преля 1908 г. «Уважаемый товарищ Анатолий Васильевич! Относительно совещания мое личное мнение (я пересылаю Ваше письмо Зиновьеву), что оно целесообразно теперь лишь между людьми, готовыми предостеречь пролетариат не только против гвоздевцев (русские оборонцы, которые возглавлялись меньшевиком Гвоздевым. — С. Д.), но и против колебаний Чхеидзе… Самостоятельность и особность нашей партии, никакого сближения с другими партиями — для меня ультимативны… С людьми и группами, согласными в этом, основном, я бы лично был за совещание.
Просто переговорить нам с Вами, без всяких формальных совещаний, я был бы очень рад, и считал бы это для себя лично (и для дела) полезным. …Крепко жму руку, шлю привет и от Н<адежды> К<онстантиновны> Вам обоим»[64].
Тон этого письма и готовность Ленина к неформальному общению с Луначарским стали залогом их нового сближения. 25 марта в письме к В. А. Карпинскому Ленин упоминал о том же: «Луначарский писал мне, предлагая „совещание“. Я ответил: лично с Вами (с Луначарским) говорить согласен. (Он будет в Цюрихе.) На совещание же согласен лишь при условии предостеречь рабочих против колебаний Чхеидзе. Он (Луначарский) промолчал. Значит ограничимся личной беседой».
Сначала Луначарский приехал в Цюрих, чтобы повидаться с Лениным, но не застал его, поэтому он от имени группы «Вперед» провел переговоры с Зиновьевым. По его словам, «они были коротки. Мы сейчас же поладили. И немедленно главной заботой для нас стало — обеспечить за собой возможность проехать в Россию». Затем Луначарский вновь приехал в Цюрих, где ему уже удалось увидеться с Лениным. Сам Анатолий Васильевич в своих воспоминаниях обрисовал создавшуюся ситуацию с отъездом в Россию так: «Дальнейшие события вырисовывались сквозь туман разных возможностей. Между тем подходы к русской революции были для нас мало ясны, и известие о перевороте поразило нас как громом. Тотчас же начали мы готовиться к отъезду в Россию, но началась целая длинная неприятная эпопея борьбы нашей с Антантой, которая ни за что не хотела пропустить революционеров-интернационалистов на их родину. Убедившись окончательно, что это невозможно, мы стали взвешивать мысль, которая в первую минуту показалась нам чудовищной, но которая отнюдь не испугала Ленина, — мысль о возвращении в Россию через Германию»[65].
В своем письме Р. Роллану 15 (28) марта 1917 г. Луначарский так описал безвыходность создавшейся ситуации: «Все мы горим желанием вернуться в Россию… Мы наметили другой план: добиться, чтобы наше правительство возвратило Германии несчастных гражданских пленных, которых русская армия увела за собой при отступлении из Восточной Пруссии. А в обмен… Германия пропустила бы нас в Данию в особых герметически закрытых вагонах. Я не вижу в таком плане ничего нелепого, ничего безнравственного, ничего невозможного». Луначарский просил Роллана поддержать эту идею на международном уровне, и тот послал ему рекомендательное письмо по этому поводу в Международный Красный Крест. Для нас важно отметить, что уже через полмесяца после начала революции идея «пломбированного» или «герметически закрытого вагона» уже созрела в кругах эмиграции и поддерживалась Луначарским.
Через 5 дней после написания этого письма, 20 марта (2 апреля) 1917 г., Луначарский и встретился с Лениным на совещании представителей партийных групп в рабочем клубе «Eintracht» в Цюрихе, и, по словам Анатолия Васильевича, «Ленин произвел на меня прекрасное, даже грандиозное, хотя и трагическое, почти мрачное впечатление. Впрочем, настоящая беседа с ним будет у нас только завтра. Однако согласиться с ним я не могу. Он слишком торопится ехать, и его безусловное согласие ехать при согласии одной Германии безо всякой санкции из России я считаю ошибкой, которая может дурно отозваться на будущем его… Но Ленин — грандиозен. Какой-то тоскующий лев, отправляющийся на отчаянный бой».
«Лев» подчинял себе близких ему соратников, но и тут Луначарский проявил свое особое «донкихотство»: вроде бы он встал «горячо на его защиту», но «не примкнул к его плану». «Я все равно ехать в среду с Лениным не могу», — писал Анатолий Васильевич, хотя он и готов был «разделить его участь, несмотря на очевидную для меня опасность его шага в смысле целой тучи нареканий».
Как известно, Ленин и его сторонники в составе 32 человек выехали из Цюриха в Россию, пересев потом в Германии в так называемый «пломбированный вагон», 26 марта (9 апреля) и вплоть до этой даты вокруг отъезда кипели бурные страсти. Кстати, в письме к жене Луначарский мимоходом сообщил, что из Скандинавии получены деньги «на отъезд совершенно определенных, особенно ценных для партии лиц, в списке значусь-де и я… Завтра распрошу от кого деньги. Если они абсолютно меня не связывают — то буду иметь в виду»[66]. Значит, деньги для переезда большевиков в Россию все-таки поступали, и для Луначарского в том числе. Но от кого?
