Ольденбург, в котором была сильная народническо-интеллигентская закваска, сначала выступал против Советской власти и даже в сентябре 1919 г. около месяца просидел в тюрьме, но впоследствии понял, что эта «власть всерьез и надолго» и с ней следует сотрудничать. Конечно, любви к большевикам у него тогда не было, а было стремление спасти Академию наук и научное дело в России и надежда на Ленина, который «человек умный и поймет, что уничтожение Академии наук опозорит любую власть»[593]. Как вспоминал Луначарский, Ленин сказал тогда Рыкову: «Не надо давать некоторым коммунистам-фанатикам съесть Академию». В качестве «фанатика» он имел здесь в виду прежде всего заместителя наркома просвещения, главного «историка-марксиста» М. Н. Покровского, кстати, сыгравшего впоследствии в разгроме Академии наук заметную роль. В дальнейшем Ольденбург придерживался той же стратегии: лояльность Академии наук к Советской власти, участие в ее экономических и культурных программах, но с сохранением автономии и независимости академии.
Однако в условиях «великого перелома» эта стратегия уже исчерпала себя и оказалась нежизнеспособной. Фактически партийно-государственные органы установили к 1930 г. почти полный контроль над АН СССР. По всей видимости, назначение Луначарского председателем Ученого комитета с переподчинением затем этому комитету академии, было заранее оговоренной со Сталиным и с руководством партии комбинацией. Она предполагала пополнение академии новыми членами, в том числе учеными-коммунистами, чтобы создать в ней влиятельное партийное ядро. Эта работа началась еще в начале 1929 г., когда в Академии наук было всего 40 действительных членов, причем половина избрана еще до 1917 г., и не было ни одного коммуниста. В 1928 г. количество действительных членов академии постановлением СНК было увеличено до 85 человек и были объявлены выборы 42 новых членов: 24 — по отделению физико-математических наук и 18 — по отделению гуманитарных наук. Среди кандидатов были известные ученые Н. Д. Зелинский, Н. И. Вавилов, В. А. Обручев и другие, а также восемь членов партии: Н. И. Бухарин, Г. М. Кржижановский, А. М. Деборин, Н. М. Лукин, М. Н. Покровский, Д. Б. Рязанов, В. М. Фриче и И. М. Губкин, все, кроме последнего, баллотировавшиеся по гуманитарному отделению.
А. В. Луначарский, академики Н. Я. Марр и А. П. Карпинский на заседании президиума Академии наук СССР. Ленинград, 1930–1931
[Из открытых источников]
Проходные 20 баллов из 30 академиков, участвовавших в голосовании, набрали все беспартийные кандидаты, получившие единогласное одобрение или один-три голоса против, а вот коммунисты получили много «черных шаров»: Рязанов — 3, Покровский — 6, Бухарин, Кржижановский и Губкин — по 10, хотя это и позволило им стать академиками. А вот трое коммунистов вообще не прошли, они получили: Деборин — 12, Лукин и Фриче — по 14 голосов против. Это голосование было воспринято как выпад против партии, на академиков пришлось «нажать», и повторные выборы 13 февраля 1929 г. дали-таки положительный результат для всех «отвергнутых». Именно после этой истории, показавшей строптивость академии, началась ее серьезная «чистка».
Луначарский вместе с коммунистом-историком В. П. Волгином, занимавшим ранее пост ректора МГУ, был выдвинут на дополнительные выборы в академию в начале 1930 г., и им обоим удалось значительно превзойти результат предыдущих коммунистов-академиков, получив при голосовании только по одному голосу против. Как утверждалось тогда в печати, «Луначарский вполне достоин быть членом Академии наук Союза ССР, как ученый, внесший крупный вклад в области литературы и искусствоведения, и который создал целое направление в этих областях»[594].
Вся эта история продемонстрировала не только более высокий научный авторитет Луначарского по сравнению с другими видными партийцами, но и то обстоятельство, что на новом посту ему все-таки не следовало ждать «спокойной и размеренной жизни». Исследователь Б. С. Каганович, изучавший архивные документы Академии наук 1929–1934 гг., приводит интересные сведения: «Луначарского одно время прочили в президенты, но на Общем собрании 3.III.1930 г. президентом был переизбран А. П. Карпинский, вице-президентами стали Г. М. Кржижановский, Н. Я. Марр и В. Л. Комаров, непременным секретарем — марксистский историк В. П. Волгин»[595].
Неясно, была ли попытка выдвижения Луначарского в президенты Академии наук согласованной с руководством партии инициативой, был ли он с этим согласен, или же это было предложение кого-либо из академиков без обсуждения с инстанциями. В любом случае такая постановка вопроса еще раз свидетельствовала не о «потерянном», а даже возросшем авторитете бывшего наркома. Выскажем соображение, что, если бы в ЦК партии решили утвердить Луначарского президентом АН и он бы изъявил на это согласие, в условиях того времени такое назначение можно было бы провести. По-видимому, Луначарский все-таки не хотел, прежде всего по состоянию здоровья, взваливать на себя обязанности президента АН СССР.
