Очень интересные замечания о Луначарском в первые месяцы его деятельности, когда он делал все, чтобы заручиться поддержкой интеллигенции, оставил Корней Чуковский: «14 февраля 1918. У Луначарского… Он лоснится от самодовольства. Услужить кому-нибудь, сделать одолжение — для него ничего приятнее! Он мерещится себе как некое всесильное благостное существо — источающее на всех благодать… В Министерстве Просвещения Луначарский запаздывает на приемы, заговорится с кем-нибудь одним, а остальные жди по часам. Портрет царя у него в кабинете — из либерализма — не завешен. Вызывает он посетителей по двое. Сажает их по обеим сторонам. И покуда говорит с одним, другому предоставляется восхищаться государственною мудростью Анатолия Васильевича… Кокетство наивное и безобидное»[102].
Оставил Чуковский и приметы семейной жизни Луначарского тех дней: «Живет он в доме Армии и Флота — в паршивенькой квартирке — наискосок от дома Мурузи, по гнусной лестнице. На двери бумага (роскошная, английская): „Здесь приема нет. Прием тогда-то от такого-то часа в Зимнем Дворце, тогда-то в Министерстве Просвещения и т. д.“. Но публика на бумажку никакого внимания, — так и прет к нему в двери, — и артисты Имп. Театров, и бывш. эмигранты, и прожектеры, и срыватели легкой деньги, и милые поэты из народа, и чиновники, и солдаты — все — к ужасу его сварливой служанки, которая громко бушует при каждом новом звонке. „Ведь написано“. И тут же бегает его сынок Тотоша, избалованный хорошенький крикун, который — ни слова по-русски, все по-французски, и министериабельно простая мадам Луначарская — все это хаотично, добродушно, наивно, как в водевиле».
Справедливости ради следует отметить, что Чуковский постепенно изменил свое отношение к Луначарскому. В своем дневнике 15 октября 1918 г. он записал: «Он вообще мне в последнее время нравится больше — его невероятная работоспособность, всегдашнее благодушие, сверхъестественная доброта, беспомощная, ангельски-кроткая — делают всякую насмешку над ним цинической и вульгарной. Над ним так же стыдно смеяться, как над больным или ребенком. Недавно только я почувствовал, какое у него большое сердце». Позднее такие же слова о своем отношении к Луначарскому К. И. Чуковский высказал в письме И. Е. Репину: «Я уверен, что Вы полюбили бы его, как скромного и милого человека. У него есть много недостатков, но он действительно добрый, талантливый, простой»[103].
Долгие годы Луначарского сопровождали разговоры о его «неорганизованности», «рассеянности», которые исходили, как правило, от людей, не знавших о масштабах его ежедневной деятельности. Если просто перечислить, что успел реально сделать нарком на своем посту только за два последних месяца 1917 г., то подобные обвинения покажутся просто надуманными. Не считая, к примеру, выступлений на митингах, работы с пролетарскими культурно-просветительными организациями, когда нарком был избран почетным председателем ЦК Пролеткульта, участия в заседаниях СНК, ВЦИКа, Петросовета, или его привлечения к подготовке разрабатывавшегося задолго до этого введения нового календаря и нового правописания (тогда появились такие стихи Д. Бедного: «Наркомпрос наш пролетарский, / Наш товарищ Луначарский, / Ополчился против „ять“…»), его постоянная деятельность была наполнена почти ежедневными заседаниями с аппаратом создававшегося Наркомпроса.
С 21 ноября (3 декабря) 1917 по 20 марта 1918 г. было проведено 50 (!) заседаний Государственной комиссии по просвещению, являвшейся в это время фактически коллегией Наркомпроса, с рассмотрением сотен конкретных вопросов культурной политики. Постепенно именно руководящие работники Наркомпроса, в том числе заведующие отделами, стали составлять основной состав комиссии.
С января 1918 г. стала даже оформляться так называемая Малая государственная комиссия для решения более мелких практических дел просвещения, и после переезда Советского правительства в Москву она начала свою постоянную деятельность, пока ее функции не перешли окончательно к коллегии Наркомпроса, которая была утверждена 18 июня 1918 г. решением Совнаркома. В ее состав вошли А. В. Луначарский, Н. К. Крупская, П. Н. Лепешинский, В. М. Познер, Д. Б. Рязанов, П. К. Штернберг. Государственная комиссия по просвещению уже в новом составе, с привлечением представителей разных организаций, продолжала какое-то время существовать скорее как руководящий, законодательный, чем исполнительный орган. Позже все функции управления культурными процессами перешли окончательно к окрепшему Наркомпросу, и в 1919 г. деятельность этой комиссии фактически прекратилась.
