[54].
Луначарский готовился в Швейцарии к своей будущей миссии, и не случайно он встретился там впервые 29 января 1915 г. с Роменом Ролланом, который станет впоследствии, в том числе благодаря его отношениям с Луначарским, пропагандистом преимуществ советского строя. Встреча прошла не просто, Роллан сердился на своего гостя за желание разжигать «драку между буржуазией и пролетариатом», «много говорил о новом кровопролитии» и «кидался толстовскими фразами о том, что злом нельзя бороться со злом». Однако в результате разговора они «остались друзьями»[55]. В своем дневнике и воспоминаниях Роллан отмечал: «Визит Анатолия Луначарского. Он произвел на меня впечатление человека искреннего, умного, лишенного иллюзий… Он был для меня, можно сказать, послом будущего — вестником грядущей революции, спокойно, как нечто решенное, предсказавшим мне ее приход в конце войны».
Что касается наследства, доставшегося Луначарскому после смерти матери в 1914 г., то оно не было уж столь значительным, но вызвало много кривотолков, особенно среди родственников его жены Малиновских, уверенных, что Луначарский должен был получить огромную сумму в 40 000 рублей. А. А. Богданов, испытывавший тогда огромные трудности, написал ему просьбу о помощи, переслав письмо родителей его жены. В ответ на имя Богданова через брата Луначарского пришли деньги — всего сорок рублей, которые были переданы родителям. Анна Александровна Луначарская испытывала неловкость от случившегося и пыталась оправдаться перед родными. Н. Б. Малиновская (урожденная Корсак), жена Богданова, пытаясь как-то утешить ее, все-таки язвительно писала: «Из всего этого, конечно, совершенно не вытекает, чтобы мы могли предположить, что вы способны „сидеть“ на 40 000 руб., но не помогать близким; наоборот, мы предположили, что вы не получили по случаю войны всего на что имеете право, а на жизнь, может быть, заняли… В заключение скажу, что… мы никогда не подозревали вас с Анатолием Васильевичем в жадности»[56].
Как видим, семья Богданова и его родственники были далеки от благополучия, так же как и семья Луначарских, особенно учитывая наличие у Анатолия Васильевича братьев, которые не могли не участвовать в получении доли наследства матери. Как следует из письма к Луначарскому его третьего сводного брата Якова Васильевича от 4 февраля 1915 г., он получил после смерти матери половину дома в Киеве и семь тысяч рублей в облигациях. Видимо, такую же примерно сумму мог тогда получить и Луначарский.
По воспоминаниям Луначарского, приехав в Швейцарию, он «сразу явился к Ленину с предложением самого полного союза. Соглашение между нами состоялось без всякого труда. Группа „Вперед“, женевская ее часть, не была объявлена распущенной, но мы решили вести одну политическую линию. К этому союзу в значительной мере примкнул и тов. Рязанов. Вообще в Швейцарии создалось сильное течение интернационалистов, и на всех митингах мы получали решительное преобладание»[57].
А. В. Луначарский. Париж, 1914.
[РГАСПИ]
Мы не знаем деталей, как прошла та судьбоносная встреча в Швейцарии, почти вернувшая Луначарского в лоно большевистской партии, но уже в конце мая 1915 г. в письме из Парижа большевик Г. Я. Беленький писал И. Ф. Арманд, что Луначарский «за последнее время везде и всюду на выступлениях подчеркивает свое духовное родство с нами». Луначарский не был ни на циммервальдском (сентябрь 1915 г.), ни на кинтальском (апрель 1916 г.) совещании, где усилились позиции интернационалистов, но группа «Вперед» сразу примкнула к этим объединениям, причем именно к их левому крылу. «Переезд мой в Швейцарию, — признавался Луначарский, — был для меня лично благотворен… Во многом исправилась моя интернационалистическая точка зрения, выравниваясь под… линию, которую вел Ленин. Это привело меня в конце концов в ряды ленинской части социал-демократии»[58].
А. В. Луначарский с сыном Анатолием (Тото). 1916 (?).
[РГАСПИ]
А. В. Луначарский с сыном Анатолием.
