Луначарский и Троцкий
Луначарский не избежал весьма распространенного в ту пору увлечения: его, как и многих других, силой невидимого магнита притягивал к себе Троцкий, особо выразительно олицетворявший разрушительную ипостась революции. Нарком и не думал скрывать своего пристрастия. Стоит только обратиться к его статье «Лев Давидович Троцкий», вошедшей в книгу «Великий переворот», изданную в Петрограде в 1919 г.
Начал нарком с портрета молодого Троцкого, который явился в партии «несколько неожиданно и сразу с блеском», когда на II съезде партии «ретиво атаковал» Г. В. Плеханова, «поразил своим красноречием, значительным для молодого человека образованием и апломбом», доказав, что он не «не цыпленок, а орленок» и даже, по мнению В. И. Засулич, «несомненно, гений». Первый раз Луначарский, по его словам, встретился с Троцким в Женеве в начале 1905 г. и воспринял его поначалу критически: «Троцкий был тогда необыкновенно элегантен, в отличие от всех нас, и очень красив. Эта его элегантность и особенно какая-то небрежная свысока манера говорить с кем бы то ни было меня очень неприятно поразили. Я с большим недоброжелательством смотрел на этого франта, который, положив ногу на ногу, записывал карандашом конспект того экспромта, который ему пришлось сказать на митинге. Но говорил Троцкий очень хорошо». И нередко имел «сухой и надменный тон».
Именно первая российская революция, когда Троцкий совместно с Парвусом блистал в Петербургском Совете рабочих депутатов, вывела его в первый ряд революционеров, он вышел «из революции с наибольшим приобретением в смысле популярности; ни Ленин, ни Мартов не выиграли, в сущности, ничего».
А. В. Луначарский. Фотопортрет. 1920-е гг.
[РГАКФД]
Луначарский сблизился с Троцким на Копенгагенском конгрессе II Интернационала в 1910 г., где Анатолий Васильевич поддержал позицию Троцкого по некоторым вопросам и «отчасти поэтому, отчасти, может быть, по более случайным причинам мы стали часто встречаться с Троцким во время конгресса: вместе отдыхали, много беседовали на всякие, главным образом политические, темы и разъехались в довольно приятных отношениях». Потом Троцкий активно и успешно участвовал вместе с Луначарским в работе партийной школы в Болонье и был там «необыкновенно весел, блестящ, чрезвычайно лоялен по отношению к нам и оставил по себе самые лучшие воспоминания».
А дальше, начиная с Парижа в 1915 г., когда постепенно происходило сближение Луначарского и Троцкого с позициями Ленина и большевиков, по признанию первого, встречи с Троцким стали «еще длительнее и еще интимнее»: «За это время между мной и Троцким оказалось столько политических точек соприкосновения, что, пожалуй, мы были ближе всего друг к другу; всякие переговоры от его лица, а с ним от лица других редакторов приходилось вести мне. Мы очень часто выступали вместе с ним на разных эмигрантских студенческих собраниях, вместе редактировали различные прокламации, — словом, были в самом тесном союзе. И эта линия связала нас так, что именно с этих пор продолжаются наши дружественные отношения».
Перейдя к событиям 1917 г., Луначарский задался вопросом, «можно ли считать именно Троцкого вождем революции». И привел мнения на этот счет своих товарищей по партии: «Некоторые близкие Троцкому люди даже склонны были видеть в нем подлинного вождя русской революции. Так, покойный М. С. Урицкий, относившийся к Троцкому с великим уважением, говорил как-то мне и, кажется, Мануильскому: „Вот пришла великая революция, и чувствуется, что как ни умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого“. Эта оценка оказалась неверной не потому, что она преувеличивала дарования и мощь Троцкого, а потому, что в то время еще неясны были размеры государственного гения Ленина. Но действительно, в тот период, после первого громового успеха его приезда в Россию и перед июльскими днями, Ленин несколько стушевался, не очень часто выступал, не очень много писал, а руководил, главным образом, организационной работой в лагере большевиков, между тем как Троцкий гремел в Петрограде на митингах».
Как видим, Луначарский в 1919 г. не ставил Троцкого как политического лидера выше Ленина, но не стеснялся «маленьких хитростей»: показывал достоинства Троцкого на фоне Ленина. Нарком отмечал в первую очередь такие таланты председателя Реввоенсовета, как «его ораторский дар и писательский талант». Нарком называл Льва Давидовича «великим агитатором», «выдающимся публицистом», «человеком колючим, нетерпимым, повелительным», «великим политиком».
