В отличие от Луначарского, Бубнов непосредственно входил в руководство партии: в 1927–1937 гг. был членом ЦК, а с июня 1924 г. почти 10 лет состоял членом его Оргбюро. В год «великого перелома», когда в сфере культуры потребовалась почти «военная мобилизация», фигура Бубнова показалась руководству страны наиболее подходящей. Причем партийное руководство закрыло глаза на известные оппозиционные «грехи» нового наркома, вплоть до примыкания к троцкистам, в которых Луначарский замечен практически не был.
Удивительно, но Бубнов продержался на посту наркома просвещения более 8 лет — с сентября 1929 по 17 октября 1937 г., когда он был арестован без санкции прокурора за «антисоветскую террористическую деятельность». И конечно, в обвинениях главную роль сыграли старые «троцкистские» грехи. 1 августа 1938 г. он был приговорён к смертной казни, расстрелян в тот же день и захоронен на полигоне «Коммунарка». Кто знает, останься Луначарский на своем посту и доживи до «большого террора», не ждала бы и его судьба Бубнова или заместителей наркома просвещения В. Н. Яковлевой, С. М. Эпштейна, В. Н. Максимовского, В. А. Курца, сгинувших в «молотилке большого террора», часто приобретавшего иррациональные формы. «Грехов», подобных былой приверженности к троцкистам, у Луначарского не было, но у него были другие, начиная от богостроительства и кончая постоянной его неуживчивостью, строптивостью, стремлением заступаться за многих перед карательными органами, и кто знает, как бы эти «более мелкие грехи» могли сказаться на судьбе Анатолия Васильевича, если бы он оставался «в обойме» государственных деятелей до 1937–1938 гг.
Утверждение И. А. Луначарской о том, что вместе с наркомом подала в отставку вся коллегия Наркомпроса, не находит подтверждения: на своем посту еще не менее двух месяцев оставалось большинство ее членов, в том числе заместители наркома В. Н. Яковлева и М. Н. Покровский. После отставки Луначарского Яковлева оставалась в Наркомпросе недолго, прежде всего из-за отрицательного отношения к ней Бубнова. Уже 31 августа 1929 г. она написала заявление в Политбюро: «За время, истекшее после освобождения тов. Луначарского от работы в Наркомпросе, я пришла к убеждению, что и мое дальнейшее пребывание в Наркомпросе не приносит пользы делу, которым руководит Наркомат, а наоборот — вредит ему. Поэтому я прошу Политбюро освободить меня от работы в Наркомпросе тотчас же по приезде тов. Бубнова». Сырцов в письме 10 сентября Молотову поддержал это предложение, заявив, что «надо предрешить вопрос о ее освобождении из Наркомпроса». И наконец, в тот же день, Сталин телеграфировал из Сочи Сырцову: «Против ухода Яковлевой не возражаю. Однако оттяжка оформления назначения нового Наркома могут лишь разложить и разрушить Наркомат. Поэтому советую не оттягивать больше ни одного из этих оформлений. Следовало бы также поскорее разрешить вопрос о Наркомздраве и Семашко»[582].
Яковлева, как это ни странно, ушла из Наркомпроса на повышение: с декабря 1929 до сентября 1937 г. она работала наркомом финансов РСФСР. В 1937 г. ей вспомнили все старые «грехи», обвинив в создании троцкистского центра и даже… вовлечении туда А. С. Бубнова. Она была осуждена на 20 лет и расстреляна в Орле 11 сентября 1941 г.
Политбюро намеревалось обсудить обновление состава коллегии через два месяца, 16 сентября 1929 г., однако сделало это только на заседаниях 28 сентября и 16 октября. В руководстве наркоматом утвердили тогда в должности заместителей Крупскую, Покровского, Эпштейна и Курца[583]. Тогда или чуть позже сместили заведующего Главискусства Свидерского, заведующего Главнауки Лядова (его сменил молодой юрист и философ И. К. Луппол) и уполномоченного Наркомпроса в Ленинграде Позерна, одного из ближайших соратников Луначарского. Вместо него назначили мало кому известного Саакова, сразу же рьяно взявшегося за распродажу музейных коллекций. В итоге к концу 1929 г. коллегия Наркомпроса была обновлена почти полностью.
Очевидно, руководство партии поставило перед Бубновым задачу организовать коренную «чистку» ведомства. Как писал исследователь А. М. Родин, «вопрос о способах и методах ее проведения обсуждался на коллегии наркомата 29 сентября 1929 г. Кампанию решили провести в течение трех месяцев широко и открыто, с привлечением к этому делу педагогической общественности и трудовых слоев населения… В ходе чистки значительная часть сотрудников, работавших при А. В. Луначарском, была уволена. На их место подбирались люди, порой очень далекие от народного образования, но способные, по мнению нового руководства, навести твердый пролетарский порядок в системе Наркомпроса»[584].
