаться. Обеспечить поездку А. В. Луначарского средствами государства. в) Поездку провести в соответствии с постановлением Политбюро от 5 января, т. е. без сопровождения жены. г) Политических поручений Луначарскому не давать, предложив ему воздержаться от политических заявлений по каким-либо спорным или новым вопросам и ограничиться усилением связи с Японией в области культурной работы»[529]. И хотя поездка в Японию Луначарского не состоялась (ему пришлось вскоре снова ехать в Женеву), доверие к нему Политбюро и готовность направить его в дипломатическую командировку теперь уже на Восток говорят о многом.
Перед своим новым отъездом в Женеву 10 марта 1928 г. Луначарский дал громкое интервью в печати с налетом сенсационности: «Мы предлагаем в течение четырех лет проводить во всех государствах постепенное уменьшение пехоты, кавалерии, морского и воздушного флота, артиллерии и всех иных войск с тем, чтобы по истечении 4-х лет распустить все армии… Воинская повинность должна быть упразднена во всем мире»[530].
Дворец наций на берегу Женевского озера.
[Из открытых источников]
19 марта советская конвенция была представлен Литвиновым в его речи на открывшейся конференции в Женеве. К этому времени, по его утверждению, на предыдущих 38 сессиях Лиги Наций и Совета Лиги Наций и на 120 сессиях различных комиссий и органов Лиги было принято по вопросам разоружения 111 резолюций, но ни одного «серьезного шага к осуществлению разоружения» так и не было сделано. Советская делегация подняла тогда ставки до самого высокого уровня и заявила о готовности «полностью упразднить вооруженные силы Союза», а также об одобрении СССР в качестве доброй воли одной из первых стран в Европе Протокола о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых или других подобных газов и бактериологических средств. Как вспоминал позднее Луначарский о происходившем в Женеве, «выступления советской делегации вызывали такой гул, какого стены зала заседания еще не слышали…».
Советский проект Конвенции о сокращении вооружений, четко проработанный и состоявший из 49 статей, был в итоге подвержен участниками конференции обструкции, фактически проигнорирован, а сама идея полного и всеобщего разоружения была признана противоречащей статусу Лиги Наций. В этой ситуации советская делегация предложила свой проект частичного разоружения, конкретное рассмотрение которого на конференции в 1928 г. был отложено без всяких на то обоснований.
Казалось бы, поведение советской делегации на переговорах в Женеве можно считать странным: выдвигались заведомо завышенные, невыполнимые предложения, звучала постоянная критика хода работы и итогов деятельности конференции, участие в ее работе под эгидой Лиги Наций усложнялось нежеланием вступать в эту самую «буржуазную» Лигу, что произойдет намного позднее — 18 сентября 1934 г.
Однако так могло показаться только неискушенному зрителю: конференция в Женеве несколько лет подряд довольно умело использовалась советской стороной для широкой и активной пропаганды особого, «пролетарского и антикапиталистического» взгляда на проблемы разоружения, войны и мира, для воздействия этой политикой на общественное мнение в странах Европы, для использования противоречий между различными странами внутри капиталистического лагеря, в том числе между крупными державами и мелкими государствами, а также для постепенного налаживания отношений с конкретными странами, подготовки различных договоров, которые увязывались постепенно руководством страны в единый процесс создания системы коллективной безопасности в Европе, все более приближавшейся к новой страшной войне.