Ведет нас трудная дорога
Под гнетом скорби, лжи и зла…
Но сил могучих, смелых много,
И даль грядущего светла!
Высоких дел живые звенья,
На благо общее людей,
Куют и наши поколенья,
И не страшит их звон цепей.
Святые жертвы, кровь и слезы
Необходимы для земли,
Чтоб счастья пламенные розы
В лучах свободы расцвели!..[30]
А вот стих Луначарского «Из южных мелодий», в котором описаны приметы солнечной Италии, приютившей странника-эмигранта. Он опубликован в предыдущем номере того же журнала.
В лазурном зеркале волны
Платаны, мирты, кипарисы,
Кусты азалий, лавры, тисы
И груды скал отражены.
Залитый солнцем рай земной
Глядит в волну — не наглядится…
И сон ему блаженный снится —
Весна и полдень золотой!
В любом случае поэзия занимала в жизни Луначарского заметное место, и он вспоминал о ней всегда, когда ему удавалось или отдыхать, или… сидеть в тюрьме. Однако делал он пробные опыты и в прозаическом жанре. В 1912 г. вышла в свет его книга «Идеи в масках», в которой наряду с пятью ранними пьесами автора им были помещены 10 рассказов, которые публиковались в различных изданиях с 1902 г. В 1923 г. вышло второе издание этой книги, дополненное еще восемью рассказами, показавшими, что и проза была подвластна автору-универсалу. Как вспоминал тогда Луначарский, «некоторая часть рассказов, которые я писал для газет, большею частью для воскресных, новогодних и пасхальных номеров, считались мною утерянными, рукописи не сохранилось, а рыться в газетах было недосуг. Сейчас, благодаря любезному содействию тов. Зельдовича, рассказы эти были разысканы. Я прочитал их и нахожу их заслуживающими быть включенными в новое расширенное издание книжки „Идеи в масках“». Надеемся, что когда-нибудь написанное Луначарским в прозе и стихах будет издано в возможно полном объеме, с учетом многих потерь, которых уже не вернешь…
Выйдя из тюрьмы, Анатолий Васильевич, несмотря на установленный за ним особый надзор полиции, как ни в чем не бывало снова влился в политическую борьбу, в том числе в процесс избрания в Государственную Думу. И снова он был рядом с Лениным: «Во время избирательной кампании мне приходилось очень часто сопутствовать Ленину. Я думаю, не менее чем на 10 собраниях выступали мы с ним вместе. В большинстве случаев по заранее установленному плану я излагал основную нашу платформу. С меньшевиками мы резались люто… Я и сейчас с величайшим восхищением вспоминаю тогдашние бои в разгоряченной революционной обстановке»[31].
Обратим внимание, что, по свидетельству Луначарского, в 1905–1906 гг. Ленин в силу конспиративных причин крайне редко выступал на публичных мероприятиях. Единственным подобным выступлением стала его речь под псевдонимом Карпов 9 мая 1906 г. на митинге в доме графини Паниной, где присутствовавшие все-таки узнали в выступавшем «знаменитого Ленина» и устроили ему овацию. В этих условиях понятно, почему Ленин так часто просил выступать на важных митингах именно Луначарского.
Участники IV (Объединительного) съезда РСДРП. Стокгольм, 1906.
[Из открытых источников]
В конце марта 1906 г. в Петербурге вышел первый номер легального большевистского журнала «Вестник жизни», в котором за полтора года появится 20 номеров. В работе журнала наряду с теми же Лениным, В. В. Воровским, М. С. Ольминским и И. И. Скворцовым-Степановым активно участвовал Луначарский. В письме к Горькому П. П. Румянцев признавался, что в художественном отделе журнала «главная роль будет принадлежать Луначарскому (он ведет у нас художественно-критическое обозрение, который в последнее время все больше и больше отдает времени художественной литературе и как газетчик, и как автор)»[32]. Позднее Луначарский сотрудничал и с другими легальными большевистскими газетами «Волна», «Вперед», «Эхо», которые представляли собой мощное оружие пропаганды. Их предшественница «Новая жизнь», к примеру, выходила огромным тиражом 50 000 экземпляров. И конечно, всесторонний опыт литературно-критической деятельности Луначарского на острие революции помог ему впоследствии, при новой власти, хорошо ориентироваться в разных течениях и направлениях современного искусства.
С 10 по 25 апреля 1906 г. Луначарский в качестве делегата с совещательным голосом представлял Центральный орган партии на IV (Объединительном) съезде РСДРП. Но прежде чем попасть в Стокгольм, ему пришлось пережить крушение напоровшегося на камни парохода, все пассажиры которого были спасены небольшим катером с полицейским начальством. «Когда он забрал нас и отвез в Гельсингфорс, — вспоминал Луначарский, — ему и в голову не приходило, что он имеет в своих руках ровно половину социал-демократического съезда, захватив которую он мог бы нанести надолго непоправимый удар всему делу русской революции. Но полиции все это было невдомек, и она нас свободно пропустила с пароходом, ушедшим на следующий день. По приезде в Стокгольм я нашел ситуацию уже выяснившейся. Было ясным, что меньшевики на съезде будут в большинстве».
