А. В. Луначарский, Н. К. Крупская и М. Н. Покровский среди деятелей образования. 1920-е гг.
[Из открытых источников]
Любопытная история произошла с циркуляром об изъятии из библиотек ненужных и вредных книг, который был подписан Крупской в 1923 г. К циркуляру был приложен список, составленный комиссией по просмотру литературы, который предписывал исключить из библиотек сочинения Платона и Канта, а также ряд произведений Л. Толстого и П. Кропоткина. Однако после раздавшейся критики в западной прессе Крупская 9 апреля 1924 г. в «Правде» оправдывалась, что этот список был приложен к циркуляру без ее ведома и что она, ознакомившись с ним, сразу его аннулировала. Крупская признала, что «философы-идеалисты» для крестьян и пролетариев «совсем безразличны», что Толстой и Кропоткин с их проповедями «бессильны» и запрещать «их нет смысла». В начале и середине 1920-х гг. согласно инструкциям Главполитпросвета и Главлита в массовых библиотеках разрешали оставлять основные вероучительные книги: Библию, Евангелие, Коран, в крупных и научных библиотеках разрешалось оставлять «капитальные книги по истории религии и церкви, богословские сочинения». Не подлежали тогда изъятию немарксистские издания по истории философии, сочинения философов и т. д.
Однако многое стало меняться к 1927–1928 гг., когда чистки библиотек стали приобретать массовый порядок. В эти годы воинствующие атеисты возобновили нападки на принцип «безрелигиозного воспитания». Стрелы при этом часто сыпались именно против Луначарского, который якобы не только проводил ошибочную политику в школе, но и от имени государства брал под охрану памятники церковной старины, наводнил свое ведомство чуждыми элементами вроде П. А. Флоренского, работавшего научным сотрудников в Троице-Сергиевой лавре. Один из делегатов XIV Всероссийского съезда Советов, критикуя Рыкова и Луначарского, говорил: «Есть у нас еще одно богоугодное заведение — это музей. Вот где накопилось всякого отброса! Здесь много бывших людей, тут всякие дворянчики, монашки, попы и т. д. Суздаль у нас полна церквами. Нужно было бы колокола поснимать и перелить… а тут не позволяют, потому что они „исторические“»[325].
Центральный совет Союза безбожников в октябре 1928 г. ругал Луначарского за его выступление на юбилейном вечере в Яснополянской школе, где он допустил примиренчество с религией. В журнале «Безбожник у станка» (1928. № 1) появилась карикатура М. Черемных, на которой Луначарский был изображен рядом с Толстым, который говорит ему:
Браво, товарищи, браво…
Какой вы симпатичный, право.
Спаси Христос
Ваш Наркомпрос.
Антирелигиозная истерия в стране нарастала, и наркому пришлось признать положения «безрелигиозного воспитания» устаревшими. Он призвал «перейти в наступление более решительное», включая «устранение всех верующих учителей», и «более напористые методы борьбы с религией». При Наркомпросе под председательством его главы создается Комиссия по борьбе с религией. Правда, и в это время нарком считает неприемлемыми «прямые силовые методы»: «Когда в некоторых случаях слишком бестактно закрывали церкви, когда нерелигиозное меньшинство шло на религиозное большинство, тогда из этого ничего хорошего не выходило».
Заметим, что Луначарский и прежде не уклонялся от атеистической работы: читал лекции для инструкторов политпросвета «Введение в историю религии» (1923), публиковал статьи, выпускал массовые брошюры, помогал редакции газеты «Безбожник». При ней в августе 1924 г. было создано Общество друзей газеты, преобразованное потом в Союз безбожников. Луначарский не только выступал на его съездах, но и написал для него «Гимн безбожников» («Песнь атеистов», музыка В. И. Анпилогова). Приведем его фрагмент:
Мы б воевали, атеисты,
Как против княжеских дворцов,
Против святых, против пречистой,
Против крестов, против творцов.
И был бы наш поход неистов,
Поход активных атеистов,
Наш гордый гимн звучи, звучи,
Как меч о вражии мечи.
Важную роль в антирелигиозной работе играли в то время публичные диспуты с представителями различных церковных организаций. Широко известными стали диспуты Луначарского с одним из лидеров обновленцев протоиереем Александром Введенским, которые вызывали неподдельный ажиотаж у публики в силу безусловных способностей обоих ораторов, а затем печатались в виде брошюр: «Христианство или коммунизм» (1926), «Личность Христа в современной науке и литературе» (1928).
Введенский был довольно известным среди петроградской паствы священником, приближенным к митрополиту Вениамину (Казанскому), и с самого начала кампании по изъятию церковных ценностей он выступил в ее поддержку, высказавшись за проведение «демократических реформ» в церкви, которые вылились в итоге в обновленчество, в создание «Живой церкви», Союза общин древлеапостольской церкви и других организаций. Затевался переход власти от патриарха Тихона в так называемое Высшее церковное управление, с проведением обновленческого Второго Поместного собора, объявлением о лишении сана и монашества патриарха, перетягиванием к себе от «тихоновской» церкви верующих.