[РИА Новости]
Любопытны три письма Троцкого к Луначарскому из Парижа в Сен-Лежье периода августа — сентября 1915 г., сохранившиеся в архиве и показывающие, что между ними тогда были деловые и добрые отношения почти единомышленников. Троцкий призывал Луначарского «сплотиться для отстаивания нашей общей позиции», убеждал его, что они могут «существовать идейно и морально при явном или скрытом противодействии ленинского штаба», что «возможен бойкот меньшевиков после ухода Мартова», звал Луначарского сотрудничать в парижской газете Троцкого и приехать в Париж: «Вы нужны в „Нашем слове“. В третьем письме в начале сентября 1915 г. Троцкий писал, что „разрыв с Мартовым неминуем“, что „односторонний блок с меньшевиками“ является „не чем иным, как самоубийством“, что надо „вести свою линию“. А самое интересное, Троцкий просил Луначарского, сотрудничавшего в качестве корреспондента с российской газетой „День“, привлечь его к работе с этим же органом печати и даже намекал на комиссионные за это посредничество, что говорило и об авторитете Луначарского, и о понимании Троцким его веса в журналистских кругах, и об их доверительных отношениях: „Но если бы Вы лично намекнули, что есть дескать в Париже почтенный литератор, который мог бы быть им полезен… я был бы благодарен и даже могу гарантировать комиссию в размере бутылки красного вина при ближайшей встрече. Ваш Троцкий“[59]. Луначарский откликнулся на призыв и сотрудничал с газетой „Наше слово“, а вот помог ли он Троцкому с газетой „День“, неизвестно.
О настроениях Луначарского того времени могут многое сказать его стихи, написанные в Швейцарии, сохранившиеся в архиве и никогда не издававшиеся. Они, как было свойственно автору, наполнены восторженной романтикой: то в них „живут титаны гор“, то „сонмы духов“ сопровождают людей, то на горной полянке „дружно играют“ „мать со своим ребенком“, то в них в морских глубинах обитают „наяды, русалки, тритоны, дельфины“ и Амфитрита, „царица морей“, при этом автор свои стихи называет „метафизическими ораториями“ или фантазиями, или стихами в прозе».[60] Не будем говорить о качестве этих стихов, которые прекрасно укладываются в каноны Серебряного века, с нотками декадентства и романтизма, но совершенно ясно, что творческий почерк поэта Луначарского может удивлять контрастом между его революционной деятельностью и погружением его в выдуманные миры, в патетику природы и ранней, преимущественно европейской, истории (это же самое было свойственно, частично, и его пьесам). Вот образец такого поэтического восхищения автора «великим Бахом», «колдующим» своей музыкой:
Он положил персты на клавиши органа,
И трели пролились, как сном падучих звезд,
И, падая, дошли до полосы тумана,
И радуги зажгли в них переливов мост…
Что правда, что мечта?
И кто из них могучей?
И можно ль ждать, что за тяжелой тучей
Сияет красота? [61]
Стихи для Луначарского были формой отдохновения от ежедневных, совсем не поэтических трудов, вот почему он никогда, за редким исключением, не стремился их публиковать, оставляя для себя, своей семьи и друзей. Ведь он так за всю жизнь и не собрал их ни в один сборник для издания. К пьесам же своим Луначарский относился более серьезно и внимательно, считая их достойными не только для печати, но и для постановок в театрах…
Между тем настал 1917 год. И конечно, Луначарский сильно лукавил, когда позднее вспоминал об этих днях: «На основе всех моих наблюдений, я ждал скоро взрыва революции». На самом деле ни он, ни Ленин, ни другие видные большевики не предвидели точно и не знали того момента русской истории, который перевернет судьбы миллионов людей и войдет в летопись человечества как Февральская революция.
На пути в Россию: по «немецкому следу». 1917
Луначарскому пришлось повторно, после событий 1914 г., выказать свою верность Ленину. По его воспоминаниям, получив известие о первой революция 1917 г., он «немедленно поехал в Цюрих, где жил тогда Владимир Ильич, и предложил безоговорочно отказаться от всех разногласий и вступить в ряды ленинцев. Мое предложение было принято. Сейчас же вслед за поездом, который увез Ленина, поехал в Россию и я»[62].
Однако не все было так просто. Драма отъезда большевиков в Россию коснулась Луначарского во всю ее глубину, поставив перед ним вопрос: «На что могут идти революционеры во благо революции?» И главное, что формально «впередовцы» и ленинцы еще состояли тогда в разладе и это надо было как-то урегулировать. О том, что такие попытки делались сразу после первых сообщений о революции в России, свидетельствует сохранившееся в архиве Луначарского письмо к нему от 8 (21) марта 1917 г. Г. Е. Зиновьева с сообщением о согласии провести в Цюрихе переговоры с группой «Вперед» и русскими социал-демократами, об уточнении состава участников этого совещания, о имевшем место недавнем его разговоре с Ю. О. Мартовым: «Владимир Ильич переслал мне Ваше письмо. Я тоже в принципе за такое совещание… Эх, когда-то доберемся до России? Какие у Вас виды на этот счет? Сердечный привет. Г. Зиновьев»[63].
Письмо Г. Е. Зиновьева А. В. Луначарскому с предложением о встрече. Швейцария, 21 марта 1917 г.
[РГАСПИ]
Действительно, Луначарский сразу после начала революции, не позднее 12 (25) марта, обращался к Ленину письмом, но его содержание мы не знаем, так как оно вообще не сохранилось. Но сохранился ответ Ленина, и это оказалось первое письмо вождя большевиков своему старому партийному коллеге с а