27 января 1928 г. ЦКК приняла решение «поставить на вид» Луначарскому за «разглашение секретного постановления Политбюро». Речь шла о планировавшемся назначении члена коллегии Наркомпроса О. Ю. Шмидта послом в Италии (на самом деле на этот пост был в итоге 28 января 1928 г. назначен Д. И. Курский, проработавший послом до сентября 1932 г.). Луначарскому пришлось оправдываться в своем «промахе» и признать «свою вину». Он рассказал об этом во время интервью американскому журналисту только потому, что тот начал поздравлять наркома с назначением именно послом СССР в Италии[434]. Для нас важно отметить, что еще в начале 1928 г. распространялись слухи о переходе Луначарского на дипломатическую работу, причем именно в ранге посла, которого он все-таки удостоится позднее, в 1933 г.
Партия все жестче диктовала авторам идеологию произведений, а театрам — репертуар. Немалый скандал разгорелся вокруг постановки спектакля «Заговор равных» в Камерном театре. Пьесу предложил писатель, драматург и известный журналист, заведовавший одно время отделом печати Наркомата иностранных дел, М. Ю. Левидов (1891–1942). Функции цензора и на этот раз взял на себя сотрудник ЦКК С. Н. Крылов. Он характеризовал пьесу как «упадочную, пасквильную вещь», о которой «уже с лета идут слухи, пущенные, видимо, оппозицией. Пьеса явно рассчитана на то, чтобы у зрителя вызвать аналогии: Директория — Политбюро, Бабеф — Троцкий, период термидора и фруктидора — наше время, хвосты у булочных — наши хвосты и т. д. Публика уже, еще до премьеры, заинтригована спектаклем: все билеты на объявленные 4 спектакля расхватаны. Во время спектаклей возможны демонстративные выходки».
Предпремьерный показ состоялся 8 ноября 1927 г., а пять дней спустя заведующий Агитпропотделом ЦК ВКП(б) А. И. Криницкий предлагал «вещь со сцены… снять теперь, не допуская и премьеры». Еще через два дня пьесу посмотрели по решению того же отдела около 35 «работников-коммунистов», большинство из которых, за исключением Луначарского, оценили пьесу отрицательно, но посчитали все-таки возможным оставить ее в репертуаре театра. В итоге вопрос был вынесен на рассмотрение Политбюро, которое в заседании 17 ноября в присутствии наркома приняло решение: «а) Поручить тт. Скворцову-Степанову, Ворошилову, Томскому и Кубяку ознакомиться с пьесой „Заговор равных“ Мих. Левидова. б) Поручить Секретариату ЦК установить лиц, виновных в том, что Политбюро было поставлено перед необходимостью снять пьесу, разрешенную к постановке без предварительной надлежащей проверки»[435].
О комиссии из четырех человек для решения судьбы пьесы Луначарский и сообщил 18 ноября Таирову. Однако сам факт осведомленности работников театра о создании такой комиссии стал известен ее членам, и один из них — М. П. Томский, тогда член Политбюро и председатель ВЦСПС, — 21 ноября обратился к Молотову с просьбой расследовать инцидент: «Не пора ли положить конец бесстыдной болтовне о Политбюро и его постановлениях? Как узнал Таиров о постановлении ПБ? Зачем ему надо это знать? Не поручишь ли ты кому-нибудь расследовать?» И вот 24 ноября Политбюро принимает окончательное постановление признать «ненужным разрешать постановку в театрах» пьесы «Заговор равных», а также «просить ЦКК закончить в недельный срок расследование виновных в разглашении постановления Политбюро о пьесе „Заговор равных“».
В тот же день, 24 ноября, секретарь ЦК ВКП(б) Н. М. Янсон информировал Сталина, что «расследование… привело к тов. Луначарскому. Но так как Луначарского нет в настоящее время в Москве и спросить его не удастся, то придется отложить до его возвращения из-за границы»[436]. «Нарушение партийной дисциплины» было налицо, после возвращения Луначарского его вызвали 30 декабря 1927 г. на заседание Президиума ЦКК ВКП(б), выслушали объяснения и постановили: «Указать тов. Луначарскому, что разглашение постановления Политбюро ЦК ВКП(б) стало возможным потому, что о предстоящем просмотре пьесы членами комиссии Политбюро он сообщил работникам театра». М. Шкирятов на заседании призвал Луначарского «принять все зависящие от него меры, чтобы повторение таких неосторожных действий с его стороны больше не имело место»[437]. Фактически это был выговор наркому, его оформили в виде постановления ЦКК 18 февраля 1928 г. и разослали Сталину, Молотову и в Орграспредотдел партии. А само взыскание наркому одобрило за два дня до этого, 16 февраля, само Политбюро: таков был порядок вынесений взысканий наркомам в силу важности их постов[438].
Выписка из протокола заседания Президиума ЦКК ВКП(б) от 30 декабря 1927 г. о разглашении А. В. Луначарским постановления Политбюро относительно пьесы М. Ю. Левидова «Заговор равных». 18 февраля 1928 г.
