Богданов, сосредоточившийся тогда на работе в Пролеткульте, оказался прав: «случай был упущен». Луначарский окончательно присягнул Ленину, и ему придется долго смиряться с «линией партии», следовать за ней, хотя и выступать против некоторых ее «завихрений». При этом он был обречен постоянно слышать обвинения со стороны деятелей культуры, ругавших его так же, как Борис Зайцев, встречавшийся во Флоренции с наркомом еще до революции и опубликовавший «Открытое письмо А. В. Луначарскому» в ноябре 1917 г.: «Прошло десять лет. Ныне, игрой фатальных общественных сил, вы сделались „министром“. В вашем письме-крике о выходе из „правительства“, — письме, связанном с вестями о разрушении Кремля, насилиями и террором вашей партии, я как будто почувствовал того человека, с которым был знаком. Я не удивился, что вы пожалели сокровища Эрмитажа, кремлевские башни, дворцы, зубцы на стенах, напоминающие Castel Vecchio в Вероне.
Но это была минута. Вы опомнились и на другой же день вернулись. Вы не протестовали против цензуры социалистических газет, против принятого центральным комитетом вашей партии решения о закрытии всех „буржуазных“ газет — вы, русский писатель!.. Нельзя быть писателем и дружить с полицейским. Сколь ни печально и ни тяжело это, все же должен признать, что с такими „литераторами“, как вы, мы, настоящие русские писатели, годами работающие под стягом искусства, просвещения, поэзии — общего ничего иметь не можем… За вами — штыки и солдаты, могущие арестовать любого из нас, без суда и следствия держать в тюрьме. За нами — традиция великой русской литературы, дух истинной свободы и правды»[97].
Луначарский, пережив драматическую коллизию, остался в правительстве, а в это время его состав начал «сыпаться». Из-за споров по поводу однопартийного состава Совнаркома примерно в эти же дни из него вышли наркомы внутренних дел А. И. Рыков, по делам торговли и промышленности В. П. Ногин и земледелия В. П. Милютин, их поддержали, но пока не вышли из СНК наркомы труда А. Г. Шляпников и по продовольствию И. А. Теодорович, так и не приступили к исполнению своих обязанностей и были заменены нарком финансов И. И. Скворцов-Степанов и юстиции Г. И. Оппоков-Ломов, на фронт убыли В. А. Антонов-Овсеенко и Н. В. Крыленко. Были учреждены еще 4 наркомата с новыми руководителями. Постепенно налаживалось сотрудничество большевиков с левыми эсерами, что не мог не приветствовать Луначарский. Во все коллегии при СНК вводились представители этой партии, 24 ноября в его составе появился новый нарком земледелия левый эсер А. Л. Колегаев, а в декабре в него вошло еще семь левых эсеров, в том числе два без портфеля.
В драматический первый месяц революции наркому многое не нравилось в политике большевиков: и отдаление их от «умеренных социалистов», и запрет оппозиционной печати, и «масса грубых ошибок», «большевистских военных бурбонов», и необходимость брать на себя ответственность «за меры насилия». «История совершается и еще долго будет совершаться среди крови и слез. Изменить это положение вещей никто не в состоянии» — такое умозаключение, сделанное позднее Луначарским, будет сопровождать его до конца жизни. «Тяжелый крестный путь в гору. Власть все еще носит на большую половину призрачный характер», — признавался он в одном из писем жене, но, как это было и в середине 1917 г., он старался добиться «положительных итогов» именно в «культурном отношении». И именно эта сосредоточенность на делах наркомата, а не участие в политических баталиях, по-видимому, отвлекли его от дальнейших шагов в партийном противостоянии. А заниматься новоиспеченному наркому было чем. «Подумай, что это за какая-то прямо нелепая сказка, — писал он жене 16 (29) ноября, — ведь я фактически заведую всеми дворцами царей, всеми музеями, а придется — всеми государственными театрами и стать во главе культурной работы во всей стране. И все понемногу налаживается, но мое личное отношение с министерствами очень симпатичное, и многое заставляет думать, что я таки упрочусь и превращусь в совершенно правильного „министра“. Пока — хлопот полный рот».
Нарком, закрывая глаза на критику с разных сторон и ужасы революции, нацелился на серьезную культурную работу. В этот период, по сообщениям Луначарского, он уже постоянно общался с А. Н. Бенуа, с В. В. Маяковским, О. Бриком, М. А. Рейснером и другими интеллигентами, фактически не имея постоянных друзей и «избегая», по его словам, Горького и Андрееву — «теперь они злые враги нашего „режима“». И постепенно Луначарский стал ощущать себя неким «примирителем», «Дон Кихотом революции», который призван смягчать трения и коллизии смутного времени.
Билет для входа в Смольный (№ 418) на имя А. В. Луначарского, выданный от имени Петроградского Совета рабочих и красноармейских депутатов.