При центральном аппарате Наркомпроса был создан актив из пятидесяти рабочих, выделенных общезаводскими и фабричными собраниями, а всего на укрепление органов народного образования было тогда направлено 350 опытных партийных и советских работников. Начиналась новая эпоха в деятельности Наркомпроса, где Луначарскому уже не было места. Он повел себя весьма взвешенно: не изменяя принципам и отстаивая свои позиции по острым вопросам, он сумел не разругаться с руководством партии, прежде всего со Сталиным. Сыграл свою роль его немалый жизненный опыт. В декабре 1929 г. в статье «О судьбе, насилии и свободе» Луначарский, обращаясь к другим деятелям культуры, фактически говорил сам о себе: «Мне хотелось бы, чтобы каждому, кто находится еще в переходном состоянии — устремился ли он, но слишком медленно, к нам, или топчется на месте, или отходит от нас — холодным, но ослепляющим огнем сверкнула железная, много раз слышанная из уст Ленина, фраза: „Судьба согласным руководит, а несогласного ломает!“»[585]
Как известно, беда одна не ходит. Именно в 1929 г. почти одновременно ушли из жизни два сводных брата Луначарского. Старший брат Михаил Васильевич, 1862 года рождения, удивительным образом соединил в себе талант певца, исполнявшего оперные партии, в том числе Бориса Годунова и Дон Жуана в одноименных операх, дружившего с Шаляпиным, Глазуновым, Римским-Корсаковым, закончившего свою сценическую деятельность еще в 1914 г., и чиновника высокого ранга, действительного статского советника (с 1915 г.), кадета, известного коллекционера книг по искусству. После революции он «ушел в тень», последние годы своей жизни провел в деревне в Полтавской области, переписывался с Анатолием Васильевичем, помогавшим ему в бытовых вопросах, и умер в Москве 15 марта 1929 г.
Другой брат, Яков Васильевич, 1869 года рождения, адвокат, умер осенью 1929 г. Напомним читателям, что отец Луначарского Александр Иванович Антонов умер в 1885 г., мать Александра Яковлевна Ростовцева умерла в 1914 г., двое братьев наркома — Платон Васильевич, 1867 года рождения, врач, доктор медицины, умер в 1904 г. в Киеве, а Николай Васильевич, 1879 года рождения, до революции служивший уполномоченным от Союза городов по Киевскому району, умер от тифа в Туапсе в 1919 г. Луначарский остался в конце 1929 г. единственным из когда-то многочисленного семейства.
Луначарский не стал лезть на рожон в ситуации «великого перелома» в его судьбе, и в итоге эта самая судьба подарила ему еще более 4 лет насыщенной, активной жизни. Около 20 июля 1929 г. он уехал в отпуск с женой в Кисловодск. Давно он не чувствовал себя таким свободным: в отпуске написал три одноактные пьесы «Душа Элеоноры», «Двойник» и «Отец моих детей» и огромное количество статей. После отъезда в Москву жены он посетил еще Гагры, Сочи, Нальчик, Армавир, Дербент, Грозный, Баку, Тифлис, Батум и Одессу, встретился с М. Горьким, десятки раз выступал в разных аудиториях. Добился у заведующего особым сектором ЦК А. Н. Поскребышева, возглавлявшего секретариат Сталина, путевок для пребывания в Кисловодске и Гаграх своего секретаря И. А. Саца для помощи в творческой работе[586].
А. В. Луначарский за работой в своей квартире в Денежном переулке. 11 сентября 1929 г.
[РИА Новости]
В архиве писателя сохранилось несколько писем, которые отправила ему на юг жена, вернувшаяся в Москву в атмосферу слухов о происходящем в Наркомпросе. Приведем выдержки из них, показывающие, какими «милыми и восторженными», даже чересчур «по-юношески любовными» были отношения между супругами и какие настроения царили в их семье: «Дорогой Бобинька, думаю о тебе, моя киса, и хочу чтоб ты поскорее получил весточку от меня. Я рада за тебя, что ты едешь берегом моря среди пальм… Не ныряй. Пиши мне, как обещал ежедневно»; «Солнышко мое, Бобик, пишу тебе в постельке, поэтому карандашом… Я приехала… Малый театр такой скучный и склочный, как и был. Относительно тебя все очень скулят, но по большей части так бестактно и глупо… что приходиться их обрывать»; «Мечтаю о том, чтобы ты нашел мне большую серьезную настоящую пьесу… Пиши мне почаще, Бобинька, я чувствую себя ужасно одинокой. Я никогда не любила тебя так как теперь, никогда не чувствовала себя так связанной с тобою, преданной всем твоим интересам… Отдыхай, поправляйся, будь бодр и люби меня…»; «Говорила с Н. А. Семашко о тебе. Он настаивает на Мариенбаде. Приезжай сюда, мой детуся, будь здоровеньким и веселеньким — все уладится. Целую»; «Дорогой мой, золотой, родной мальчонка, целую тебя крепко, крепко, нежно, нежно как люблю тебя. Я все время с тобою, люблю тебя до безумия и жду»[587]. Можно только позавидовать таким отношениям между супругами, тем более имеющим огромную разницу в возрасте.
Впрочем, в переписке Луначарского затрагивались и серьезные государственные проблемы. Ссылаясь на недавно опубликованную в «Правде» статью с нападками на Наркомпрос, 1 сентября он с горечью писал, что его уход «развязал руки враждебным силам и партия позволяет разделаться с Наркомпросом»