щей линией. Вы помните, что говорил Владимир Ильич: „Нанационализировали мы достаточно, дай бог справиться с тем, что забрано. А расширять круг национализации при нынешних условиях, значит обременять государство“». В особом обращении к Зиновьеву Луначарский укорительно замечал: «Надобно все-таки, чтобы Петроградский Исполком сообразовался с общей политикой Советской России. Все положения о государственном издательстве построены были по весьма зрелом размышлении не на национализации книгоиздательского дела, а на его централизации… Я бы очень просил Вас приостановить муниципализацию, провозглашенную т. Ионовым, и поставить вопрос об урегулировании функций крупных издательств Петрограда на решение особого совещания»[143].
Между тем перипетии и сложности в работе издательств, курировавшихся Горьким, продолжались, и, без сомнения, они послужили в итоге одной из причин отъезда Горького из России в октябре 1921 г. Показательно, что Луначарский в этой схватке старался по мере сил поддерживать писателя, активно помогавшего ученым и писателям. Об этом лучше всего может свидетельствовать письмо наркома А. И. Рыкову, возглавившему комиссию ЦК по горьковским издательствам, 18 сентября 1920 г.: «Итак, фактически дело идет о том, чтобы отпустить сейчас же Горькому 5–6 млн рублей… Горький так огорчен, что его большая культурная работа… встречает массу придирок и препятствий… Горького я застал ужасно расстроенным. Когда он рассказывал мне о том, каким придиркам подвергался организованный им, превосходный и вызывавший восторг всех делегатов Конгресса Коминтерна Дом Науки, то он даже чуть-чуть не расплакался и заявил мне, что в случае дальнейших придирок он просто бросит все и уйдет в какой-нибудь угол… Мне хотелось бы оказывать Горькому более реальную помощь, чем до сих пор, но я убеждался, что даже сочувствие Владимира Ильича к его предприятиям не освобождает его от неприятностей»[144].
В итоге Луначарского еще долго ругали за поддержку Горького и «контрреволюционного» издательства Гржебина, а не выпуск учебников для школ. За его спиной ЦК партии производил даже назначения в Госиздате, что многое говорит о царивших тогда нравах в партийном руководстве. Луначарский пожаловался на это Ленину: «Либо заберите у меня Госиздат, либо принимайте от него решения, хотя бы с моего ведома!» Ленин наркома поддержал: «Право всякого Наркома иметь доклад и в Орг. — и Политбюро. И обязать. Вы виноваты, что зеваете».
Луначарский 1 ноября 1920 г. обращается с острым письмом к секретарю ЦК Н. Н. Крестинскому, в котором напомнил ему слова Ленина о Госиздате, что «хозяин там Луначарский, он за все отвечает, с него и спрашивайте»: «Положение идиотское, ибо на самом деле ЦК не только не советуется со мной по этим вопросам, но даже часто не извещает меня о принимаемых им мерах. Беседовал я об этом с Ильичем, который подтвердил, что я целиком ответствен за Госиздат, и упрекнул меня в том, что я „зеваю“ в то время, как должен был бы соответственно давить на Оргбюро. Все это очень неприятно»[145].
Горький возражал против стремления влить в Госиздат издательство «Всемирная литература» и нацелить издательство Гржебина на печать за границей учебников. Дело кончилось тем, что в апреле 1921 г. было принято решение Политбюро об аннулировании договора с Гржебиным, а «Всемирной литературе» разрешалось печатать заказанные Госиздатом книги за границей, но обещанные деньги издательство так и не получило. Протест Горького вызвал признание Ленина, что, если мы не пойдем ему навстречу, «выйдет архискандал с уходом Горького, и мы будем неправы, ибо однажды комиссия цекистов уже решила вопрос. Перерешать нельзя».
Между тем изменения в хозяйственной жизни привели к тому, что к осени 1921 г. книги стало выгоднее печатать в России, и 11 октября Совнарком принял постановление, обязывающее всю литературу издавать исключительно в России. Чуть ранее по письму М. Р. Менжинского Гржебину, которому некоторое время пришлось провести в тюрьме, с семьей разрешили уехать за границу, хотя к нему и были у ВЧК претензии, в том числе финансового свойства. А 16 октября по настоянию самого Ленина, считавшего это лучшим для писателя, уехал за границу и Горький. За месяц до отъезда тот писал Ленину: «Теперь вся моя работа идет прахом. Пусть так. Но я имею перед родиной и революцией некоторые заслуги и достаточно стар для того, чтобы позволить и дальше издеваться надо мною, относясь к моей работе так небрежно и глупо… Устал от бестолковщины».