И вот главный вывод: «Не надо думать, однако, что второй великий вождь русской революции во всем уступает своему коллеге; есть стороны, в которых Троцкий бесспорно превосходит его: он более блестящ, он более ярок, он более подвижен. Ленин как нельзя более приспособлен к тому, чтобы, сидя на председательском кресле Совнаркома, гениально руководить мировой революцией, но, конечно, не мог бы справиться с титанической задачей, которую взвалил на свои плечи Троцкий, с этими молниеносными переездами с места на место, этими горячечными речами, этими фанфарами тут же отдаваемых распоряжений…»
Как мы уже упоминали, книге «Великий переворот» суждено было сыграть в дальнейшей судьбе Луначарского весьма дурную роль. Статья о Троцком не раз давала впоследствии поводы для обвинения Луначарского в троцкизме. Пока герой статьи был при власти, все было спокойно, но, как только он начал терять позиции, Луначарский не мог не попасть в огонь критики как «скрытный» или «затаившийся» троцкист. Наркому пришлось не единожды доказывать свою приверженность генеральной линии партии и даже нападать на самого Троцкого, но осадок, что называется, остался. И он сработал уже после отставки наркома в 1930 г., когда В. М. Молотов выступил против избрания Луначарского в Президиум ЦИК и вновь обвинил его в троцкизме. Тогда была даже создана специальная комиссия, призванная разобраться в этом вопросе. Однако обвинения не подтвердились.
Пылкое отношение наркома к Троцкому в первые годы революции подтверждает, в частности, название города Тротцбург из драмы для чтения «Фауст и Город», законченной Луначарским еще до революционной смуты, но изданной впервые в 1918 г. Этой драме, как и другим его драматургическим произведениям, присущ особый авторский почерк, своеобразие которого заключается прежде всего в иллюстрировании на примере художественного материала, чаще всего исторического, идей революционного переустройства общества, откровенно поданных «на злобу дня».
Пропагандистская, конъюнктурная нацеленность пьес Луначарского видна невооруженным глазом. Вот и драма «Фауст и Город» иллюстрирует конфликт между гениальной личностью (Фаустом) и коллективным всепобеждающим началом, собирательно названным Городом. В пьесе восставший народ строит свободный, великий город Тротцбург, который «должен показать пример нового строя, великое братство трудящихся», и Фауст, покинувший город, в конце концов возвращается, чтобы вместе с народом в «коллективном труде» создавать новое общество. В подарок жителям города он приносит изобретенного им «железного работника» с «неизмеримыми возможностями» («он пилит, сверлит, точит, рубит, кует») и тут же умирает, счастливый, просветленный, со словами «Мгновенье счастья, стой!» на устах.
Победивший народ ликующим хором поет в драме:
Проснулся город — властелин,
Могучий великан:
Царь Тротцбург утром средь равнин
Вдруг выпрямил свой стан.
Свершился странный, чудный сон,
Родился великан!
Царь Тротцбург основал свой трон
В пределах здешних стран.
Что за «царь» и на каком «троне» представлялся в 1918 г. в воображении читателей драмы или зрителей ее театральной постановки, гадать не приходится. Луначарский относился к Троцкому с особым пиететом даже в те годы, когда его звезда уже начала закатываться. И ценил нарком не только «властность» и «изящество» председателя Реввоенсовета, но и его взгляды по культурным вопросам. Отдавая дань субординации, он даже воспринимал их как «руководящие указания». Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать статью наркома «Лев Давыдович Троцкий о культуре», представляющую собой развернутую рецензию на книгу последнего «Литература и революция», изданную в 1923 г. Эта статья впервые была опубликована в журнале «Печать и революция» (1923. № 6), а затем включена в сборник статей Луначарского «Идеализм и материализм».
Красноречиво признание автора: «Если бы я вздумал вынести из различных моих работ основные тезисы об искусстве или о литературе и противопоставить им такие же тезисы из книги Льва Давыдовича Троцкого, то получилось бы, как мне кажется, почти полное совпадение». Луначарский полностью солидаризуется с Троцким в «классовых» оценках деятелей культуры. Подхватывает он и жупел «попутничества»: «Тов. Троцкий с величайшей энергией нападает на внеоктябрьскую литературу, находит разящие слова для такого промежуточного типа, как Белый, тонко и в общем беспощадно вскрывает внутреннюю сущность Блока… делает строгий реприманд попутчикам — и все это производит великолепно»[176].
В книге «Литературные силуэты» в 1923 г. Луначарский даже утверждает, что послал Короленко «в виде ответов… книгу Троцкого „Терроризм и коммунизм“, которая содержала в себе… победоноснейшее опровержение всех, увы, обывательских соображений, которыми он переполнял свои письма». О том же нарком говорил и в статье конца 1923 г. по поводу переписки с Короленко. Якобы книгу Троцкого он выслал в ответ на второе письмо писателя, то есть в конце июля 1920 г. Однако, по признанию самого Короленко, от Луначарского он вообще ничего не получал, даже простого извещения. Да и сам нарком уверял, что «переписки-то не было». Неужели книга где-то затерялась? Вероятнее другое. Похоже, мы встречаемся с новой мистификацией наркома, желавшего в 1921 и 1923 гг. таким оригинальным способом еще раз польстить и доказать свою преданность «второму великому вождю» революции.