[Из открытых источников]
Луначарский был в то время, по его словам, «страшно исхудавшим» и уставшим (по характеристике Джона Рида, видевшего его в то время, это был «худощавый, похожий на студента, с чутким лицом художника» человек). Поселившись на время в квартире своего старого партийного товарища, будущего советского кинодеятеля Д. И. Лещенко, на Глазовской улице Петрограда, Луначарский стал особенно тяготиться разлукой с женой и сыном, предпринимая шаги для их возвращения. В письме жене от 26 ноября (9 декабря) он настаивал: «Надо тебе и Тото ехать сюда как можно скорее. С первой оказией… Как мы устроимся — это обсудим, но терпеть дальше невыносимо. Останусь ли народным комиссаром (министром) или нет, но небольшими отчислениями от рефератов и литературной работой я всегда смогу заработать около 1000 рублей. Ты тоже стала бы работать… С квартирой, деньгами как-нибудь устроимся. На 1000 р. жить вполне можно, а 1000 р. в самом худшем случае мы заработаем. Если останусь министром, то полагается квартира. Конечно, мы будем брать квартиры непролетарские на нашу семью — не более 3 комнат из апартаментов „буржуазного министра“. Если не буду — то ещё лучше. Дела все равно по горло. За портфель, конечно, не держусь: без него в миллион раз сподручнее».
Вряд ли Луначарский мог «рисоваться» перед женой своей готовностью остаться без портфеля, но надеялся он и на «блага», полагающиеся наркому. В начале 1918 г. жена с сыном все-таки приехали в Петроград к мужу и отцу, который постарался наладить общий быт, но пока еще не очень успешно. В жизни первого наркома просвещения Страны Советов начинался самый ответственный и интересный период жизни.
Часть 2. Первые годы революции. 1917–1921
Первые месяцы работы
31 октября (13 ноября) 1917 г. Петроградский ВРК выдал удостоверение, свидетельствующее, что «А. В. Луначарский является полномочным народным комиссаром по просвещению и членом правительства Российской Республики», и предписывающее «беспрепятственно пропускать гражданина Луначарского всегда и всюду». Через несколько дней подобное удостоверение подписал Ленин, Луначарский заказал изготовление печатей «Народный комиссар» и «Народный комиссар по просвещению и ведомству дворцов и музеев Республики», а также назначил членами Государственной комиссии по просвещению Д. И. Лещенко, П. И. Лебедева-Полянского, В. М. Познера и Н. К. Крупскую.
Цели, стоящие перед Наркомпросом, Луначарскому сразу после переворота сформулировал Ленин, «совершенно случайно» встретившийся в коридорах Смольного и признавшийся, что у него нет «продуманной системы мыслей относительно первых шагов революции в просвещенском деле»: «Ясно, что очень многое придется совсем перевернуть, перекроить, пустить по новым путям. Я думаю, вам обязательно нужно серьезно переговорить с Надеждой Константиновной. Она будет вам помогать… Что касается высшей школы, то здесь должен большую помощь оказать Михаил Николаевич Покровский. Но со всеми реформами нужно быть, по-моему, очень осторожным. Дело крайне сложное. Ясно одно: всемерно надо позаботиться о расширении доступа в высшие учебные заведения широким массам, прежде всего пролетарской молодежи… Большое значение я придаю библиотекам. Вы должны над этим делом поработать сами. Созовите библиотековедов…»
Развивая эти идеи, Луначарский в обращении к гражданам России от 13 (26) ноября так определил первостепенные задачи своего ведомства: «Добиться в кратчайший срок всеобщей грамотности путем организации сети школ и введения всеобщего обязательного и бесплатного обучения»; устроить ряд «учительских институтов и семинарий, которые как можно скорее дали бы могучую армию народных педагогов»; организовать массовое «творчество самих масс», когда «личность человека» «ширится, обогащается, усиливается и совершенствуется» всю жизнь; «все школьное дело должно быть передано органам местного самоуправления»; «улучшение положения учителей, и прежде всего народных учителей начальных школ»[98].
Ни Луначарский, ни его коллеги не могли себе представить, как нелегко будет им шаг за шагом налаживать жизнь в стране, охваченной смутой и хаосом. Причем многое приходилось делать тогда впервые, импровизировать и экспериментировать, да еще во враждебной обстановке. 23 ноября (6 декабря) в письме к жене Луначарской писал: «Все по-прежнему. Интеллигенция за редким исключением нас ненавидит лютой ненавистью. „Новая жизнь“, пожалуй, особенно… (Горький тогда называл наркома „лирически настроенным, но бестолковым“. — С. Д.). Даже Базаров позволяет себе совершенно оскорбительные выходки, между прочим, и против меня. С другой стороны, горячая симпатия пролетариата и солдат остается за нами… Наши военные и судебные власти совершают направо и налево самые горестные ошибки, за которые тяжело нести ответственность… Власть все еще носит на большую половину призрачный характер».
О разгуле стихии и «пикантности» ситуации тех дней свидетельствует записка, которую Луначарский прикрепил на двери своей квартиры: «Обходу Красной гвардии. Здесь живу я — народный комиссар А. В. Луначарский. Прошу квартиру не обыскивать. Луначарский»