Литкенс же набирал силу, являясь с докладами к Ленину. После их встречи 26 марта 1921 г. тот прямо указал на его особую роль в наркомате: «Мое мнение: не отрывайтесь от работы организационно-административной. С Вас, и только с Вас, спросим строго и скоро (месяца через 2–3): результаты должны быть серьезные в смысле деловитости, отчетности, проверки работы 400 000 учителей, их организованности, их перехода на новые рельсы. С Вас, и только с Вас, это спросится. Все внимание на это»[225].
И. В. Сталин. 1920-е гг.
[Из открытых источников]
Луначарский тяжело переживал перемены в наркомате, и немудрено, что это сказалась на его здоровье. 2 апреля 1921 г. нарком сообщал Ленину, что «в последнее время… чуть-чуть расклеился», что у него «легкое расширение сердца и большое нервное переутомление», и просился на две недели в отпуск: «Но, разумеется, если Вы найдете это в настоящий момент неудобным, то я отнюдь не буду настаивать, так как пока ничего не только мало-мальски опасного, но и вообще злостного еще нет. Терпеть вполне можно и по сравнению с другими товарищами я гораздо менее устал».
Кстати, в отпуск Луначарский так и не поехал в связи с начавшейся забастовкой преподавателей МВТУ. А Ленин продолжал подстегивать наркома и двух его замов: «Множатся признаки, что по части систематичности и планомерности работы дела в Наркомпросе не улучшаются, вопреки директивам ЦК и специальным заданиям ЦК при реорганизации Наркомпроса. Когда основной план работы будет выработан? Какие вопросы в этот план войдут?.. Какие вопросы признаны важнейшими, ударными? Есть ли постановления об этом?»
Луначарский от себя и своих замов ответил Ленину 12 апреля, что план работы для всего Наркомпроса может быть закончен лишь к июлю по причинам отсутствия опыта и незаконченного подбора руководящих кадров. Перечислив подробно задачи отдельных подразделений наркомата, Луначарский особо отметил задачи «недавно сконструированного Организационного центра» Наркомпроса Было видно, что наркому пришлось теперь более детально вникнуть в дела всех своих подразделений.
Перечень ближайших задач Наркомпроса представил Ленину Литкенс. Он непосредственно взялся за организацию управления наркоматом: «1) Важнейшие принципиальные решения, касающиеся направления работ Наркомпроса, проводятся в виде постановления коллегии Наркомпроса. 2) Вопросы конкретного характера, а также принципиальные в случае необходимости разрешения их в срочном порядке проводятся через совещание наркома и его заместителей (или двух из этой тройки в случае отсутствия или болезни одного заместителя). 3) Распоряжения по Наркомпросу опубликовываются наркомом через заместителей: научно-теоретические — через зам. зав. Академическим центром, а административные — через зам. зав. Организационным центром. 4) Все бумаги, направляемые от имени Наркомпроса в другие ведомства, а также решительно все обращения в Совет Народных Комиссаров и СТО должны проходить за подписью заместителя зав. Организационным центром с ведома наркома»[226].
Особенно тяжелым и чреватым конфликтами были для Луначарского 4-й пункт, согласно которому нарком мог обращаться в Совнарком только через Литкенса, и 2-й пункт, предполагавший проведение распоряжений наркома опять же через Организационный центр, то есть через того же Литкенса. В сентябре 1921 г. это приведет наркома к попытке отставки.
Тем временем разразившаяся профессорская забастовка в Высшем техническом училище показала «бойцовские качества» наркома. С одной стороны, он определял забастовщиков как «отвратительную профессуру», которая, не вынеся вопрос на коллегию Наркомпроса, забастовала и пожаловалась в ЦК и персонально Рыкову. Нарком предложил заявить, «что забастовок мы не допустим, что на них мы ответим закрытием училища и лишением академического пайка… с указанием на репрессии, если нужно, вплоть до ареста наиболее скомпрометированных лиц». Правда, в письме Ленину от 13 апреля он высказался за «смягчение углов» и спрашивал совета, придерживаться ли ему «крутой линии» и «железного устава», ограничивающего права профессоров, или, «к чему лежит» его душа, добиться «любовного сговора с профессурой», ведь «мне это в полной мере удалось бы без всякого ущерба»[227].
«Мягкая линия» взяла верх. «Правда» 19 апреля 1921 г. напечатала сообщение за подписью Луначарского и Молотова, в основу которого были положены решения Политбюро от 14 апреля 1921 г. Преподавателям МВТУ, прекратившим занятия, был вынесен выговор и указано на недопустимость и бестактность по отношению к пролетарской власти таких методов протеста. Наряду с этим комячейкам МВТУ и всех вузов было предложено установить такие взаимоотношения с профессурой и студенчеством, которые содействовали бы нормальной учебной жизни.