На съезде Луначарский несколько раз выступал с поддержкой ленинской позиции против меньшевиков, не стесняясь нападок на самого Плеханова: «Тов. Плеханов установил, что предпосылкой программы Ленина является полная и яркая победа революции… Тов. Плеханов осудил программу т. Ленина за ее революционную яркость, признав эту яркость за давно знакомую ему, за явно эсеровскую. Так ли это, однако?..
Тов. Плеханов сказал в своей речи, что социал-демократия может позволить себе роскошь ошибки. Да, товарищи, в настоящий момент нам лучше позволить себе роскошь ленинской ошибки, чем убожество излишней осторожности»[33].
«С каким остроумием защищал тогда Владимира Ильича Анатолий Васильевич», — вспоминала о съезде Крупская. Луначарский не только готовил несколько резолюций съезда, но и выступал не менее чем на 9 его заседаниях. И делал он это настолько изящно и блестяще, что не мог не вызывать ответных выпадов оппонентов. Один меньшевик даже пытался высмеять Луначарского, сравнив его с героем Сервантеса Дон Кихотом: «Тов. Воинов ничего не хочет знать, кроме слов ярких. Ему только подавай яркие слова, чтобы от него получить свидетельство о революционности. Он, т. Воинов, всегда говорит яркими словами, потому он и революционер; мы обходим яркие слова, потому мы и кадеты. Но позвольте, т. Воинов, яркие слова еще не значат, что вы сидите на белом коне с саблей в руках, как выразился т. Винтер (Красин. — С. Д.). Когда у человека для доказательства своей революционности нет ничего, кроме фраз и ярких слов, он подобен рыцарю печального образа, сидящему на палочке верхом». С той поры образ Дон Кихота часто ассоциировался в партийной среде с Луначарским, попутно же с подачи Плеханова его величали «Блаженный Анатолий» или «Блаженный Васильевич»!
Вместе с Лениным и Плехановым Луначарский был избран на съезде в состав комиссии по вопросу о Государственной Думе. Ему пришлось взять на себя самую сложную миссию: убедить меньшевиков перед главным голосованием по составу ЦК, чтобы в него вошло чуть более трети большевиков по их самостоятельному выбору.
Луначарский не был бы собою, если бы даже в политической лихорадке съезда не упустил возможность изучить достопримечательности и музеи Стокгольма. Живший с ним в одной комнате большевик С. Г. Струмилин поражался его «роли совершенно несравненного чичероне по музейным сокровищам и картинным галереям Стокгольма. Он чувствовал себя здесь, как дома, и, будучи впервые в Стокгольме, мог рассказать о каждой останавливающей нас картине и ее мастере столько подробностей, сколько мы не узнаем часто даже о своих ближайших соотечественниках. Мне случалось бывать в музеях и за границей с Г. В. Плехановым. Это был тоже незаурядный знаток и ценитель искусства. Но он бледнел в этом отношении перед А. В. Луначарским».
По возвращении в конце апреля 1906 г. из Стокгольма Луначарский задержался в Финляндии, в Териоках, где стал активно выступать на митингах, в результате чего власти предъявили ему обвинение, грозившее длительным тюремным сроком. Но финляндский суд оправдал обвиняемых, прежде всего благодаря усилиям известных адвокатов Зеллингера и Маргулиса. Оттуда Луначарский отправился в Петербург, где, скрываясь от полиции, продолжал встречаться с соратниками на конспиративных квартирах. Чаще других посещал явочную квартиру большевиков на Невском, 108, в зубоврачевном кабинете Д. И. Двойрес-Зилбермана. А главное, он становился все более известным как публицист, находясь на «пороховой бочке» возможных преследований. Так и получилось: за издание под его редакцией брошюры К. Каутского «Русский и американский рабочий» на него было заведено дело Санкт-Петербургской судебной палатой, которое в итоге вынудило его вновь отправиться в эмиграцию.
В условиях постепенного спада революции Луначарский, как творческая натура, стал все более обращаться к художественному осмыслению происходящих событий. Он понимал, что величие переживаемого момента требует деятельной работы писателей, художников и других творцов по отображению реальности, и старался сам не отставать от решения такой задачи: «Теперь вопрос о том, найдет ли Великая Русская Революция своего ясновидца, который имел бы ключ от сердец человеческих и в то же время до дна проникал бы взором кипучий поток событий, вплоть до того глубокого каменистого дна, которое дает потоку направление и обусловливает характер его многообразного бега. Как бы то ни было, но русские художники уже подошли к тому океану социально-психологических задач и загадок, который волнуется теперь по всему лицу земли русской». Похоже, в ряду ясновидцев он видел и себя.