[556]. Столь трепетное отношение к жене объясняет, почему позднее, летом, он не воспользуется правом выехать на лечение за границу и выберет отдых с нею на юге России.
Письмо А. В. Луначарскому Е. П. Достоевской, жены сына Ф. М. Достоевского Федора, с благодарностью за «добрую заботу о ее сыне», внуке великого писателя. 15 мая 1929 г.
[РГАСПИ]
Отметим особо, что в последние месяцы работы в Наркомпросе Луначарский особенно полагался на Яковлеву, видя в ней сотрудника, способного выполнять самые ответственные поручения. Так, 9 февраля 1929 г. он сетовал, что из-за загруженности они почти не общаются: «Видимся мы теперь с Вами чрезвычайно редко. Это крайне досадно». Очередную просьбу о выделении денег по наркомпросовским нуждам он перенаправил Яковлевой 15 марта с характерным объяснением: «Я терпеть не могу всех этих денежных дел, ибо не знаю, что я вправе разрешить и что не вправе, поэтому передаю бумагу Кононова Вам»[557].
Не забудем, что даже в самые напряженные месяцы первой половины 1929 г. Луначарского никто не освобождал от ежедневной текучки наркомовских дел. Перечислим лишь некоторые, взятые из переписки наркома того периода: решение спорного вопроса об «уничтожении экзаменов на рабфаках» и «уничтожении экзаменов вообще и к замене их всюду, где можно, другими методами учета успеваемости»; оценка новых фильмов, как, например, «Проект инженера Стронга», названного Луначарским «безыдейной, бульварно-уголовной фильмой»; реорганизация по решению Оргбюро ЦК Главлита; необходимость создания строительно-технической инспекции при Главискусстве «ввиду бесконтрольности проводимых там проектов серьезного строительства»; освобождение от таможенных платежей оборудования, закупленного Уголком Дурова; спасение сада Толстовского музея в Москве, который может быть «опустошен и погублен»; решение с НКВД вопроса о продолжении снабжения членов Всероссийского союза фотографов фотоматериалами и техникой, несмотря на ужесточение правил их оборота: решение в том же НКВД давно назревшего вопроса о создании и утверждении Устава Общества содействия молодым дарованиям; заботы о сохранении и продвижении, в том числе за границей, оренбургских платков, которые, по словам наркома, «действительно своего рода чудо»; хлопоты в НКВД о выдаче заграничного паспорта поэту С. М. Городецкому в связи со смертью его зятя и «беспомощным положением оставшейся в Праге его дочери»; устройство похорон и помощь родственникам художника Георгия Якулова, очень им ценимого; протест против намечавшейся отмены звания заслуженного артиста с заменой его званием заслуженного деятеля искусства и науки, но сохранением звания народный артист; помощь художнику Павлу Филонову, сильно болевшему и голодавшему; попытка спасти из 10-летнего заключения на Соловках ложно обвиненного бывшего артиста Академических театров И. Д. Калугина и т. д.[558]
Отметим, что и в этот сложный для наркома период он не боялся заступаться за многих осужденных или лишенных прав, как это было, скажем, с А. А. Александровым, следователем по особо важным делам Ленинградского окружного суда. Парадоксально, в качестве защиты «лишенца», ранее служившего Временному правительству, он привел довод, который и лег в основание гонений на него: «В бытность следователем по особо важным делам при правительстве Керенского вел мое личное дело и показал себя при этом человеком совершенно корректным и объективным». Или вспомним попытки наркома помочь студенту-медику Томского университета Н. Пучкину, который был осужден за то, что «под дулом револьвера» согласился «на службу тайным агентом, а потом отказался от доносов»[559].
Как и в прошлые годы, Луначарскому приходилось заниматься судьбами родственников великих деятелей русской культуры. Переписка первого полугодия 1929 г. сохранила примеры заботы наркома о родственнике композитора М. И. Глинки А. Глинке, о сыне писателя Н. С. Лескова А. Н. Лескове, о дочери М. Н. Ермоловой, о внуке композитора А. С. Даргомыжского Б. А. Плешкове, о родственнице Н. Ф. фон Мекк А. Л. Мекк, о племяннице Д. И. Менделева А. М. Поповой, о сыне М. Е. Салтыкова-Щедрина К. М. Салтыкове-Щедрине[560].