Ленин же в записке начальнику Главпрофобра Е. А. Преображенскому 19 апреля сетовал, что «Луначарский и Покровский не умеют „ловить“ своих спецов и, сердясь на себя, срывают сердце на всех зря… Хуже всего в Наркомпросе отсутствие системы, выдержки; „распущены“ у них и комячейки безобразно. А выработать приемы „ловли“ спецов и наказания их, ловли и обучения комячеек в НКпросе до сих пор не умели»[228].
Выступая 28 марта 1922 г. на XI съезде РКП(б), Ленин признавался, что «пересол у нас имеется в смысле линии рабфаков и комячеек против профессоров» и что ЦК «по отношению к этим профессорам, чужим, представителям не нашего класса, нужно взять линию поосторожней». Луначарский позднее, в 1925 г., вспоминал, что Ленин «даже в моменты зловредных стачек этих профессоров неизменно становился на сторону последних и на мое замечание на заседании ЦК, что ячейки переполнены ненавистью к буржуазной профессуре… ответил: „Ученые необходимы нам абсолютно, ячейки надо драть до бесчувствия“. Эту весьма выпуклую фразу я, конечно, не мог не запомнить».
В эти весенние месяцы 1921 г. нервы у Луначарского были на пределе, в чем он признавался Ленину: «…Под влиянием всех этих передряг винты у меня, конечно, развинчиваются». А 12 мая, протестуя против очередного кадрового назначения в его ведомстве, он ставит вопрос о собственной отставке. Конфликт разгорелся по поводу Ю. В. Славинского, в то время председателя ЦК Всероссийского профессионального союза работников искусств (Всерабис), которого нарком характеризовал так: «Это — пролаза, льстец, очень плохой музыкант и очень вредный демагог… Человек этот мне глубоко противен и как личность, и как политическая фигура, и я серьезно подумывал о том, чтобы поставить в ЦК ребром вопрос о том, нельзя ли убрать этого господина… Если теперь удастся поставить его в качестве моего главного помощника в этом деле, вопреки всему Наркомпросу… то это будет наносить такой моральный удар моему престижу… что Вы уже будьте добры тогда оказать мне по крайней мере эту услугу и освободить меня от ответственности за Народный комиссариат по просвещению».
За назначение Славинского председателем Главного художественного комитет проголосовали трое из пяти членов Комиссии при ВЦИК, а двое — за профессора П. С. Когана, которого отстаивал нарком, «известного марксиста, прекрасного знатока истории и теории искусства». Правда, Луначарскому все же удалось переубедить одного из голосовавших, Л. С. Сосновского, так что Коган все же стал председателем Главного художественного комитета Наркомпроса. С ним Луначарский впоследствии успешно работал, а вот Славинского в качестве профсоюзного деятеля ему придется терпеть еще очень долго. Как мы узнаем позднее, именно Славинский станет виновником одной конфликтной ситуации, произошедшей между Луначарским и Сталиным в 1925 г.
В тот же день, 12 мая 1921 г., Луначарский направил Ленину новое письмо с просьбой «не затрудняться» по поводу предыдущего. Понятно, что такая импульсивность могла показаться Ленину проявлением своеобразной «истерики». А причин для такого состояния прибавлял нараставший конфликт наркома с Литкенсом, хотя они и старались работать сообща и даже вместе посещали Ленина.
И. А. Луначарская, приемная дочь наркома, назвала Литкенса «фигурой прямо-таки зловещей для образования и культуры». Луначарский на некоторое время был лишен права отправлять письма и обращения руководству партии и государства без согласования с Литкенсом, который часто противодействовал наркому. Самым вопиющим примером такого противоборства стала история с письмом Луначарского в Малый Совнарком от 24 июня 1921 г., которое из-за позиции Литкенса так и не было отправлено, что привело к печальным последствиям. В письме шла речь о необходимости введения по отношению к «европейским светилам культуры» фиксированного тарифа в «золотых рублях» с возможностью выплаты его продуктами или «советскими деньгами» по курсу. Предлагая список из 6 лиц (А. М. Горький, Ф. И. Шаляпин, М. Н. Ермолова, А. К. Глазунов, В. Н. Давыдов, Н. К. Метнер), нарком заявлял: «Нельзя поверить, чтобы Республика не в состоянии сколько-нибудь благопристойно содержать людей, которых беспрестанно приглашает к себе заграница и за бедственное положение которых (частью, увы, имеющее действительно место) нам шлют тяжелые упреки». При этом нарком уточнял, что «ни одного золотого рубля реально мы выдавать не будем», понадобятся лишь те же академические пайки и сумма в советских рублях, зато «мы не только прекратим толки о том, что мы морим оставшихся еще у нас в пределах РСФСР всемирно известных российских граждан, но, наоборот, сможем сделать из этого весьма яркую иллюстрацию нашей заботы о культуре»[229].
Однако Литкенс не согласился с логикой наркома, он только поговорил с ним по телефону и оставил оригинал письма в своем архиве. Пройдет время, и нарком будет сожалеть, что он не смог тогда настоять на своем. Кто знает, не уехали бы в этом случае из России в 1921 г. Метнер и Горький, в 1922 г. — Шаляпин, в 1928 г. — Глазунов.