Луначарский вновь включился в борьбу. 8 ноября он обратился с письмом к Ленину с просьбой ознакомиться с отчетом о пятилетней работе Петроградских театров и „не препятствовать улаживанию этого дела“ в комиссии: „Мы, наверное, найдем в конце концов выход, который даст государству серьезную экономию без закрытия двух главных театров республики, которые мы продержали ценою больших жертв и для себя и для артистов в течение самого трудного времени и закрытие которых произведет в среде сочувствующей нам мировой интеллигенции, а также во мнении о нас в более или менее нейтральной прессе и публики чрезвычайно невыгодное впечатление“.
Нарком пошел испытанным путем и смог организовать коллективное письмо в ЦК о спасении Мариинского театра от имени Петроградского губернского комитета партии, исполкома, 13 профсоюзов города и даже Петроградского военного округа и политуправления Балтфлота, в котором утверждалось, что этот театр отдал „50 % своей работы рабочим фабрик и заводов“, предоставив им за последний сезон 195 480 посещений», посылая своих артистов на фронты Гражданской войны и «сохранив строгую академическую школу» и «колоссальное имущество». В своем письме к Ленину от 10 ноября 1922 г., последнем из известных в их переписке, нарком убеждал вождя, что «буквально все рабочее население Петрограда настолько дорожит Мариинским театром, сделавшимся почти исключительно рабочим театром, что закрытие его воспримет как тяжелый удар». Он просил Ленина и его жену посетить детский спектакль в Большом театре и убедиться, что «такое сохраненный мною и моими помощниками театр», как «подвинулся он в направлении службы революции» и «с каким глубоким огорчением воспринимаем мы нынешнюю попытку задушить его»[270].
А. В. Луначарский. Фотопортрет. 1920-е гг. Студия В. Шабельского.
[РГАСПИ]
16 ноября в письме А. Л. Колегаеву, уполномоченному ЦК РКП изучить вопрос о сокращении субсидий театрам, нарком заявил, «что закрытие Мариинского и Большого театров среди сезона есть дело с культурной точки зрения варварское, для государства мало полезное». А через день в письме в Политбюро ЦК РКП(б) он подчеркивал: «Дело перестройки столь тонких и своеобразных аппаратов, как театры, при условии такой чудовищно тяжелой для них операции, как сокращение субсидий по всем театрам более чем на половину, а по отношению к оперным театрам целиком, требует знания дела и умения ценить культурное достояние»[271].
В итоге «задушить» Большой и Мариинский театры так и не удалось. Ленин, хотя и пытался до начала декабря 1922 г. добиться сокращения театральных субсидий, уже отходил от дел. Луначарскому после специального разбирательства и по инициативе В. В. Куйбышева поставили на вид за «разглашение секретного постановления Политбюро» (он предоставил Е. К. Малиновской выписки из протокола Политбюро от 16 ноября о театрах). Не обошли неприятности и саму Малиновскую, всеми средствами спасавшую Большой театр и привлекшую к его деятельности К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. Вкупе с «непомерными затратами» Большого это навлекло на нее обвинения, которые грозили ей тюрьмой. При участии Луначарского 10 апреля 1924 г. на Политбюро было принято решение «просить ЦКК пересмотреть свое постановление о государственных академических театрах в части, касающейся предания суду администрации Большого театра»[272]. И хотя в 1924 г. Малиновскую все-таки сняли с должности директора Большого театра, она вновь занимала этот пост в 1930–1935 гг.
Луначарский вправе был в 1925 г. писать: «Неоднократно хотели закрыть Большой театр, чтобы сократить таким образом государственные расходы; сокращения, в сущности, не добились, ибо выяснено, что те издержки, которые государство сейчас несет по Большому театру, даже несколько меньше тех, которые пришлось бы нести просто по охране здания Большого театра и по содержанию оркестра, распускать который, конечно, никто никогда не думал»[273]. Именно по его настоянию «до сих пор высшие органы правительства оставались верными покровительству театрам», и он любил повторять слова, сказанные ему одним английским лордом, что, в отличие от Советской России, в трудных условиях «Англия не может себе позволить роскоши даже одного оперного театра»[274].
Прав был Борис Слуцкий, писавший в стихотворении «Памяти Луначарского»:
Надо стихи писать.
Он в голодное время
Вздумал балет спасать…
Бедной, сырой, недужной
Он доказал Москве:
Нужен балет ненужный —
Сердцу и голове.