Тема переезда революционеров в Россию через Германию, окрашенная почти сразу в конспирологическую теорию «немецких агентов», поехавших «разваливать» страну в угоду германским империалистам, до сих пор может считаться не до конца исследованной и запутанной в силу целого ряда причин: и не доведенного до завершения следствия по этому вопросу Временного правительства, и уничтожения впоследствии огромного массива документальных материалов, и наличия большого количества подделанных и фальсифицированных документов, и долгого забвения и запрета этой темы в советское время. До сих пор в исторической литературе присутствуют два диаметрально противоположных мнения, связанные с вопросом о финансировании большевиков со стороны правящих кругов Германии или с так называемым «золотым ключиком» большевиков — определением, введенным в оборот известным историком-эмигрантом С. П. Мельгуновым в его книге «„Золотой немецкий ключ“ к большевистской революции», впервые изданной в Париже в 1940 г., а в России увидевшей свет только в 2005 г. По его свидетельству, воевавшая на два фронта в годы Первой мировой войны Германия была крайне заинтересована в том, чтобы любым путем вывести из войны Россию. Путь сепаратного мира не принимался российским правительством, а это диктовало обращать особое внимание на революционеров, выступавших за мир и свержение самодержавия, благо значительная их часть находилась в эмиграции. Посол Германии в Берне барон фон Ромберг первые контакты с русскими революционерами в Швейцарии установил уже в сентябре 1914 г. При этом постепенно все большее внимание уделялось именно большевистской партии, самой радикальной в решении «военного вопроса»: она выступала за поражение царского правительства в войне и перерастание этой войны в войну гражданскую.
Февральская революция, в результате которой к власти пришли силы, заинтересованные в продолжении войны с Германией, включая оборончески настроенных эсеров и меньшевиков, лишь усилила интерес немецкой стороны к большевикам, продолжавшим выступать за выход России из войны и придерживавшихся жесткой оппозиции по отношению к Временному правительству. Зная эту стратегическую задачу правящих германских кругов, легче оценить выпестованную в немецких официальных ведомствах и параллельно родившуюся в среде русских революционеров-эмигрантов идею о возвращении революционеров в Россию через Германию. Бетман-Гольвег лично докладывал Вильгельму II, что «немедленно с началом русской революции я указал послу Вашего Величества в Берне: установить связь с проживающими в Швейцарии политическими изгнанниками из России с целью возвращения их на родину — поскольку на этот счет у нас не было сомнений — и при этом предложить им проезд через Германию» [67].
В. И. Ленин и группа политэмигрантов в Стокгольме на пути в Россию. 31 марта (13 апреля) 1917 г.
[Из открытых источников]
Для Ленина и его сторонников, стремившихся как можно скорее вернуться на родину для углубления революции, то обстоятельство, что эту возможность им предоставляет «классовый враг», особого значения не имело: «Интересы пролетарской революции превыше всего». Необходимо только предпринять ряд предосторожностей, чтобы дать меньше оснований для дискредитации их в России, и можно отправляться в путь. Как вспоминала Н. К. Крупская, Ленин, узнавший о революции в России, то сначала хотел пробраться туда с помощью контрабандистов, то думал об использовании для этого даже аэроплана, то собирался ехать с поддельным «паспортом немого шведа» или «даже слепого», но, «когда выяснилось, что при помощи швейцарских товарищей можно будет получить пропуск через Германию, Ильич сразу взял себя в руки и старался обставить дело так, чтобы ничто не носило характера самомалейшей сделки не только с германским правительством, но и с немецкими социал-шовинистами, старался все юридически оформить»[68].
Для того чтобы обезопасить себя и своих соратников в будущем, Лениным и его сторонниками были предприняты следующие шаги: 1. Переговоры об условиях проезда с германским посланником в Швейцарии Ромбергом, с швейцарскими и немецкими социалистами велись максимально публично. 2. Ленин заручился специальным заявлением 10 социалистов Франции, Швейцарии, Германии, Польши и Швеции, в том числе Фрица Платтена, который будет сопровождать «пломбированный вагон» до границы с Россией, о том, что они считают «не только правом, но и долгом наших русских товарищей воспользоваться той возможностью проехать в Россию, которая им предоставляется»[69]. 3. Был создан Центральный комитет по возвращению на родину проживающих в Швейцарии русских политических эмигрантов, который объединил в себе представителей центральных органов различных политических партий и объединений, в том числе группы «Вперед» («направление Луначарского» — так было указано в документах тех дней). Этот комитет объединял 560 эмигрантов, 160 человек дополнительно сформировали социал-патриотическую организацию. Именно этот ЦК и направил 23 марта (5 апреля) 1917 г. телеграмму министру юстиции А. Ф. Керенскому и Совету рабочих депутатов Петрограда с констатацией, что «единственный реальный путь» проезда — это «заключение соглашения между Россией и Германией» с обменом интернированными гражданами. Подпись Луначарского стояла под одним из подобных заявлений, отправленных по телеграфу нескольким политическим партиям. 4. В подписке участников проезда через Германию на условиях экстерриториальности и невмешательства немецких властей значилось, что все эмигранты согласны с «условиями, выработанными Платтеном и германским посольством», что они извещены об опасности, которая грозит им со стороны Временного правительства, которое в лице министра иностранных дел П. Н. Милюкова «признало проезд через Германию в обмен на интернированных немецких граждан невозможным» и может отнестись к ним как к «государственным изменникам»