Нарком будет по мере сил помогать «Всемирной литературе», но издательство так и не сможет пережить переход в статус частного и прекратит свое существование в декабре 1924 г. Подчеркнем, что, хотя Горький и оказался за рубежом, ему, при содействии Луначарского, по постановлениям Политбюро от декабря 1921 г. и февраля 1922 г., были отпущены деньги, «чтобы он был вполне обеспечен необходимой для лечения суммой» за границей, а также у него были куплены права на его сочинения через берлинское отделение Наркомата внешней торговли, с тем чтобы «немедленно начать финансирование Горького».
Вся эта история показывает, как сложно было решать практические вопросы в культурной сфере в условиях противостояния ведомств и неразберихи партийного руководства, даже если этим занимался лично Ленин. Луначарский же показал себя в этом отношении вполне последовательным и принципиальным деятелем.
В конце 1921 г. благодаря настойчивости Луначарского был решен принципиальный вопрос о разрешении частно-кооперативным издательствам печатать и продавать книги. 2 августа 1921 г. нарком писал в Управление делами Совнаркома о том, что нужны четкие указания: «Одно дело, если мы будем придерживаться политики абсолютной монополии на издание книг, и другое дело, если мы будем воскрешать кооперативы. Об этом-то тов. Ленина и просят писатели, и Наркомпросу тут нужна совершенно определенная директива сверху. Может быть, вашу записку надо понимать таким образом, что тов. Ленин предоставляет разрешение этого общегосударственное вопроса мне. Тогда мне необходима не только ваша записка, но и соответствующее распоряжение за подписью тов. Ленина». После этого последовал ряд постановлений и Совнаркома, и Московского Совета, которые разрешали частным издательствам покупку бумаги, печать и продажу книг «через книжные или другие кооперативы». И хотя деятельность таких издательств была сильно регламентирована, в стране установилась до «великого перелома» относительная свобода книгоиздательской деятельности, в чем есть несомненная заслуга Луначарского.
К чести наркома, он никогда не допускал давления на людей иных убеждений. Примером могут служить добрые отношения с Александром Блоком. Они нередко вели долгие беседы, в которых поэт откровенно высказывал свои взгляды. Как вспоминал Луначарский, однажды «он сказал мне с недоброй усмешкой: „Хочу постараться работать с вами. По правде сказать, если бы вы были только марксистами, то это было бы мне чрезвычайно трудно, от марксизма на меня веет холодом; но в вас, большевиках, я все-таки чувствую нашу Русь, Бакунина, что ли. Я в Ленине многое люблю, но только не марксизм“».
Отвечая на запрос Ленина, в письме Н. П. Горбунову от 9 марта 1921 г. Луначарский так характеризовал Блока: «После революции присоединился к левым эсерам. Был арестован во время разгрома левых эсеров после известного восстания в Москве. Очень скоро примирился с судьбой своих недавних друзей, сейчас директор Большого драматического театра… Вообще во всем, что пишет — есть своеобразный подход к революции: какая-то смесь симпатии и ужаса типичнейшего интеллигента. Гораздо более талантлив, чем умен».
В своем отклике на «Соловьиный сад» поэта Луначарский подчеркнул близость его как «брата», «каменотеса», услышавшего призыв «могучей музыки» революции:
Каменотес в прошедшей младости
Ты не ужился среди роз.
Кальян, диваны, рая радости
Не стерли след печальных слез?..
Не соловьиная трескучая,
Не механическая трель —
Звучит здесь музыка могучая,
Поет истории свирель.
А по поводу «Двенадцати» Луначарский призвал поэта «поспешать вперед» и петь «гимн победы, а не беды»:
Кто ведет? Христос жемчужный?
Кто там зоркий и живой,
Над Европою недужной
Простирает разум свой?
Пребывание Луначарского в Петрограде пришлось на так называемый «кафейный» период в истории русской литературы. При бумажном голоде и политических запретах печатные издания замещались «живым словом, живым журналом». Вслед за уже существовавшими в Москве и Петрограде кафе вроде «Кривого зеркала», «Бродячей собаки» или «Летучей мыши» одно за другим открываются новые — «Кафе поэтов», «Привал комедиантов», «Домино», «Бом», «Стойло Пегаса», «Красный петух»… Как вспоминал К. Зелинский, «через подмостки литературных кафе в те годы прошли почти все без исключения видные писатели: Маяковский, Есенин, Городецкий, наконец, Луначарский и многие другие».
Луначарский был частым гостем таких литературных встреч. По воспоминаниям Р. Ивнева, в апреле 1918 г. нарком посетил в Москве кафе футуристов: «Ровно в десять часов приехал Луначарский. В руке Давида Бурлюка зазвенел колокольчик. Луначарский прошел на эстраду… На этот раз он ограничился краткой приветственной речью:
— Я уверен, что все участники диспута, несмотря на имеющиеся у них разногласия, объединены одним желанием, чтобы молодое советское искусство отражало великие перемены, происшедшие в нашей стране, и только такое искусство будет иметь будущее.