[РГАСПИ]
Отметим, что Луначарский довольно легко отделался, ведь именно он первым одобрил пьесу для постановки. Лишь после этого ее поддержал Главрепертком, причем по так называемой литере А («вне всякого сомнения»). Конечно, все это не могло не подрывать авторитет и позиции наркома, который наполнял копилку своих «оплошностей и ошибок» в глазах большевистских вождей, не склонных к мягкости и либерализму. 26 января Политбюро приняло постановление «О кадровых изменениях в Главреперткоме Наркомпроса РСФСР». Во главе новой коллегии этого органа поставили «пламенного революционера» Ф. Ф. Раскольникова, а также учредили при Главреперткоме Совет по вопросам репертуара в составе 30 человек. Туда включили представителей общественных пролетарских организаций и авторитетных товарищей, сведущих в вопросах искусства. Автору «Заговором равных» припомнили его прегрешения позже. В июне 1941 г. он был арестован за «шпионаж в пользу Великобритании» и расстрелян 5 мая 1942 г.
Скандал вокруг этой пьесы был одним из многих, что затронули Главрепертком. В начале 1928 г. на одном из заседаний Политбюро произошел обмен записками между Сталиным, Молотовым и Бухариным по поводу пьесы И. Бабеля «Закат». Бухарин сообщил тогда своим товарищам, что «среди писателей разгорается совершенно исключительный скандал. Репертком запретил (вернее, вычеркнул целую сцену) пьесу Бабеля „Закат“, в местах, где на улицах говорят „жид“, вычеркнул и заменил „евреем“ (что лишено всякого смысла), с другой стороны, вычеркнул сцену в синагоге и т. д. Сама по себе пьеса, говорят, приличная. Но в связи с этим назревает „возмущение“ и т. д.
Быть может, у нас и впрямь в реперткоме уж очень бестактные люди сидят». Молотов на это заметил, что «надо проверить дело», а Сталин высказался более категорично: «Бухарин выражается очень мягко. В реперткоме сидят безусловно ограниченные люди. Нужно его „освежить“[439].
Как утверждал автор „Очерков номенклатурной истории советской литературы“ Л. В. Максименков, Сталин вовсе не собирался защищать Бабеля, для него это был только повод для „номенклатурного решения“: „Освежить“ значило в очередной раз перетрясти иерархическую систему — сменить руководство Главискусства и наркома просвещения А. В. Луначарского, а на его место поставить армейского пропагандиста и комиссара А. С. Бубнова»[440]. С такой упрощенной трактовкой вряд ли можно согласиться. «Номенклатурное решение» о снятии наркома просвещения в июле 1929 г. имело под собой много оснований, и в этом ряду история с «Закатом» могла иметь лишь очень незначительное место.
Что касается Бабеля, то, по утверждению его биографов Е. Погорельской и С. Левина, он в этой истории оказался совсем не случайно: «Несмотря на личную неприязнь к нему (позднее он назовет его „наш вертлявый Бабель“), Сталин не мог не понимать его общественного и литературного значения: переведенный в то время на европейские языки, Бабель был одним из самых известных на Западе советских писателей». В момент создания оргкомитета Союза советских писателей в апреле 1932 г. и подготовки к съезду Сталину был подан список, в котором среди «58 `беспартийных писателей` были имена Пастернака, Бабеля, Платонова, Эрдмана, Клюева и Мандельштама». Известно, что в составлении этого списка участвовал и Луначарский, активно работавший в оргкомитете Союза писателей.
В середине 1928 г. разгорелось и еще одно «громкое театральное дело», связанное с «нетерпимой» ситуацией в Большом театре. Его раскрутили «леваки», связанные с Российской ассоциацией пролетарских музыкантов, которые обрушились с критикой на главного дирижера театра Н. С. Голованова (1891–1953). Специально был даже придуман новый термин — «головановщина», который должен был символизировать неугодную «левакам» «реакционную группу» театра, которая отвергала якобы современное искусство ради устаревшей классики.
В печати зазвучали страшные обвинения: «Нужно открыть окна и двери Большого театра, иначе мы задохнёмся в атмосфере головановщины. Театр должен стать нашим, рабочим, не на словах, а на деле. Без нашего контроля над производством не бывать театру советским. Нас упрекают в том, что мы ведём кампанию против одного лица. Но мы знаем, что, если нужно что-нибудь уничтожить, следует бить по самому чувствительному месту. Руби голову, и только тогда отвратительное явление будет сметено с лица земли. Вождём, идейным руководителем интриганства, подхалимства является одно лицо — Голованов»[441].
Конечно, это был удар и по Луначарскому, который последовательно добивался сохранения Большого театра, сумел провозгласить его «центральным театром Союза» и утверждал, что главная задача этого театра «заключается в том, чтобы дать новой публике, новому хозяину, который только сейчас получил возможность вздохнуть посвободней и оглянуться, самое лучшее из оперно-театрального творчества прошлого». Выступая 28 января 1928 г. на заседании художественного совета Большого, нарком говорил: «Пусть Большой театр останется хранителем старого, но он должен идти вперед, но осторожно, после определенной проверки. Он не может совершать легкомыс