о заключительного слова произведено было голосование, которое дало в результате за позицию Троцкого 13, Шляпникова 0, все остальные, при отсутствии воздержавшихся, голосовали за нашу позицию»[190].
Под «главполитпутизмом» Луначарский имел в виду стремление Троцкого подчинить и «бюрократизировать» профсоюзы, как это удалось на время сделать в Главном политическом отделе Народного комиссариата путей сообщения, созданном в феврале 1919 г., но ликвидированном в декабре 1920-го. Резкие выступления Луначарского против Троцкого явственно свидетельствуют, что никаким троцкистом он тогда не был.
Из Саратова Луначарский 5 февраля дал срочную служебную телеграмму — важно, что не Ленину, а опять Сталину, которому, по-видимому, нарком считал себя подотчетным в этой поездке: «Состоялось партсобрание Саратове. После докладов моего и Саморукова и возражения местных цектранистов и Флеровского произведено голосование. Позиция Шляпникова — ноль, позиция Троцкого — тринадцать, тезисы ЦК — более 1500». Это была явная победа наркома.
Луначарский в своих поездках набирался и военного опыта, о чем можно судить по его рассуждениям о способах борьбы с антоновщиной и другими врагами Советской власти: «Я, конечно, нисколько не военный человек, но мне кажется, что это было бы глубокой ошибкой, что ввиду чрезвычайной подвижности банд и несомненной связи, между ними существующей, мы имеем здесь непосредственный фронт. Сравнительно плохие пути сообщения и даже сношения делают крайне желательным, чтобы связать весь этот фронт, а может быть, и борьбу против Махно, перекочевавшего в Воронежскую губ., в одно было как можно ближе.
Я уже говорил по этому поводу по приезде в Москву, где я кончаю этот отчет, с т. Сталиным, который, как я с удовольствием констатировал, совершенно разделяет мою точку зрения»[191]. Подчеркнем, что нарком пишет все это в докладе Ленину, вновь демонстрируя свою солидарность со Сталиным.
В ходе очередной командировки нарком смог заняться и вопросами народного образования. Посетил и обследовал детские дома, школы, политехнический институт, народный дом, местный университет. Выступал он везде, без конца. В целом положение на культурном фронте в Саратове нарком нашел удовлетворительным: «Вообще состояние народного образования в Саратове несколько выше, чем в средних губерниях, так, например, Саратовская губерния идет впереди всех в смысле ликвидации безграмотности».
Поездка Луначарского должна была продлиться в Астрахани, Самаре и даже Царицыне, но в связи со взятием антоновцами Камышина ему пришлось возвратиться в Москву, где его ждала новая встреча с Лениным для доклада. Отметим, что 10 февраля 1921 г. нарком беседовал о своей поездке со Сталиным.
Бальмонт, Блок, Гумилев: между гибелью и эмиграцией
В августе 1921 г. Луначарского ждал один из самых жестоких ударов судьбы, связанных с провалом его попыток спасти умирающего А. Блока. Истоки этой истории кроются в строгостях и ограничениях, связанных с выездами из страны за границу. Только единицы писателей, музыкантов, ученых или художников получали тогда официальные разрешения на выезд, остальные эмигрировали «всеми правдами и неправдами». По установленному порядку разрешениями на выезд занималась ВЧК (Иностранный отдел), а наиболее важным персонам выпадало проходить «через сито» Политбюро, и чаще всего им приходилось довольствоваться отказами.
Вопрос о выездах за границу особенно обострился в 1921 г. в связи с завершением Гражданской войны, введением НЭПа и, казалось бы, ожидаемым послаблением практики заграничных командировок и поездок. Именно Луначарский выступил тогда инициатором новых подходов в этой сфере, предложив, в частности, отпустить за границу на гастроли 1-ю студию Художественного театра. И получил в ответ показательную отповедь самого Дзержинского, отправившего 19 апреля 1921 г. «злую» записку в ЦК об излишней настойчивости наркома просвещения: «В последнее время вновь участились случаи ходатайств различных артистических кругов — отдельных лиц и целых театров о разрешении на выезд за границу. Ходатайства эти систематически поддерживаются тов. Луначарским. ВЧК на основании предыдущего опыта категорически протестует против этого. До сих пор ни одно из выпущенных лиц (как, например, Кусевицкий, Гзовская, Гайдаров, Бальмонт) не вернулось обратно, некоторые — в частности Бальмонт — ведут злостную кампанию против нас. Такое послабление с нашей стороны является ничем не оправдываемым расхищением наших культурных ценностей и усилением рядов наших врагов.
Теперь тов. Луначарский возбуждает ходатайство о разрешении выезда заграницу 1-ой студии Художественного театра. Между тем, по вполне достоверным сведениям, группа артистов этого театра находится в тесной связи с американскими кругами, имеющими очень близкое отношение к разведочным органам… Высказываясь решительно против подобных ходатайств, ВЧК просит Центральный Комитет отнестись к этому вопросу со всей серьезностью… P. S. Обращаюсь в ЦК, так как тов. Луначарский в своем обращении оговаривается, что обратится по этому поводу в ЦК»[192].
