биным» и стоит на точке зрения Агитпропа, то я прошу дать нам соответственное указание, которое мы приведем в немедленное исполнение. Если этого нет, то я прошу сделать указание Агитпропу, чтобы он не ставил нас и себя в тяжелое и ложное положение.
Конечно, о соответственном распоряжении Политбюро знают очень немногие в партии, но как должны относиться те, которые знают о нем, когда они читают строки, подобные тем, которые написаны тов. Керженцевым.
Получается очень интересная картина: Сталин в письмах и на встречах, хоть и критикует «Дни Турбиных» Булгакова как пример антисоветского произведения, признает его талантливым и полезным. При этом, по разным данным, он от 15 до 20 раз посещает этот спектакль во МХАТе и деликатно по телефону просит наркома просвещения «снять запрещение» с этого спектакля, да еще так, чтобы об этом распоряжении никто не узнал. Что это, как не «тайны мадридского двора», в которых Сталин предстает защитником своих «любимчиков», таких как Булгаков, в сфере драматургии и литературы. При этом его мало волнует, что П. М. Керженцев как заместитель заведующего Агитпропотдела ЦК громит самого наркома просвещения за поддержку «Дней Турбиных».
Письмо А. В. Луначарского И. В. Сталину по поводу постановки во МХАТ-1 пьесы М. А. Булгакова «Дни Турбиных». Машинописная копия. 12 февраля 1929 г.
[РГАСПИ]
После встречи со Сталиным 13 февраля 1929 г. пройдет всего два месяца, и 11 апреля Луначарский направит ему новое письмо о том, как он выпутался из сложной ситуации с «Днями Турбиных», напоминая об их разговоре на эту тему:
Т. Сталину. Дорогой Иосиф Виссарионович.
Так как в прошлый раз вы сделали мне нечто вроде выговора за решение без уведомления Вас вопроса о «Днях Турбиных», что сейчас хочу уведомить Вас, что Репертком принял следующее постановление: «Обсудить ходатайство МХАТ-1 разрешить продолжить спектакль „Дни Турбиных“ при обязательном условии снятия этой постановки в будущем сезоне. Так как сам я уезжаю завтра в Женеву, то прошу Вас дать указание Варваре Николаевне (имеется в виду заместитель наркома просвещения В. Н. Яковлева. — С. Д.), если Вы найдете нужным сделать таковое. Нарком по просвещению»[456].
Луначарский опять выступил, как это было не раз раньше, «добрым рыцарем» по отношению к Булгакову, и в этой связи совершенно несправедливыми представляются звучащие иногда обвинения, что в образе главного врага Мастера критика Латунского Булгаков якобы изобразил в романе «Мастер и Маргарита» именно наркома просвещения. У этого героя были, конечно, другие прототипы, которых пытливый читатель может найти без труда, обратившись к трудам серьезных литературоведов.
Луначарский, несмотря на неоднозначное отношение к творчеству Булгакова, в 1928–1929 гг. продолжал его поддерживать, настояв, в частности, на решении Политбюро от 20 февраля 1928 г.: «Ввиду того, что „Зойкина квартира“ является основным источником существования для театра Вахтангова, разрешить временно снять запрет на ее постановку». Положение Булгакова осложнилось с назначением в Агитпропотдел П. М. Керженцева, рьяного приверженца пролетарской культуры, питавшего к нему особую неприязнь. Тот сыграл главную роль в запрете пьесы Булгакова «Полет» в январе 1929 г.
Не без участия Луначарского с Булгаковым 30 июля 1929 г. встретился начальник Главискусства А. И. Свидерский, который доложил секретарю ЦК ВКП(б) А. П. Смирнову, что писатель «производит впечатление человека затравленного и обреченного. Я даже не уверен, что он нервно здоров. Положение его действительно безысходное. Он, судя по общему впечатлению, хочет работать с нами, но ему не дают и не помогают в этом». В свою очередь Смирнов обратился с запиской в Политбюро 3 августа 1929 г., в которой отверг возможность выезда писателя за границу, но заявил, что «в отношении Булгакова наша пресса заняла неправильную позицию. Вместо линии на привлечение его и исправление — практиковалась только травля… Нельзя пройти мимо неправильных действий ОГПУ по части отобрания у Булгакова его дневников. Надо предложить ОГПУ дневники вернуть»[457]. После этого в судьбе Булгакова наступил более благоприятный, хотя и не очень длительный период, но он уже вышел за рамки времени, отпущенного Луначарскому быть наркомом просвещения.
А. В. Луначарский наблюдает за опытами С. С. Брюхонера и О. И. Чечулина по оживлению головы собаки при помощи электрического тока. 1928.
