Как удивительно сочетались у будущего наркома вера в революцию и социализм и любовь к жене и сыну. А «звезда» его в эти дни всходила только выше и выше, в том числе благодаря тому, что он все больше сближался с Лениным. Уже через день в новом письме к жене Луначарский сообщал, опять пророчески заглядывая в будущее: «…Я выбран на съезд Советов. Возможно, что войду в Президиум. Работы уже масса, а в ближайшие дни ее будет прямо подавляюще много… Возможны вскоре крупные события на почве тупика, куда забрело Временное правительство империалистской щуки и меньшевистского рака…»
На I Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, состоявшемся 3 (16) июня — 24 июня (7 июля) в Петрограде, большевики составляли только 10 % делегатов, и там Луначарскому опять выпало выступать после Керенского, который, по словам Анатолия Васильевича, «говорил, как Сара Бернар, позировал, модулировал. Наконец, после часовой мелодраматической речи едва доплелся до дивана в соседней комнате — упал в обморок. Политически его речь была обывательщиной и пустым местом. За Керенским говорил я. Многие считают мою речь за лучшую на заседании. Я внес 2 резолюции огромной важности, вокруг которых теперь концентрируется борьба». В этом же письме к жене Луначарский сообщил о своем выступлении с рефератом перед 1500 слушателями, о своей работе в редсовете газеты «Новая жизнь», о встречах с художником А. Н. Бенуа и футуристами и закончил письмо: «Расту. Так и должно было быть. Потому что я подготовлен к работе и работаю искренне и изо всех сил, работаю преданно делу революции…»
Несмотря на свои успехи, Луначарский не захотел войти в бюро ЦИК Совета рабочих и солдатских депутатов, а вошел только в его общий состав, объяснив это решением «идти по тому пути, который намечал вместе с тобой, моей Музой и Эгерией: думаю поставить политику на второй план… Я решительно думаю, что 5–6 часов ежедневного труда я буду посвящать муниципальному культурно-просветительному делу (особенно внешкольному образованию, и театру, и народному развлечению)… Взвесив все это, я решил пойти в городскую управу».
Как видим, Луначарский не гнался за партийными постами, он так никогда и не стал членом ЦК партии большевиков, хотя мог добиться этого еще в 1905–1906 гг. Его привлекала работа с массами, где он мог проявить свой ораторский талант, который, по его словам, никто не оспаривал: «…Я работаю очень много и имею очень большой успех. Я начинаю с низов, поэтому обо мне не говорят еще в газетах, но после каждого моего выступления (говорю уж, конечно, не хвастаясь) от противников ничего не остается. Я выступал до сего дня 6 раз и каждый раз с полной победой… Две недели такой работы, и я, несомненно, стану одним из 5–6 популярнейших в рабочем, в нашем Петрограде людей».
Вообще свою жизнь в водовороте событий лета 1917 г. Луначарский оценивал самыми яркими эпитетами: «…Живется мне по-прежнему хорошо. Время тревожное, даже, пожалуй, страшное, но глубоко прекрасное, торжественное и волнующее». Ему приходилось работать в самой гуще творческой элиты Петрограда, как раз с теми людьми, которые вскоре, всего лишь через полгода, начнут сотрудничать уже с новой, большевистской властью. И здесь связи Луначарского сыграют чуть ли не решающую роль. К примеру, на заседаниях редакции газеты «Новая жизнь» и сатирического журнала «Тачка» он встречался и сотрудничал еще в июле с А. М. Горьким, О. М. Бриком, В. В. Маяковским, А. Н. Бенуа, К. С. Петровым-Водкиным, И. И. Альтманом, З. И. Гржебиным. И не случайно, по воспоминаниям П. И. Лебедева-Полянского, еще в конце мая при его разговоре о будущем с Луначарским тот начал строить планы и предсказывать, что после победы пролетарской революции Ленин станет премьер-министром, Троцкий — министром иностранных дел, а он сам займется Министерством народного просвещения[78].
Это предсказание сбудется через полгода, но на удивление его контуры начнут оформляться еще раньше — накануне грозных событий 4 (17) июля 1917 г. Об этом рассказал в своих воспоминаниях Н. Н. Суханов (Гиммер), в прошлом эсер, после Февраля примкнувший к меньшевикам. По его утверждениям, сам Луначарский, который некоторое время жил с ним в одной квартире, рассказал «неизвестные и странные» детали об июльском восстании: «По словам Луначарского, Ленин в ночь на 4 июля, посылая в „Правду“ плакат с призывом к „мирной манифестации“, имел определенный план государственного переворота. Власть, фактически передаваемая в руки большевистского ЦК, официально должна быть воплощена в „советском“ министерстве из выдающихся и популярных большевиков. Пока что было намечено три министра: Ленин, Троцкий и Луначарский. Это правительство должно было немедленно издать декреты о мире и о земле, привлечь этим все симпатии миллионных масс столицы и провинций и закрепить этим свою власть. Такого рода соглашение было учинено между Лениным, Троцким и Луначарским…
Таков был рассказ Луначарского… Может быть, содержание этого рассказа не есть точно установленный исторический факт. Я мог забыть, перепутать, исказить рассказ. Луначарский мог „опоэтизировать“, перепутать, исказить действительность. Но установить точно и непреложно исторический факт — это дело историков, а я пишу мои личные мемуары»[79]. Далее Суханов вспоминал, что он по прошествии нескольких лет, видимо, в начале 1920 г., когда он активно писал свои воспоминания, «спросил об этом у другого кандидата в триумвиры, у Троцкого», и тот «решительно протестовал» против версии Луначарского, ссылаясь в том числе на «непригодность» того «для такого рода дел и конспирации».
