— 42, 1905 г. — 50, 1906 г. — уже 55 публикаций. Позднее, в эмиграции, количество публикаций автора немного сократилось, потом опять стало нарастать, достигнув апогея в советское время, когда, например, в 1928 г. Луначарским подготовил и выпустил более 350, а в 1929 г. — 280 публикаций. Всего же библиографами зафиксировано более 4000 публикаций его произведений за все годы творчества, причем количество неизданных доподлинно неизвестно[14].
В Вологде Луначарский продолжал заниматься и чисто революционной работой в рабочей среде, находясь постоянно на виду. Это не могло не создавать ему репутации «опасного элемента», и в итоге вологодский губернатор Ладыженский, разозленный некоторыми крамольными речами и статьями молодого революционера с осуждением местных властей, распорядился выслать Луначарского в Тотьму.
Дальше последовали события, которые отчетливо демонстрируют «странную мягкость» действий властей, которые не выглядят «зловещими» и «чересчур жестокими» по отношению к революционерам. Как сообщал Луначарский, «тут началась довольно курьезная борьба между мною и губернатором: я добровольно выехать отказался — меня повезли этапом. Какие-то формальности при этом не были выполнены, и меня оставили в Кадникове. Из Кадникова я самовольно вернулся в Вологду. Тогда меня посадили в Вологодскую губернскую тюрьму. Но губернатор чувствовал смешную и нелепую сторону своих преследований против меня, в то время уже приобретшего некоторую литературную известность и, во всяком случае, почетное имя во всех сколько-нибудь интеллигентных кругах Вологды, он разрешил мне только ночевать в тюрьме, а весь день проводить у себя дома, то есть у родителей моей жены, ибо я незадолго перед тем женился на сестре А. Малиновского-Богданова — Анне Александровне».
Помимо начала литературной деятельности, свою женитьбу на 19-летней Анне Малиновской (1883–1959) Луначарский считал важнейшим событием «вологодского периода» своей биографии. Все произошло скоротечно. По воспоминаниям 26-летнего ссыльного, «после трехдневного знакомства я сделал предложение сестре А. Богданова — Анне Александровне Малиновской, в которой я нашел дорогую жену, наполнившую мою жизнь светом личного счастья». Что сыграло свою роль в такой стремительности: давняя и неудовлетворенная тоска по «женскому плечу» неустроенного ссыльного, вспыхнувшая любовь с первого взгляда или родственная близость невесты к Александру Богданову, который на то время был ближайшим другом нашего героя. Добавим к этому, что Анна была дочерью учителя, заведующего городским училищем, то есть вышла примерно из той же среды, что и ее 26-летний жених.
Анна Александровна, жена А. В. Луначарского. Флоренция. 1905.
[Из открытых источников]
Друг Луначарского И. Е. Ермолаев отговаривал товарища от «семейных уз», недопустимых для революционера, на что Луначарский ему ответил: «Я многогранен и потому не могу очутиться в лежачем положении головой вниз…» Предложение своей невесте он сделал в начале июля, а повенчались они 1 сентября 1902 г. в Николо-Владыченской церкви Вологды. В 1935 г. в интервью Анна Александровне рассказала, что ее брат считал Луначарского донжуаном и говорил: «А. В. ухаживал за многими женщинами. Познакомился по фотографии с Анной. Элемент сексуального эстетизма всегда привлекал внимание А. В. Заранее решил, что женится на ней». Вот так — жениться по фотографии сможет не каждый!
Отметим, что Луначарский ничуть не лукавил, когда писал, что «дорогая жена» наполнила его жизнь «светом личного счастья». Вместе им придется пройти много испытаний, она будет не раз спасать своего мужа от ударов судьбы, и главное, она станет не только его единомышленником, но и помощником во многих делах, выполняя редакторские и литературные функции. Мечтательная и эмоциональная, не чуждая «романтических отношений» с такими фигурами, как А. М. Горький и Ромен Роллан, Анюта, как ее звали родные и Луначарский, увлекалась вместе со своим мужем и революционным подвижничеством, и новой философией жизни, постоянно призывая «держать наше знамя человека», и любовью к литературе, имея явные писательские склонности. Показательно, что свои «маленькие фантазии» Луначарский публиковал в 1902–1903 гг. под псевдонимом Анатолий Анютин.
Анатолий Луначарский (в телеге на заднем плане) направляется в Кадниковскую тюрьму, где он заболел чесоткой. Март 1903 г.
[Из открытых источников]
Через сестру долгие годы поддерживались и не прерывались отношения Луначарского с ее братом Александром Александровичем Богдановым (Малиновским) (1873–1928), одним из самых оригинальных мыслителей России первой трети XX в., чье имя оказалось надолго вычеркнутым из отечественной истории в результате резкой критики им марксизма в изложении сначала плехановской, а потом ленинской школы. Между Богдановым и Луначарским с первых лет их знакомства существовало специфическое разделение труда: Богданов тяготел к философии, а Луначарский — к искусству, что заметно по всем изданиям, где они печатались вместе. Отношения их были теплые, семейные. Обычно Анатолий Васильевич обращался в письмах к Богданову «дорогой Сашка». Всю жизнь друзей связывало очень многое — от пристрастия к философии, литературе и «богоискательству» до увлечения идеей пролетарской культуры, легшей в основу культурной политики Советской России после революции. «…В известной степени другом, который помог мне сделаться тем, кто я есть… это был А. А. Богданов. Мы были довольно хорошо дружны», — вспоминал позднее Луначарский.
