Интересен ответ Сталина: «Уважаемый тов. Луначарский! В делах искусства, сами знаете, я не силен, и сказать что-либо решающее в этой области не смею. Я думаю и продолжаю думать, что Россия ничего не потеряла бы, если бы было присвоено звание „заслуженных“ в числе многих других еще трем безусловно способным работникам искусства. Но, так как профсоюз возражает, то было бы неуместно настаивать на „присвоении“. С ком. приветом. И. Сталин». К письму была сделана приписка: «Вполне присоединяюсь. М. Томский»[349].
Ответ И. В. Сталина на письмо А. В. Луначарского о присвоении почетного звания артистам Большого театра. 25 февраля 1925 г.
[РГАСПИ]
Продолжалась борьба Луначарского за спасение театров. На заседании Политбюро 25 июня 1925 г. была создана комиссия о театрах в составе. Рыкова, Калинина, Сокольникова и Луначарского, и 2 июля после доклада от имени этой комиссии Политбюро приняло постановление «Об академических театрах»: «а) Учитывая необходимость крупных затрат, связанных с переводом академических театров на консервацию, считать целесообразным дальнейшее их функционирование даже при условии государственной дотации, с тем, однако, чтобы эта дотация не превосходила средств, которые понадобились бы на случай консервации наиболее убыточных театров. Поручить СНК РСФСР для достижения наименьшей убыточности не останавливаться перед сокращением трупп академических театров. б) Балетный театр в Ленинграде к предстоящему сезону закрыть».
Луначарского решение по Ленинградскому балету не удовлетворило, и он, «подняв общественность», все же добился благоприятного постановления Политбюро 3 сентября: «Ввиду установления того, что роспуск балетной труппы не даст экономии, отменить решение Политбюро от 2.VII с.г. о закрытии балетного театра в Ленинграде»[350].
О положении Луначарского в партийной элите после смерти Ленина многое говорит история с долгим «вымаливанием» им заграничной поездки. В его личном фонде в РГАСПИ остались документальные свидетельства тех «унижений и просьб», которые ему пришлось испытать, чтобы получить возможность выехать ненадолго в Европу. 30 января 1925 г. он направил «секретное», «личное» письмо «дорогому товарищу» Сталину, в Секретариат и ЦК партии, в котором констатировал, что он уже 7 лет никуда не выезжал, оказался оторванным от «западноевропейской культурной жизни», отстал от зарубежной «педагогической мысли».
Нарком рассчитывал за границей «оживить отношения» с «высокоталантливыми людьми» типа Прокофьева и Стравинского, которые «не враждебны по отношению к нам», он считал необходимым побудить к возвращению или посещению Советской России «выдающихся людей, держащихся далеко от нас по недоразумению и неопределенному страху». Нарком сообщил также о проблемах со здоровьем «на сердечной почве», что хочет обследоваться, так как в последнее время недолго лечился только в Боржоми. Он просил отпустить его на полтора месяца в Германию, Францию и Италию с финансовым содержанием, «не нанося ущерба моему достоинству как члену правительства», без секретаря, но с женой, которая «недурно владеет французским и немецким языками». Нарком сообщил, что он получил приглашение «официально открыть русский павильон» выставки в Париже, которое прислал ему с поддержкой Г. В. Чичерина полпред СССР во Франции Л. Б. Красин[351].
Еще одно письмо по этому поводу нарком направил в ЦК 5 марта 1925 г.: «Моей заграничной поездке я очень просил бы придать характер командировки, а не отпуска, тем более, что мне придется проделать заграницей весьма серьезную работу, как по изучению различных сторон культуры, так и по осуществлению уже отчасти начавшихся связей всевозможных культурных сил Западной Европы с нами»[352]. Однако наркому в поездке отказали. Тот сообщил об этом Красину, который написал 6 апреля, что «это большой удар тем планам, которые у нас намечались в области культурного сближения с Францией… Ваши выступления здесь могли бы сильно содействовать благоприятному изменению общей атмосферы». Луначарский переслал Сталину и заведующему Агитпропотделом ЦК С. И. Сырцову это письмо, а также еще одну шифротелеграмму Красина: «Крайне сожалею о Вашем неприезде. Убедительно прошу пересмотреть решение. Ваше личное участие имело бы большое значение для общих наших задач»[353]. Однако это не помогло.
Обращение А. В. Луначарского в ЦК РКП(б) с просьбой о разрешении ему первой после 1917 г. заграничной поездки. 3 октября 1925 г. Машинописная копия.
[РГАСПИ]
3 октября Луначарский, получив право на отпуск, снова обращается в ЦК с просьбой о командировке: «Первым основанием для этого является состояние моего здоровья: усиливаются симптомы артрита, наблюдается расширение сердца и аорты… Еще важнее однако для меня ориентироваться сколько-нибудь в европейской культуре. Я уже 8 лет оторван от европейской культуры. За это время почти все народные комиссары перебывали за границей. Между тем, культурная работа, которую я веду, особенно тесно связана со всеми проявлениями в культурной жизни в других странах». Нарком упомянул также, что «в свое время Зиновьев говорил о полезности визита к Горькому», и снова напомнил о необходимости выделения ему валюты на поездку, в том числе для приобретения книг. 15 октября наркому, у которого уже начался отпуск, пришлось опять просить ЦК ускорить решение вопроса, ведь «я до сих пор не имею ответа»[354].