К середине 1918 г. структура Наркомпроса, очень громоздкая, неповоротливая, соответствующая тем многочисленным сферам деятельности наркомата, которые, конечно, осложняли работу и его руководства, и особенно Луначарского, сложилась почти окончательно. 6 июля 1918 года коллегия Наркомпроса по предложению Покровского приняла решение о группировке родственных отделов наркомата по пяти секциям. Школьная секция объединила девять отделов: единой трудовой школы, школьной политики, реформы школы, подготовки учителей, переходящих учебных заведений, высших учебных заведений, профессионально-технического образования, дошкольного воспитания и школьно-санитарный. Внешкольная секция состояла из отделов внешкольного образования, отдела пролеткульта и кинематографического. В художественной секции были сосредоточены отделы, ведавшие вопросами искусства: изобразительных искусств, театральный, государственных театров, музыкальный, по делам музеев и охраны памятников старины и литературно-издательский. В состав научной секции вошли отделы научный, статистический, библиотечный и главное управление архивным делом. Пятая секция объединила весь технический аппарат наркомата, состоявший из отделов управления делами, финансового и издательского.
Как видим, именно огромный круг задач, возложенный на Наркомпрос, порождал сложности управления этим «организмом», тем более что Луначарский постоянно брал на себя и дополнительные функции, как, например, руководство художественной секцией или литературным отделом или редактирование журналов. К 1 сентября 1918 г. в личном составе Наркомпроса числилось уже 1230 человек. Проведенные исследования этого состава показывают, что более 750 человек составлял делопроизводственный и обслуживающий персонал, 145 человек были специалисты, 161 человек — средний руководящий состав и 45 — высший руководящий состав. Важно, что более 82 % служащих Наркомпроса имели высшее или среднее образование, а 27,4 % были членами РКП(б).
Получилось, что создание Наркомпроса, проходившее в условиях саботажа интеллигенции, потребовало формирования ведомства фактически с нуля, за счет колоссальных усилий, в том числе Луначарского, которому удалось своим авторитетом, настойчивостью и особым подходом постепенно привлечь к работе в Наркомпросе многих выдающихся деятелей культуры. Назовем только несколько имен в этом ряду, входивших в поименный состав служащих Наркомпроса уже в первые годы революции: А. Н. Бенуа, А. А. Блок, И. В. Жолтовский, И. Э. Грабарь, В. Я. Брюсов, Р. Р. Фальк, С. Б. Веселовский, А. К. Глазунов, А. Е. Ферсман, В. И. Пичета, М. А. Рейснер, С. Ф. Ольденбург, А. П. Карпинский. К этому списку можно прибавить и имена тогда еще безвестных молодых людей, которые вскоре составят славу советской культуры: К. А. Федин, А. К. Виноградов, Мих. Кольцов, Д. А. Вертов, О. Э. Мандельштам, М. А. Булгаков, В. Е. Татлин, Л. И. Фаворский.
Бенуа в дневниках оставил интересную запись о своих колебаниях по поводу сотрудничества с новой властью и, в частности, с Луначарским: «И до чего же мне трудно выработать и установить свою собственную позицию! С одной стороны, меня побуждает род долга прийти на помощь людям, от которых теперь столь многое зависит… При этом эти новые люди вовсе не представляются мне менее приемлемыми и бездарными, нежели те, с которыми началась в марте русская революция. С другой стороны, я отлично вижу, что и эти новые люди легкомысленны и нелепы по всю русскую ширь. В частности же, в Луначарском к этой нелепости примешивается какая-то старомодная эстетика, что-то от Прудона, что сулит мало хорошего. А между тем они и есть хозяева положения…»[104] Бенуа тем не менее пошел на сотрудничество с Наркомпросом и постоянно взаимодействовал с Луначарским, которого близко узнал. В этой связи интересны его размышления о поведении наркома, остававшегося в когорте большевиков: «Мне становится более понятным, что его держит (ведь он с переворота уже трижды просился в отставку). Очевидно, его держит гипноз авантюрной игры и какая-то еще „влюбленность в лица“, нежелание их огорчить, с ними порвать, их более или менее предать. А также вера в их звезду».
О стиле работы Луначарского с целью «привлечь наиболее жизнеспособные силы старой интеллигенции» красочно рассказал К. И. Чуковский: «Уже к девяти утра приемная набивалась народом. Сидели на тощем диване, на подоконниках, на табуретах, принесенных из кухни. Среди множества других посетителей особенно отчетливо запомнились мне: Всеволод Мейерхольд… Владимир Бехтерев… фотограф Наппельбаум… сын Чернышевского Михаил Николаевич… академик Ольденбург… романист Иероним Иеронимыч Ясинский… художник Юрий Анненков… Все к нему, к Анатолию Васильевичу, за советом и помощью… Я знал, что он работает чуть не по двадцати часов в сутки, часто забывая поесть, недосыпая по целым неделям. Заседания, приемы посетителей, лекции, выступления на митингах (не только в Ленинграде, но и в Кронштадте, и в Сестрорецке, и, помнится, где-то еще) поглощали все его время… Трудно было представить себе другого человека, который был бы так чудесно вооружен для исторической роли, какую пришлось ему в те годы играть».
Близкие воспоминания оставил профессор В. Н. Шульгин, описавший типичную ситуацию в приемной наркома: «В зале чуть заметен шум. И каждый раз как отворяется дверь кабинета, в комнату врывается стук пишуще