Тем временем терпение властей лопнуло, и не желавшего никуда ехать Луначарского этапным порядком отправили из Вологды в Тотьму. По дороге в городке Кадникове его на 3 дня посадили в местную тюрьму, где он оказался в одной камере с убийцами, оказавшимися «добродушнейшими крестьянами». На беду, они заразили Луначарского, как он повествовал в своей статье «Из вологодских воспоминаний», «тяжелой чесоткой». В Тотьму он выехал «в страшную распутицу, ехал с каким-то урядником, с быстротой похоронной процессии, так что те 150 или 200 верст, которые отделяют Кадников от Тотьмы, мы ехали целую вечность. Чесотка моя за это время приобрела ужасающие размеры и закончилась тем, что при приезде в Тотьму я заболел рожей. Разные симптомы заставили думать местного врача, что у меня заражение крови, и приговорить меня к смерти. На самом деле я довольно быстро оправился, особенно благодаря уходу жены, которая поспешила вдогонку в Тотьму».
Выздоровев и осмотревшись, Луначарский с удивлением обнаружил, что новое место ссылки, где ему придется пребывать с 31 марта 1903 по середину мая 1904 г., имеет свои преимущества. Хотя, в отличие от «многолюдно-ссыльной» Вологды, он должен был быть в Тотьме «один как перст», однако, по его словам, «это уединение не оказалось ни в малейшей мере удручающим. Чудесная северная природа, чудесные книги и немногие, но искренне любившие нас друзья, а главное дело, безоблачно счастливая семейная жизнь — все это создавало предпосылку для существования глубоко содержательного и, как мне кажется, сказалось в тогдашних моих многочисленных статьях, имевших, если не ошибаюсь, большой успех среди читающей публики.
По крайней мере, меня наперерыв звали во всякие журналы, издательства делали мне предложения. И вообще в Тотьме мы не чувствовали себя оторванными от всей общественной жизни страны. Тяжелым событием была только болезнь моей жены, которая слегла в тифу в последний месяц беременности, так что мы потеряли нашего первого ребенка. За исключением этого черного облака, я вспоминаю Тотьму как какую-то зимнюю сказочку, какую-то декорацию для „Снегурочки“, среди которой был наш „домик на курьих ножках“, с платой рубля 3,5–3 за три комнаты, с невероятной дешевизной, вроде 10 коп. за зайца с шкуркой и т. п., и с постоянным умственным напряжением за чтением все вновь и вновь получавшихся книг и приведением в порядок своего миросозерцания, за спорами, отчасти и за поэтическим творчеством. Я перевел там изданную „Образованием“ драму Ленау „Фауст“… и написал несколько сказок, напечатанных в „Правде“».
В «идиллии Тотьмы», где супруги «жили припеваючи», сплелись и семейное счастье, хотя и омраченное потерей первого ребенка (в 1907 г. супругов ждет еще одна потеря), и писательский успех, и постоянные поиски новых видов творчества. По свидетельству Луначарского, в Тотьме он больше всего «читал и думал» и именно там добился «наибольшего успеха в области выработки миросозерцания». «Бежать из подобной ссылки, — пояснял мемуарист, — мне не приходило даже в голову. Я дорожил возможностью сосредоточиться и развернуть свои внутренние силы. Конечно, ссылка была бы в значительной мере невыносима, если бы не превосходная семейная жизнь, которая сложилась у меня, и не постоянная общая работа с женой, явившейся для меня близким, все во мне понимающим другом и верным политическим товарищем на всю жизнь».
Памятная доска на доме в Тотьме, где жил в ссылке А. В. Луначарский.
[Из открытых источников]
Луначарский был освобожден из ссылки и от полицейского надзора 15 мая 1904 г., но в июле ему запретили жительство в столицах и в Московской губернии в течение 5 лет. Тюремно-ссыльная эпопея не могла не закалить революционера. «Сбросить трусость», «жертвовать», «острота топора» — таковы были установки революционной среды, и Луначарский не случайно выбрал тогда для себя «воинственный» псевдоним Воинов (забыв Антонова и Анютина), звучавший соразмерно со Сталиным, Молотовым и другими псевдонимами, впервые широко представив себя в таком качестве на III съезде партии.
Вместе с Лениным. 1904–1905
По окончании ссылки 15 мая 1904 г. супруги Луначарские ненадолго переехали в Киев, где жила мать Анатолия Васильевича. Луначарскому пришлось отказаться и от заведования театральным отделом газеты «Киевские отклики», в которой он успел за 2 месяца опубликовать 10 статей и рецензий, и от чтения курсов лекций и рефератов для учащейся молодежи по требованию «партийных верхов», которые уже обратили внимание на Луначарского и считали невозможным оставлять его «на кустарной работе». Как пояснял Луначарский, партийные дела требовали его «присутствия в Женеве. „Большевики“ должны были основать новый орган для борьбы с „Искрой“, перешедшей в руки меньшевиков; нужны были литературные силы. Мои симпатии к большевикам определились скоро, так как их кампанию я считал борьбой за принцип партийности против высокопоставленных литераторских кружков. Больно было оказаться в противоположных лагерях с тов. Аксельродом. Дальнейшие — и уже тактические — разногласия окончательно укрепили мой „большевизм“».