Введенский был членом обновленческого Священного Синода до его самороспуска в 1935 г., а в 1941 г. даже присвоил себе звание патриарха. Имел трех жен и восемь детей. Диспуты со «священником-авантюристом» выглядят как поддержка наркомом обновленчества. Как свидетельствовал А. Левитин-Краснов, тогда между наркомом и митрополитом-обновленцем существовали своеобразные «полуиронические-полуприятельские» отношения: «Была область, где идейные враги становились союзниками — гонорары от диспутов делились пополам, в это время они собирались совместно издать отдельной книгой стенограмму двух диспутов. Деловые вопросы обсуждались у Луначарского за ужином после диспута. Хозяйка дома Наталия Александровна Розенель была очаровательно любезна с А. И. Введенским, и вино подавалось к столу изысканное, заграничное». Во время одного шутливого разговора при обсуждении Айседоры Дункан, от которой А. И. Введенский был без ума, в то время как Луначарский, сторонник классического балета, относился к ней скептически, хотя и помогал всячески ее работе в Советской России, нарком сострил: «Я не принадлежу к обновленцам, и в балете я „тихоновец“, и не могу присоединиться к вашим восторгам»[326].
А. В. Луначарский на «красных крестинах». 1920-е гг.
[РГАКФД]
Такие диспуты, ставшие популярными именно с подачи наркома, имели и еще одну цель: они своеобразно демонстрировали наличие в стране «свободы слова и религиозных взглядов». Однажды на вопрос из зала, «можно ли совершенно свободно выражать на диспутах свое мнение, хотя бы оно не согласовывалось с коммунистическим, и не угрожает ли это опасностью попасть в тюрьму», Луначарский ответил: «В Республике установлена полная свобода религиозных убеждений, и если бы кто-то подвергся аресту за выраженные им на диспуте мнения, то я потребовал бы его немедленного освобождения, иначе я вышел бы из Совета народных комиссаров»[327]. Правда, в 1929 г., в период «великого перелома», такие диспуты были запрещены, причем только из-за замены в Конституции РСФСР на XIV Всероссийском съезде Советов в мае этого года фразы о «свободе религиозной и антирелигиозной пропаганды» на «свободу религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды». Теперь церковь могли изобличать атеисты, а церковь не имела права критиковать атеизм.
На этом съезде с выпадами против церкви выступили Рыков и Луначарский. И это при том, что они, пожалуй, были последними партийными деятелями, публично предостерегавшими от «резких административных мер без предварительной антирелигиозной пропаганды»: «Мы должны стараться закрывать церкви, но только предварительно подготовив общественное мнение». Однако раскручивание маховика антицерковной политики было уже не остановить. Именно с лета 1929 г. на местах началось массовое закрытие церквей: если в 1928 г. было закрыто 534 церкви, то в 1929 г. — 1119[328].
Нарком в литературных баталиях
В начале 1920-х гг. Луначарский постепенно приобретал все больший авторитет среди писателей, и это было связано с целым рядом причин — от помощи наркома в выделении пайков писателям и их трудоустройстве в системе Наркомпроса до содействия в их отъездах за границу и защиты от преследований ВЧК-ОГПУ. Некоторые из писателей, подобно Осипу Мандельштаму и Рюрику Ивневу, были зачислены в наркомат по личному ходатайству Луначарского, основная же их часть числилась при литературном и театральном отделах Наркомпроса. И в этой ситуации даже самые его «ретивые» сослуживцы, вроде В. Ходасевича, не могли не признавать в нем «либерального министра из очень нелиберального правительства», правда, при этом, как это делал сам Ходасевич, иронически отзываться о его «самовлюбленности и склонности к вычурам». Нарком на такие выпады не обижался, и по поводу того же Ходасевича, когда к наркому обратились за его оценкой в 1925 г. из Иностранного отдела ОГПУ, ответил, что тот «в течение всего своего пребывания в России вел себя совершенно лояльно и числился попутчиком в хорошем смысле этого слова».
В январе 1920 г. Луначарский направил в СНК проекты двух постановлений о предоставлении наркому по просвещению права «окружать особой заботливостью наиболее выдающиеся молодые дарования в области научной и художественной» и о помощи специалистам в области культуры «единовременным пособием не свыше 10 тысяч рублей». Для этого требовалось 3 млн рублей. Однако Малый Совнарком ходатайство отклонил. Впоследствии наркому все же удалось сформировать такой фонд, и он часто пополнял его из своих гонораров за статьи и выступления.