[РГАКФД]
А если мы вернемся к событиям февраля 1929 г., то столкнемся с одной исторической загадкой, связанной с концентрацией в этом месяце событий, имеющих отношение к литературе и Луначарскому: 7 февраля Сталин пишет письмо Билль-Белоцерковскому, 9 февраля Керженцев ругает Наркомпрос в связи с постановкой «Дней Турбиных» и приездом вскоре в Москву украинских писателей, 11 февраля нарком выступает в Колонном зале Дома союзов на встрече писателей РСФСР и Украины с докладом об «историческом развитии украинской культуры, ее прошлом и настоящем», 12 февраля Сталин вместе с Кагановичем встречается с этими украинскими писателями и в тот же день Луначарский пишет Сталину письмо о «Днях Турбиных». А 13 февраля нарком оказывается на приеме у Сталина, о чем свидетельствует запись (без обозначения длительности встречи) в соответствующей тетради учета посетителей вождя[458]. Мы можем предположить, что такая встреча была вызвана указанной чередой событий и на ней не могли не обсуждаться вопросы литературной политики, судьба «Дней Турбиных», тревожная ситуация с театрами, складывавшаяся в стране, а также другие животрепещущие вопросы деятельности Наркомпроса. Все они в совокупности обострились в начале 1929 г. до опасных для наркома пределов и привели в итоге к его отставке через 5 месяцев.
Любопытно, что вечером в день разговора со Сталиным Луначарский участвовал во встрече с теми же украинскими писателями в постпредстве УССР, заявив там, что «приезд большой группы украинских писателей, в которую вошли все лучшие представители украинской литературы, является крупным событием и, вероятно, сыграет значительную роль в нашем культурном строительстве».
Как видно, Луначарский в 1929 г., как это было и ранее, находился в эпицентре всех литературных событий, играя «первую скрипку» в определении литературной политики. Об этом может свидетельствовать хотя бы сам факт того, что 7 марта 1929 г. по решению Комиссии при ЦК ВКП(б) по подготовке съезда Всероссийского общества крестьянских писателей основным докладчиком на съезде с поручением «составить проект резолюции по докладу» был назначен именно Луначарский, который активно помогал этому союзу, включавшему тогда в себя 864 члена (418 крестьян, 256 рабочих и 190 прочих), из которых 279 были коммунистами.
Очень важно отметить, что, согласно указанным выше тетрадям, Луначарский крайне редко удостаивался приемов в кабинете Сталина, встречаясь с ним больше на различных заседаниях и совещаниях. В 1928 г. была зафиксирована только одна такая встреча — 18 июля — вместе с заместителем наркома В. Н. Яковлевой по вопросам бюджета Наркомпроса, а в 1929 г. состоялись еще две — 13 февраля и 12 июля, уже по поводу отставки наркома. После отставки Луначарского вообще не зафиксировано ни одной такой встречи.
Между тем стоит подчеркнуть, что в 1928–1929 гг. масштаб власти Сталина не достиг еще своего апогея и круг его обязанностей не был таким всеобъемлющим, как в 1930-х гг. Тогда приемов им в своем кабинете даже самых важных деятелей партии и государства было крайне мало. К примеру, в 1928 г. за целый год он принял всего лишь по 1 разу — Кирова, Микояна, Орджоникидзе, по 3 раза — Кагановича, Калинина, Кржижановского, по 5 раз — Молотова и Ягоду и вообще ни разу — Бухарина и Рыкова, а в 1929 г. — Бухарина, Рыкова, Жданова, Кирова, Ягоду, Каменева, Зиновьева Сталин принял всего лишь по 1 разу, а Микояна — только дважды[459].
Стиль общей партийной и государственной работы предполагал тогда решение большинства вопросов на общих заседаниях, будь то Политбюро, СНК, ЦКК или ВСНХ, а не на личных встречах в кабинете генсека. «Коллегиальный» стиль руководства доминировал, причем явно в гипертрофированных формах, которые лишь постепенно стали корректироваться к концу 1930-х гг., и коренным образом поменялись лишь в начале Великой Отечественной войны. На этом фоне количество приемов Сталиным Луначарского не было исключением из правил того времени. По сравнению с 1929 г., когда за год было зафиксировано всего лишь около 120 посещений кабинета Сталина, в 1939–1940 гг. ежегодно фиксировалось примерно по две тысячи посещений кабинета Сталина и по 500 посещений даже в последние годы его деятельности в 1951 и 1952 гг. А за все годы ведения записей «вождя народов» посетило около 3000 посетителей и имело место примерно 30 тысяч посещений.
Выявленные в ходе подготовки настоящей книги многочисленные письма Луначарского к Сталину, с одной стороны, демонстрируют устоявшийся тогда стиль работы партийных органов и «вождей революции», с другой стороны, показывают, что между двумя этими деятелями установились в тот период нормальные деловые отношения, в которых, конечно, первенство и главенство принадлежало Сталину, что не раз подчеркивал сам нарком. Субординация выдерживалась Луначарским полностью, и это не могло не сказываться на его отношениях с генсеком.
Луначарский в 1929 г. оставался в списке особо доверенных лиц, имеющих права доступа к секретным документам, в том числе выносившимся на рассмотрение Политбюро или СНК, о чем свидетельствуют отложившиеся в его архиве многочисленные материалы. Наркому постоянно поступали от Секретного отдела ЦК ВКП(б) различные справки, письма, отчеты, приложения и т. д., необходимые для рассмотрения на заседаниях тех или иных вопросов, а также стенографические отчеты пленумов ЦК партии, выписки из постановлений Политбюро, полученные «по поручению Сталина». Причем существовал четкий порядок получения этих документов через доверенных и уполномоченных на это лиц из аппарата Наркомпроса и сдачи их обратно в Секретный отдел ЦК