Письмо В. Д. Бонч-Бруевича А. В. Луначарскому с предложением о встрече. 20 марта 1933 г.
[РГАСПИ]
Он остановился, переживая мучительный смысл этих слов.
— В таких случаях не лгут. Поверьте мне, вся жизнь, все личное, все радости и страдания приобретают особый смысл только тогда, когда жизнь направлена к общему благу, к высшей цели… Мне бывало иногда очень трудно. Я находил успокоение в том, что всегда передо мной был немеркнущий идеал нашей партии.
Луначарский начал тяжело дышать. Он был глубоко взволнован. Почти с ужасом я заметил, как из-под стекол его очков потекли одна за другой крупные капли слез. Наталья Александровна обеспокоенно задвигалась на стуле, потом резко встала, взяла Анатолия Васильевича под руку и увела его по лесенке вверх. Мы остались в зале, оглушенные этой неожиданной исповедью, исповедью, которая звучала завещанием»[678].
В июне 1933 г. Луначарский последний раз посетил Ленинград, где председательствовал на заседании директората Института русской литературы (Пушкинского Дома). Как вспоминал известный филолог Н. К. Пиксанов, Луначарский на день заехал в Петергоф: «Как всегда он держался бодро, жадно дышал свежим воздухом, любовался зеленью парка… Я поднес ему большой букет, целую охапку пышной сирени. Оказалось, что он очень любит ее запах. Я смотрел, как он вдыхал аромат букета, и с горестью видел его белые, как бумага, руки. Этот предвещало недобрый конец…»
Состояние Луначарского ухудшилось, и некие «видные большевики» рекомендовали ему доктора И. Н. Казакова, который заявил: «Врачи утверждают, будто бы склероз — процесс необратимый. Это вздор! Через четыре месяца, к августу, у вас не останется и следа склероза сосудов». «У меня, как говорится, „не лежала душа“ к этому новоявленному чудотворцу, — вспоминала жена Луначарского, — но Литвинов, Красиков, Гусев настойчиво советовали лечиться у него, так как он якобы значительно им помог… Сначала Анатолию Васильевичу стало несколько лучше, потом его состояние резко ухудшилось. Это было невероятно тяжелым разочарованием для больного и для нас, его близких… К. явно хитрил и уклонялся от диагноза… Однажды Анатолий Васильевич сказал, что уличил его в обмане: он заметил, что тот вместо своих таинственных лекарств делает ему уколы камфары. Пойманный с поличным, этот врач сознался, что последние дни отказался от своих разрекламированных инъекций и тайком делал уколы больших доз камфары».
Следует добавить, что фигура Казакова вновь всплыла через четыре с небольшим месяца, когда умер В. Р. Менжинский. А после смерти сына А. М. Горького он стал одним из фигурантов процесса 1938 г., на котором был приговорен к расстрелу. В «умервщлении» Луначарского на процессах «большого террора» никого позднее не обвиняли.
В начале лета 1933 г. здоровье Луначарского ухудшилось настолько, что организован был консилиум из кардиологов и терапевтов во главе с начальником и главным врачом Санупра. Как вспоминала жена, «его в тот же день снова перевели в Кремлевскую больницу. Было решено, что, как только его самочувствие позволит, он должен ехать во Францию, где лечат сердце какими-то новыми препаратами».
В начале июля Луначарский попытался привлечь к себе внимание напоминанием о своеобразном юбилее — сорокалетием своей политической деятельности. Он обратился с одинаковым по содержанию «совершенно секретным» письмом в ЦК ВКП(б) к Сталину (это его последнее письмо Луначарского к вождю), к Калинину и Енукидзе, а также в редакции «Правды» и «Известий». Луначарский напоминал о главных вехах биографии, признавал, в духе времени, допускавшиеся ошибки, но подчеркивал, что «никогда не было отхода от партии, не было какого-то промежутка времени, когда… не нес бы активной работы». И в заключение выражал надежду, что «может быть партия найдет уместным ознаменовать чем-нибудь этот скромный юбилей. Членов партии, которые непрерывно работали бы в ней 40 лет, у нас не так много. Между тем, самый факт этого сорокалетия, конечно, мало кому известен»[679].
Письмо А. В. Луначарского в ЦК ВКП(б) И. В. Сталину с предложением отметить 40-летие его революционной деятельности. Машинописная копия. Январь 1933 г.
[РГАСПИ].
Письмо, где явно звучат нотки «завещания», оказалось обращенным в пустоту. Никаких торжественных мероприятий и даже сообщений не последовало. Впрочем, нельзя исключать, что напоминанием о себе Анатолий Васильевич добился последовавшего через некоторое время долгожданного дипломатического назначения — полпредом в Испании. А пока Луначарский по разрешению Политбюро отправлялся из Москвы в Париж вместе с женой на лечение. Накануне отъезда, 10 июля 1933 г., он встретился и долго общался с Горьким, собрал у себя на квартире близких людей. По воспоминаниям жены, «вечер этот запомнился своим приподнятым, полным ожиданий настроением. Мы ждали, что французские врачи помогут Анатолию Васильевичу восстановить здоровье; вместе со Шмидтом, Сельвинским, Довженко мы мечтали, что путешествие станет историческим событием».