Самая любопытная история в этом ряду была связана с Софьей Николаевной Данилевской, которая одновременно была правнучкой А. С. Пушкина (по линии его сына Александра) и внучатой племянницей Н. В. Гоголя (по линии его сестры Елизаветы). Она жила в Полтаве, в одиночку тянула заботы о пятерых детях, работала воспитательницей в детском саду с зарплатой 48 рублей. К Луначарскому она обратилась 21 ноября 1928 г.: «Я обратилась в Наркомпрос Украины и получила ответ, что поскольку Гоголь и Пушкин писатели русские, я должна обращаться в Наркомпрос РСФСР». (Не правда ли, это напоминает аргументы сторонников «украинской самостийности»?) И хотя пенсии для Данилевской Луначарскому добиться не удалось, он сумел помочь с устройством ее детей на учебу и выделением стипендии одному из сыновей…[561]
Отставка наркома
Судьба Луначарского решалась после «политического поражения» «правых» на апрельском 1929 г. пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) и XVI партконференции. Бухарин, Томский и Рыков еще оставались членами Политбюро (их вывели из его состава соответственно в ноябре 1929, в июле и декабре 1930 г.), и их противостояние со сторонниками Сталина было весьма бурным. Об этом может свидетельствовать, к примеру, письмо К. Е. Ворошилова к Г. К. Орджоникидзе 8 июня 1929 г. о подоплеке назначения Бухарина заведующим Научно-техническим управлением (НТУ) ВСНХ (ранее, 28 января 1929 г., он был избран действительным членом АН СССР по социально-экономическим наукам): «Газеты только не знают подробностей, сопровождавших сей „акт“. Корреспонденты буржуазных европейских газет, те просто объясняют назначение Бухарина, как отстранение от политики, как изгнание из состава руководителей. Немало народу и у нас, который думает так же. А на деле было так, что Бухарин умолил всех не назначать его на Наркомпрос и предложил, а затем настаивал на НТУ. Я поддержал его в этом, поддержало еще несколько человек и большинством в один голос (против Кобы) мы провели его. Теперь я уже немного раскаиваюсь в моем голосовании. Думаю (опасаюсь), что Бухарин будет прямо или косвенно поддерживать версию об его устранении»[562].
А. В. Луначарский. 1 февраля 1929 г.
[РИА Новости]
Поразительны кульбиты истории… Можно вспомнить, что в 1922 г. в качестве замены Луначарскому на посту наркома просвещения рассматривалась фигура Троцкого. Теперь же Сталин предлагал назначить на этот пост Бухарина, однако тот сам попросил дать ему тихую должность начальника НТУ ВСНХ. Два крупнейших вождя большевиков, Троцкий и Бухарин, могли по «капризу истории» стать наркомами просвещения, но открестились от этой чести. Луначарский же честно «тянул лямку» почти 12 лет…
Получается, что в мае — начале июня 1929 г. Политбюро уже предрешило замену Луначарского, непонятно лишь, знал ли об этом он сам. Именно в это время произошли еще две неприятные истории. Пока Луначарский пребывал в Женеве, из печати вышли объединенные первые два номера журнала «Искусство» за 1929 г. Журнал являлся органом Главискусства Наркомпроса, инициатором его создания и ответственным редактором был сам нарком. Первые выпуски журнала, в которых постоянным автором выступал сам Луначарский, были весьма разнообразными и глубокими по содержанию. И всего лишь одна «промашка», связанная с именем Сталина, привела к скандалу и закрытию журнала. В № 1/2 журнала «Искусство» был помещен лубок, карикатурно изображающий «беседу тов. Сталина с женщинами нацменками». Заведующий Агитпропом ЦК Криницкий возложил на Луначарского и Свидерского ответственность за публикацию «нелепостей». коллегии Наркомпроса пришлось 17 мая «ввиду проявленной тов. Равичем небрежности… снять его со всякой редакторской работы»[563]. А Луначарскому пришлось 18 мая письменно отчитываться перед Секретариатом ЦК. Он соглашался с оценкой лубка, однако настаивал, что Ассоциация художников России (АХР) выпускала его с «наилучшими намерениями», дабы «популяризировать подобными лубками наших вождей». А главное, автор статьи воспроизводил его «именно как пример таких безвкусных и слащавых стараний» без «достаточного вкуса и сознательности». Признавая «неуместность» публикации, Луначарский сообщал, что «распорядился конфисковать все находящиеся еще в нашем распоряжении номера этого журнала и внес вопрос на ближайшее заседание коллегии», чтобы осудить публикацию. А дальше следовали оправдания: «Прежде всего я категорически должен заявить, что с точки зрения существа вопроса я, конечно, нести ответственность за этот номер никак не могу. Вообще мои функции редактора сводятся к помещению редакторских статей, разрешению разных спорных вопросов. Просмотр всего материала я по перегруженности моей в других отраслях просвещения взять на себя не мог. Это дело было поручено тов. Равичу под контролем тов. Свидерского. Но помимо того моя заграничная командировка уже совершенно лишила меня всякой возможности проследить за составом номера». При этом нарком не снимал с себя «чисто формальной ответственности» как лицо, имя которого «стоит на обложке журнала в качестве его ответственного редактора». И конечно же, ни с его стороны, ни со стороны автора и редактора Равича «не могло быть проявлено ни малейшего злого умысла, ни малейшей склонности относится непочтительно к Генеральному Секретарю партии»[564].
Как видим, дело приняло самый серьезный оборот. Вскоре нарком был ошарашен, узнав о состоявшемся еще 17 мая решении Секретариата ЦК объявить ему и Свидерскому выговор с формулировкой «за напечатание в журнале конфискованного лубка в сопровождении текста пасквильного характера»