Процесс над правыми эсерами и «философский пароход»
Неожиданная смерть заместителя Луначарского Литкенса 11 апреля 1922 г. изменила расклад сил в Наркомпросе. 18 мая вопрос «О коллегии Наркомпроса» по докладу Луначарского рассматривало Политбюро, решившее ввести в коллегию А. С. Бубнова. Вторым заместителем Луначарского назначили профессора В. Н. Максимовского, старого революционера, профессора, который будет репрессирован в 1941 г., а первому заместителю наркома М. Н. Покровскому обеспечили «максимальное освобождение от административных обязанностей, в целях предоставления возможности ему усилить научную работу»[275]. При этом было отклонено предложение Сталина об устройстве «для работы по административно-хозяйственной части» Наркомпроса близкого ему по Южному фронту В. П. Потемкина, человека, «прошедшего военную практику на фронтах по политпросвету». Он был вскоре назначен заведующим Одесского губоно, затем перешел на дипломатическую службу и, парадокс судьбы, с 1940 по 1946 г. являлся… наркомом просвещения РСФСР[276].
В итоге позиция Луначарского в Наркомпросе явно укрепилась. Тем более что в этот период в руководстве партии из-за нараставшей болезни Ленина и усилении борьбы с Троцким было не до контроля за наркомом просвещения, который еще с профсоюзной дискуссии 1921 г. зарекомендовал себя сторонником «генеральной линии партии». Частичный отход от дел Покровского, отличавшегося ярым классовым догматизмом, пошел наркомату только на пользу. У Луначарского нередко возникали с ним конфликты. Один из них произошел в апреле 1923 г., когда Покровский на заседании Главного ученого совета Накромпроса выступил с заявлением, поставившим Луначарского и наркомат в «невыгодное положение». Как писал ему нарком 10 апреля 1923 г., «Ваша речь в ГУСе… содержит в себе ожесточенную критику работы НКП. Очень часто основанную на ошибочных предпосылках, которые почти невероятны в суждениях лица, столь прекрасно осведомленного в делах и деяниях НКП, как Вы. Мне кажется, что нам непременно нужно довольно продолжительно и довольно интимно поговорить между собою, чтобы избегнуть глубоко нежелательных разногласий»[277]. Конфликт тогда был улажен, однако трения продолжались.
В 1922 г. Луначарский опять потребовался партийной элите в связи с проведением первого в Советской истории широкого публичного политического процесса над партией правых эсеров. По решению Политбюро и ходатайству Ленина и Троцкого Луначарский вместе с Н. В. Крыленко и М. Н. Покровским был выдвинут в качестве государственного обвинителя на этом процессе, проведенном по всем канонам открытых судов, с привлечением зарубежных адвокатов и разрешением последним свободно дискутировать в ходе дебатов. Весь процесс контролировался Политбюро, которое намеревалось дискредитировать одну из самых массовых оппозиционных партий в стране, прежде всего доказать ее причастность к убийству Володарского, покушению на Ленина и участию в организации вооруженной борьбы Комуча в Поволжье. О масштабах процесса говорит то, что в Центральном архиве ФСБ хранятся 113 томов материалов следствия, которое вел Я. С. Агранов, стенограмм суда и документов о деятельности партии. Сам процесс длился 48 дней с 8 июня по 7 августа 1922 г. в Колонном зале Дома союзов ежедневно присутствовало около 1500 человек. К процессу было привлечено 177 человек, но судили 34 руководителя этой партии.
Луначарский активно готовился к процессу, изучал документы, книги, статьи, в том числе эмигрантские, которые ему предоставляло ГПУ. Наркому был выделен в помощь на процессе секретарь Колбановский. Как свидетельствует письмо наркома заместителю председателя ГПУ Уншлихту от 17 марта 1922 г., он считал, что его речь «должна приобрести центральное значение в процессе», сообщал, что провел по этому вопросу совещание с Каменевым и Зиновьевым, и просил предоставить ему для подготовки к процессу дополнительные материалы[278].
Письмо А. В. Луначарского заместителю председателя ГПУ И. С. Уншлихту о его участии в качестве государственного обвинителя на судебном процессе правых эсеров. 17 июля 1922 г.
[РГАСПИ]
Луначарскому пришлось проявить на процессе свои ораторские способности, выступать на многих заседаниях с допросами подсудимых, в том числе главного обвиняемого А. Р. Гоца, говорить на французском языке и выступать переводчиком с него. Нарком был даже более чем на месяц освобожден от своих обязанностей «в связи с данным ему ответственным поручением».
Высказываясь в кулуарах против применения самого жесткого наказания, Луначарский последовательно вел линию обвинения. На утреннем заседании 40-го дня процесса он заявил: «В мою задачу входит общая политическая характеристика партии социалистов-революционеров с точки зрения уголовной ответственности… Партия эсеров заслужила смерть, она должна умереть… Мы обязаны обезвредить партию эсеров и с фронта, и с тыла, и с флангов. Революционный Трибунал обязан выполнить свой революционный долг перед пролетариатом»