Эту версию событий подтверждает решение Политбюро от 25 февраля 1930 г.: «Об Академии Наук. (Луначарский, Кржижановский)… Решено оставить президентом Карпинского, вице-президентами утвердить Кржижановского, Марра и Комарова, непременным секретарем — Волгина»[596]. Это решение, которое в силу секретности попало в Особую папку, было принято за неделю до выборов в Академии наук после доклада в Политбюро именно Луначарского и Кржижановского.
То, что Луначарский не рвался на пост президента Академии наук и его не выдвинуло на эту должность руководство партии, сыграло в его судьбе, пожалуй, положительную роль. Это доказывает раскручивавшееся как раз в это время при активном участии виртуоза подобных провокационных дел — начальника Секретного отдела ОГПУ Я. С. Агранова, «срежиссировавшего» многие политические процессы 1920-х и 1930-х гг., так называемое «Академическое дело», оно же «дело Академии наук», или «дело историков». Оно показало всю сложность сложившейся ситуации, которую Луначарскому не по силам было ни предотвратить, ни изменить. Как свидетельствуют документы, именно Политбюро 5 ноября 1929 г. образовало Особую следственную комиссию в составе прокурора РСФСР Н. В. Крыленко и двух руководящих работников ОГПУ Я. С. Агранова и Я. Х. Петерса, которой было поручено «обсудить вопрос о привлечении к суду виновных», причем эта комиссия сразу же перевела «дело» в русло политического процесса с задачей установления «связей отдельных лиц, стоящих во главе Академии наук, с белой эмиграцией за рубежом, с некоторыми иностранными представительствами и миссиями»[597].
А. В. Луначарский, академики А. П. Карпинский и В. Л. Комаров на заседании президиума АН СССР. 1930-е гг. [РИА Новости]
9 января 1930 г. Сталин получил от руководства ОГПУ докладную записку, после которой единичные аресты сменились массовыми, и 12 января 1930 г. был арестован историк С. Ф. Платонов. 15 сентября 1930 г. Сталину и Молотову была направлена докладная записка по этому вопросу за подписями председателя ОГПУ В. Р. Менжинского и Я. С. Агранова. Изданные в последние годы документы Политбюро показывают также, что Луначарский не имел отношения к началу и раскручиванию этого дела, а проявлявший «агрессивность» против обвиняемых Покровский выступал как проводник директив руководства партии.
Толчком к началу дела стало обнаружение в Академии наук, особенно в ее библиотеке, огромного количества исторических и политических документов, в том числе неучтенных, имевших важное значение, к примеру оригиналов отречений от престола Николая II и его брата Михаила, которые, как писала «Красная газета» 6 ноября 1929 г., «могли бы в руках Советской власти сыграть большую роль в борьбе с врагами Октябрьской революции как внутри страны, так и за границей»[598].
По «Академическому делу» проходило в итоге более 150 человек, аресты производились в октябре 1929 — сентябре 1930 г. Одно перечисление арестованных поражает, представляя собой, по сути, список самых авторитетных историков, литературоведов, краеведов и ученых-гуманитариев того времени: академики С. Ф. Платонов, Е. В. Тарле, С. П. Лихачев, М. К. Любавский, члены-корреспонденты А. И. Яковлев, Ю. В. Готье, С. В. Рождественский, В. Г. Дружинин, В. Н. Бенешевич, С. К. Богоявленский, Д. Н. Егоров, Н. П. Анциферов, Б. М. Энгельгардт, С. В. Бахрушин, В. И. Пичета, Б. Д. Греков, А. Н. Насонов, Л. В. Черепнин, а также ряд священников. Как отмечал исследователь А. Н. Цаматули, «по приговорам, вынесенным тройкой ОГПУ 10 февраля, 10 мая, 8 августа 1931 г., расстреляны 6 чел. (А. С. Путилов, А. А. Кованько, В. Ф. Пузицкий, Я. П. Купреянов, П. И. Зиссерман, Ю. А. Вержбицкий; все — бывшие офицеры), заключены в исправительно-трудовые лагеря на срок от 3 до 10 лет — 82 чел., высланы в отдалённые районы на срок от 3 до 5 лет — 27 чел. (Платонов, Тарле, Лихачёв, Любавский и др.)»[599].
До публичного процесса дело тогда не дошло: афишировать такой масштабный «заговор историков» власти посчитали излишним. А Луначарский, как он это делал и раньше, постарался помочь тем из осужденных, кому мог. В архиве остались обращения к нему родственников нескольких подследственных или осужденных по «Академическому делу»: дочери С. Ф. Платонова, сестры работника рукописного отдела библиотеки АН Ф. Я. Долидзе, жены новгородского краеведа и музейного работника Н. Г. Порфиридова, семьи литературоведа С. А. Еремина, педагогов П. В. Евдокимова и М. А. Садиленко, профессора П. Н. Чирвинского[600]. Какие действия при этом предпринимал Луначарский и приносили ли они положительные результаты — не совсем ясно.