На этот раз Сталин и Политбюро наконец-то вняли мольбам наркома, который действительно выглядел в этой истории по сравнению с другими вождями партии «белой вороной». Видимо, свою роль сыграло и то, что 23 ноября 1925 г. Луначарскому исполнялось 50 лет.
Поездка Луначарского оказалась поистине триумфальной. На свой юбилей нарком сделал доклад в Бетховенском зале Берлина, где собралось до тысячи человек, чтобы послушать «одного из самых выдающихся людей новой культурной России». Как вспоминала жена наркома, «после этого доклада началось то, что немецкие газеты называли „Неделя Луначарского“: пресс-конференции у Анатолия Васильевича, прием в рейхстаге, в министерствах иностранных дел, просвещения, выступления Луначарского в Обществе друзей Советского Союза, в Обществе изучения Восточной Европы, в профсоюзе работников искусств, доклады для советской колонии, сотрудников полпредства и торгпредства и т. д.»[355].
27 ноября в Берлинском народном театре «Фольксбюне» с триумфом прошла премьера спектакля «Освобожденный Дон Кихот» в переводе И. Готца и в постановке Ф. Голля. Нарком встретился в Берлине с немецкими учеными и деятелями культуры, познакомился с Р. Тагором и пригласил его посетить СССР. Попутно отметим, что уже к 1925 г. драматургическое творчество наркома было признано за границей, о чем он сам сообщал читателям: «В феврале месяце 1927 г. в драматическом театре в Токио поставлен был „Освобожденный Дон Кихот“». Пьеса прошла 3 раза с большим успехом. В Штеттине в городском театре поставлена пьеса «Медвежья свадьба» с выдающимся успехом и продолжает идти на этой сцене. «Освобожденный Дон Кихот», имевший выдающийся успех в берлинском театре «Фольксбюне», в настоящее время идет в нескольких провинциальных театрах. Кроме того, Амстердамский государственный театр подписал с переводчиком Винсом договор о постановке «Освобожденного Дон Кихота» на голландском языке в будущем театральном сезоне. Этот же театр ведет переговоры с автором и с переводчиком относительно постановки «Медвежьей свадьбы»[356].
В Париже в конце 1925 года повторилась та же картина, разве что без театральных постановок. Нарком познакомился с Анри Барбюсом, встретился с министром просвещения Франции физиком М. Кюри и историком А. Оларом, посещал театры и выставки. Затем он с женой три недели отдыхал на юге Франции. По дороге домой в Риге нарком заявил, что он возвращается в Россию с убеждением, «что мы идем не в хвосте, а во главе Европы»[357]. Позднее Луначарский опубликовал три «Письма из Берлина» и пять «Писем из Парижа», которые были объединены в книгу «Письма с Запада» (М.—Л., 1927), рисующую картину культурной жизни Европы в то время.
После возвращения из-за границы «посыпались поздравления» и состоялось несколько чествований наркома в связи с его 50-летием. Многих превзошел в красноречии Мейерхольд: «Сегодня приветствуем вестника величайшего Возрождения, носителя неисчерпаемой эрудиции, непревзойденного оратора, неутомимого работника над развитием марксистской теории искусства, самоотверженного пионера в области создания революционной драматургии, отзывчивого человека, Перикла советских Афин: Анатолия Васильевича Луначарского». Калинин телеграфировал юбиляру: «От всей души желаю Вам еще много, много лет работать: с таким же успехом, как Вы работали до сих пор».
В Российской государственной академии художественных наук (ГАХН) торжественным заседанием и выставкой отметили и 30-летие литературной деятельности юбиляра. Устроители подсчитали, что с 1905 по 1925 г. им было издано 122 книги, которые разошлись тиражом 1 200 000 экземпляров. В своей речи Луначарский заявил о приверженности прежним убеждениям: «Я думал и думаю, что марксизм — не только наука, но и религия, но религия без бога, религия труда и борьбы»[358]. Малый театр к юбилею наркома представил спектакль, включавший сцены из его пьес «Оливер Кромвель», «Герцог», «Освобожденный Дон Кихот», «Поджигатели» и «Медвежья свадьба». Автору устроили шумную овацию.
А вскоре умер Дзержинский. В некрологе, опубликованном «Вечерней Москвой» 21 июля 1926 г., нарком писал об ушедшем соратнике: «Если Дзержинский жарко ненавидел, если он карал, как молния, если имя его бросало в дрожь врагов, то это потому, что он был грозен во имя любви. Революция верила в Дзержинского… Революция, партия, государство потеряли героического, мудрого разностороннего деятеля».