Последние месяцы жизни
Впоездке чету Луначарских сопровождал доктор К. Ф. Михайлов приставленный Санупром Кремля. «Дорога была трудная, — вспоминала жена. — В вагоне было душно и пыльно. В Берлине пришлось провести около двух суток…» После полугода прихода к власти Гитлера город производил гнетущее впечатление: «Жизнь в столице Германии замерла; хорошо знакомый город, где еще недавно культурная жизнь била ключом, стал чуждым и антипатичным. Анатолий Васильевич, проехав с Силезского вокзала в наше полпредство, больше не выходил в город: дорога утомила его и „мерзость запустения“ Берлина раздражала. Кроме того, полпред не советовал „разгуливать“ по нацистскому Берлину: могли быть эксцессы».
В Париже Луначарского поместили в санаторий, где знаменитый парижский кардиолог профессор Данзело в течение шести недель лечил его внутривенными вливаниями нового препарата «Уобоин». Прогресс был налицо, и Луначарский по совету врача отправился на курорт Эвиан. Там он поселился сначала в элитном отеле «Рояль», принимавшем, бывало, коронованных особ, а потом в более скромном отеле «Амбассадор» на самом берегу озера. Анатолий Васильевич постепенно набирался сил и сообщал дочери: «Видишь, дорогая дочурка, пишу тебе сам! Значит, не так уж и болен…»
Там же, во Франции, он получил радостную весть: 11 августа состоялось решение Политбюро о назначении его Полномочным Представителем СССР в Испании. Конечно же, руководство прекрасно знало о состоянии здоровья Луначарского, а потому возложило на первого секретаря полпредства Л. Я. Гайкиса «замещение полпреда во время его отсутствия». А двенадцать дней спустя, 23 августа, постановило «удовлетворить просьбу Луначарского о продлении отпуска и выдаче 2000 золотых рублей».
Назначение Луначарского можно считать беспрецедентным. Его направляли послом в страну, только недавно установившую дипотношения с СССР. После свержения диктатора Примо де Риверы к власти там пришли «левые», социалисты и анархисты во главе с Мигелем Асаньей, так что Испания виделась стратегическим партнером СССР. Увы, полпреду оставалось лишь четыре с небольшим месяца жизни, и даже до вручения верительных грамот, намеченного на конец января 1934 г., ему не удалось дотянуть. Создается ощущение, что такое решение было не чем иным, как жестом уважения и поддержки Луначарского.
Постановление Президиума ЦИК СССР о назначении Луначарского было опубликовано 22 августа 1933 г. Как вспоминала его жена, «это было совсем неожиданно для Анатолия Васильевича… Мы долго не засыпали в эту ночь, обсуждая всесторонне эту большую перемену в нашей жизни. Анатолий Васильевич никогда прежде не бывал в Испании, кроме короткого пребывания в Сан-Себастьяне, куда мы ездили из Биарриц в 1927 году, но он горячо интересовался прошлым и настоящим этой страны, ее искусством, литературой, экономикой, людьми… Луначарский предложил мне пари, что через полгода будет свободно говорить по-испански. От пари я отказалась, так как, зная его лингвистические способности, сама не сомневалась в этом»[680].
Вдохновленный открывшейся перспективой, 1 сентября 1933 г. Луначарский сообщил своему соавтору А. И. Дейчу о невозможности продолжать совместную работу над почти завершенной пьесой «Пролог в Эсклавии», появление которой он считал «ничуть не совместимой» с последующей своей дипломатической работой: «Я очень дорожу перспективами дипломатической работы и не могу жертвовать ею (в угоду) драматургическим интересам. Итак, пьеса Луначарского и Дейча „Пролог в Испании“ больше не существует».
Луначарский собрался отправиться в Москву для формирования аппарата посольства и получения инструкций в НКИДе. Однако доктор Данзело отговорил его и посоветовал отправиться на юг Франции, в Ментону, славившуюся как великолепный курорт. К тому же Литвинова сообщил, «что он скоро будет в Париже по дороге в Америку, и просил Анатолия Васильевича дождаться его приезда, чтобы при встрече договориться обо всем, касающемся работы. Он писал, что в Мадриде уже приводят в порядок особняк, принадлежавший некогда царскому посольству. Когда дом подготовят, Луначарский выедет в Мадрид с советником и небольшим штатом для вручения верительных грамот, а через некоторое время после этого он может поехать в Москву для устройства всех дел, государственных и личных. Анатолий Васильевич телеграфировал Литвинову, что будет ждать его приезда»[681].
Продолжая лечение в парижском санатории, Луначарский по просьбе посольства участвовал в приемах и обедах, в том числе с министрами французского правительства, усиленно изучал испанский язык. Написал статьи о Марселе Прусте и одноактные пьесы «Подкидыш» и «Ноктюрн на скрипке соло». Анатолия Васильевича навещали писатели Илья Эренбург, Евгений Петров, Михаил Кольцов и его брат художник Борис Ефимов, полпред СССР во Франции В. С. Донгалевский. Литвинов, проведя в Париже неделю в октябре 1933 г., ежедневно бывал у Луначарского. Приезжал к нему и нарком Н. А. Семашко.