В результате 7 мая 1921 г. Политбюро приняло постановление «отложить решение вопроса» о выезде Художественного театра, поручив Луначарскому «представить точный список отпускаемых заграницу и справку, сколько из отпущенных заграницу лиц из ученого и артистического мира вернулось, послав все сведения в Особый отдел ВЧК для дополнительного заключения».
Луначарскому удалось 10 мая добиться постановления Политбюро «выпустить Шаляпина заграницу при условии гарантии со стороны ВЧК за то, что Шаляпин возвратится. Если ВЧК будет возражать, вопрос пересмотреть». Как вспоминал один из руководителей Наркомпроса В. Н. Шульгин, примерно в это время между Лениным и Луначарским произошел разговор об отъезде певца: «А если пустим за границу, вредить будет? — Возможно. — Рискнем, — сказал Владимир Ильич»[193].
В эти же дни Луначарскому пришлось направить в Политбюро записку с предложением о порядке выпуска деятелей искусства за границу. Нарком предложил «установить для всех желающих выехать за границу артистов очередь при Главном художественном комитете, отпускать их по 3 или по 5 с заявлением, что вновь отпускаться будут только лица после возвращения ранее уехавших. Таким образом мы установим естественную круговую поруку. Отправлять будем только по ходатайству артистов, может быть, через профессиональный союз или через местные коммуны, так что они сами будут виноваты, если из первой пятерки кто-либо останется за границей, и, таким образом, они автоматически закупорят для себя отъезд»[194].
Луначарский снова обращается по вопросу о Художественном театре к Сталину 17 мая: «Дорогой т. Сталин. Я очень боюсь, как бы с предстоящей конференцией не задержался вопрос о студии. Поговорите с Владимиром Ильичем. По-моему… не стоит сомневаться в этом деле и надо их выпустить. Очень прошу поторопиться».
В ответ зампредседателя ВЧК И. С. Ушлихт и начальник Иностранного отдела ВЧК Л. Давыдов в письме в ЦК от 18 мая еще раз набрасываются на Луначарского и его наркомат: «ВЧК, подтверждая свое первое заявление, еще раз обращает внимание ЦК на совершенно недопустимое отношение Наркомпроса к выездам художественных сил за границу. Не представляется никакого сомнения, что огромное большинство артистов и художников, выезжающих за границу, являются потерянными для Советской России, по крайней мере на ближайшие годы… Из числа выехавших за границу с разрешения Наркомпроса вернулось только 5 человек, остальные 19 — не вернулись, 1 (Бальмонт) — ведет самую гнусную кампанию против Советской России. Что касается 1-ой студии Художественного театра, ВЧК уверенно может сказать, что она назад не вернется». Как видим, главным упреком ВЧК в сторону Наркомпроса было невозвращение 14 человек и «антисоветское поведение» Бальмонта. В итоге 28 мая Политбюро отклонило выезд театра[195].
Однако Луначарский не успокаивался. Его очередное письмо в ЦК от 7 июня можно критиковать за «иезуитски звучащее» предложение о введении круговой поруки, но налицо его смелое предупреждение ЦК о возможном массовом бегстве деятелей культуры из Советской России: «…Я всемерно настаиваю на рассмотрении ЦК моего более чем скромного предложения, заключающегося в следующих пунктах: 1) Наркому по просвещению предоставляется из числа артистов всех родов искусства разрешать временный выезд за границу, сроком не свыше как на 4 месяца, пяти лицам… 2) После возвращения каждого из этих пяти лиц, нарком по просвещению имеет право посылать в очередь другое лицо, стоящее в списке кандидатов. Нарушение слова и уход за границу навсегда автоматически закупоривает соответственную очередь. При этом порядке мы можем рассчитывать на известную круговую поруку…
Настоятельно прошу поставить этот вопрос в Оргбюро или Политбюро и рассмотреть его только в моем присутствии. Целый град отрицательных решений, которые сейчас приняты ЦК по вопросу об отъезде за границу, может повлечь за собою один только результат, а именно массовое бегство за границу. ЧК, конечно, легко делает — это вообще легко делать — отказывает выдать бумажку, но реально задержать артистов она не может… Я совершенно примыкаю к единственно разумной точке зрения наркомвнешторга Красина, который говорит, что скандальное бегство за границу прекратится только тогда, когда мы будем осторожным путем давать возможность артистам уезжать за границу на время»[196].
Что это, если не очередное «донкихотство» наркома, в одиночку атакующего партийную элиту со своим планом «открытия закупоренных шлюзов»? Что же касается К. Бальмонта, то поэт не принял Октябрьскую революцию изначально, ужаснувшись «хаосу» и «урагану сумасшествия», но старался не афишировать свои настроения, внешне проявлял лояльность к Советской власти, писал стихотворения о революции и пролетариате, в том числе «Песнь рабочего молота». В своем письме к Луначарскому с просьбой разрешить ему выезд с семьей за границу, он просил дать ему поручения учено-литературного или даже дипломатического свойства от наркомата. В итоге Луначарский поддался уговорам и при содействии литовского посланника Ю. Балтрушайтиса, сделавшего нужное разрешение, добился выезда поэта с семьей за границу. 25 мая 1920 г. они навсегда покинули Россию, добравшись до Парижа через Ревель.