Троцкий после этого во время проведения XI съезда РКП(б) направил Луначарскому записку, требуя пояснений, а тот отправил 30 марта 1920 г. письмо Суханову, опубликованное позже в его «Записках»: «Николай Николаевич! Вчера на съезде я получил от т. Троцкого следующую записку: „Н. Н. Суханов сказал мне, что в третьем томе его книги о революции содержится рассказ об июльских днях, причем он с Ваших слов и ссылаясь на Вас рассказывает, будто в июле мы трое (Ленин, вы и я) хотели захватить власть, поставив себе такую задачу?!?!?!“
Очевидно, Николай Николаевич, Вы впали в глубокое заблуждение, которое может иметь для Вас, как для историка, неприятный результат. Вообще ссылка на личные беседы — плохая документация. В данном случае, если Вы действительно только написали что-нибудь подобное, память ваша совершенно извратила соответственную нашу беседу. Конечно, ни т. Ленину, ни т. Троцкому, ни тем более мне не приходило в голову сговариваться о захвате власти, никакого даже намека отдельного на что-то вроде триумвирата не было… Все это говорилось только в виде взвешивания ситуации в частной беседе в горячий исторический момент. Очень прошу Вас принять во внимание это мое письмо при окончательном редактировании Вашей истории, дабы Вы сами не впали и других не ввели в заблуждение»[80].
Кто же был прав? Суханов или Луначарский? Был ли сам факт обсуждения «триумвирата»? Думается, что все-таки был. Ленин и большевики, планируя июльское выступление и ставя тогда вопрос о захвате власти в практическую плоскость, не могли не обсуждать состав будущего правительства, не столь важно, в каком составе — широком или узком. Да, Луначарский в тот период еще не стал особо доверенным лицом Ленина, но появление его в составе «триумвирата» могло представляться оправданным в силу его популярности (особенно в Петроградском Совете) и «известной умеренности», которые могли «смягчить» образ новой власти.
А слова Луначарского о том, что ему «не приходило в голову сговариваться о захвате власти», можно расценивать как проявление устойчивого сокрытия большевиками подоплеки июльских событий, которые долгое время оставались под спудом умолчания. Е. Фляйшхауэр, вскрывая тайные пружины июльских событий, подтверждала факт обсуждения раздела министерских постов в ночь на 3 июля, участие Троцкого и Луначарского в агитационных мероприятиях с призывами к восстанию на заводах и в казармах столицы 2 июля, а также их причастность к событиям 4 июля. Луначарский, к примеру, наряду с Лениным выступал в этот день перед восставшими с балкона особняка Кшесинской. Как он вспоминал об этом в 1927 г., «самым ярким воспоминанием моим за эти дни является, конечно, та вооруженная река матросов, солдат, пушек, обозов, госпиталей на колесах, которые длинной-длинной лентой проходили перед балконом так называемого дворца Кшесинской, на котором мы стояли»[81].
Как утверждала Фляйшхауэр, «то, что это вооруженное восстание вспыхнуло по воле большевиков, доказано однозначно, известна и его цель Таврический дворец, резиденция Петросовета, где на сей раз планировалось… передать „всю власть Советам“, которые в соответствии с предыдущими договоренностями или манипуляциями создадут свое „правительство доверия“ из Ленина, Троцкого и Луначарского. А после свержения Исполкома Советов следовало… вынудить уйти в отставку и само Временное правительство…»[82].
Сам же Луначарский проявлял в июльские дни, несмотря на его «пафосные воспоминания», довольно умеренную позицию. 5 (18) июля он писал жене: «Большевики и Троцкий на словах соглашаются, но на деле уступают стихии. А за ними уступаю и я. Может быть, страшный опыт 3–4 заставит людей оглянуться… Как ты нужна мне! Ты бы посоветовала мне. Я страшно верю твоему инстинкту… Увидимся ли мы? Вчера смерть носилась над Петербургом… Да сжалится судьба над человечеством и Россией». Еще через неделю, 13 (26) июля, описывая «мрачные», «апокалипсические, последние времена», Луначарский признавался жене: «Быть может, и я буду арестован по обвинению в „подстрекательстве“, или что-нибудь в этом роде. Но это не важно. Я готов отдать отчет за все, что делал. Был, есть и буду враг вооруженных авантюр, но был, есть и буду социал-демократ-интернационалист…»