Нападки на Луначарского достигли апофеоза летом 1929 г. И надо признать, повод для этого он предоставил сам. Заместитель председателя правления Октябрьской железной дороги сообщил в ЦКК ВКП(б), что 1 июня за 6–7 минут до отправления из Ленинграда в Москву в 23.30 курьерского поезда № 1 начальнику станции позвонил Луначарский и попросил задержать поезд на 10–15 минут «ввиду опоздания автомобиля» и «необходимости быть» на следующий день в Москве. Начальник станции подумал, что речь идет о самом наркоме и задержал поезд, однако примерно в 23.45 на перроне оказалась жена Луначарского. В появившейся потом заметке в газете некоего А. Лидова, высказывавшегося от имени возмущенных рабочих железной дороги, на вокзале появилась «шикарная гранд-дама. Величаво проходит по перрону. Вошла в вагон, и поезд немедленно трогается»[485].
Выписка из протокола заседания партколлегии ЦКК ВКП(б) от 31 мая 1929 г. об объявлении выговора А. В. Луначарскому за незаконное распоряжение о задержке курьерского поезда Ленинград — Москва. 19 июня 1929 г.
[РГАСПИ]
На заседании партколлегии ЦКК 19 июня 1929 г. в присутствии Ярославского, Шкирятова и Луначарского было принято решение объявить наркому выговор и опубликовать это решение в печати. А «Постановление ЦКК ВКП(б) по поводу незаконной задержки тов. А. В. Луначарским курьерского поезда» было опубликовано в «Правде» 22 июня: «Народному комиссару просвещения тов. Луначарскому А. В. за нарушение трудовой дисциплины, выразившееся в предложении начальнику станции в Ленинграде задержать курьерский поезд на 15 минут без государственной надобности, объявить выговор»[486]. Не стоит удивляться, что эта история вызвала немалый резонанс, много кривотолков и появление едкой эпиграммы от анонима:
Его любовь усталости не знала.
Отважна и неистова всегда,
Дарила жемчуг, роли добывала
И останавливала поезда.
К слову, подобные уколы в отношении Анатолия Васильевича не были редкостью, он вообще был частым героем карикатур, весьма пикантных и острых, которые в пору относительных свобод печати периода НЭПа были в ходу. Вот язвительная эпиграмма поэта Михаила Вольпина, высмеивавшего заявление наркома о том, что в СССР «решен половой вопрос»:
Луначарский сказал
Так, что ахнул весь зал:
«Нет у нас полового вопроса!»
А вопрос половой
Покачал головой,
Не поверил словам наркомпроса.
Поэт Александр Архангельский высмеял страсть Луначарского к публичным выступлениям в эпиграмме, которую Кукрыниксы дополнили карикатурой наркома в их совместном с поэтом сборнике «Почти портреты. Дружеские шаржи и эпиграммы» (М., 1932):
О нем не повторю чужих острот.
Пускай моя звучит свежо и ново:
Родился предисловием вперед
И произнес вступительное слово.
Другие недоброжелатели, напротив, корили наркома за то, что он не выступил на каком-то митинге или каком-то собрании по приглашению организаторов. Измотанный подобными претензиями, он в итоге возопил в ЦКК: «Я считаю совершенно невозможным возлагать на наркома просвещения бывать всюду, где его приглашают». А там уже лежал очередной донос на наркома, что он устроил на бирже труда некоего «слесаря Рискинда», помогавшего ему в домашнем хозяйстве[487].
Плакаты и карикатуры с изображением А. В. Луначарского. Художники Б. Ефимов, Д. Моор, Л. М. и другие. 1920-е гг.
На этом фоне весной 1929 г. недоброжелатели наркома раздули в прессе еще одно обвинение: якобы он часто выступает с целью наживы с платными лекциями, чем подрывает авторитет партии. Наркому пришлось оправдываться в печати, ссылаясь на то, что «вокруг Наркомпроса имеется колоссальное количество бедноты. Я очень часто оказываюсь в таком положении, что вижу перед собой какого-нибудь крестьянского парнишку, который всюду провалился, есть ему нечего, жить ему негде, он хочет вернуться домой, но средств у него нет. По этому поводу — прибой самой горькой нужды к дверям с моего кабинета… Я выступаю 8 или 10 раз в году в разных местах России платно, и все суммы, которые при этом собираются, идут в фонд „Экстренной помощи“. В настоящий момент у меня имеются сотни — тысячи расписок в получении соответственной субсидии, причем были случаи, когда вовремя поданная помощь буквально спасала голодную жизнь».
При этом нарком обратил внимание, что по рекомендациям врачей вся «эта дьявольская работа по всяким выступлениям, которые бывают 4–5 раз в неделю, если не считать официальных выступлений, несовместима с состоянием моего здоровья. В остальном увязка у меня полная. И я могу во всякое время предстать перед судом собственной и чужой совести и сказать, что если все будут увязывать свои просвещенческие обязанности, как я, то в общем будет неплохо»[488].
Луначарскому нечего было стесняться своих выступлений, и он не раз подчеркивал, что выделяется в агитационной сфере среди всех правительственных чиновников. В марте 1929 г. он опубликовал в газете «Смена» ответ на открытое письмо по поводу платных лекций: «Когда на мое заявление правительству о необходимости создать при Наркомпросе некоторый государственный фонд для… настоятельной помощи, я получил отказ, тогда я пришел к мысли личным моим трудом заработать себе этот фонд… Служат ли эти мои платные лекции, принесшие столько пользы, помехой для моих бесплатных выступлений? Я с гордостью могу сказать и уверен, что организации подтвердят это, что вряд ли хоть один член правительства, занятый работой по должности так, как я, — выступает так часто перед рабочими, просвещенцами, студентами, комсомольцами в Москве и по всей стране»[489].
Постоянно докучала Луначарскому и еще одна проблема: его частые выступления на публике непонятно кем и как записывались, а потом публиковались без согласования с автором. В письме своему заместителю В. Н. Яковлевой 9 февраля 1929 г. нарком утверждал, что «были выпущены некоторые стенографические мои вещи в виде совершенно меня компрометирующем. Так, например, я не могу вспомнить того стыда об очень изящно изданной брошюре о Марксе, но представляющей из себя сплошную галиматью». Нарком сообщал, что он ежемесячно доплачивал своим сотрудникам, стенографистам и секретарю И. А. Сацу, «драгоценному человеку», по 30–40 рублей, чтобы вести и редактировать его стенограммы, теперь же он просил выпустить распоряжение по Наркомпросу «об отпуске сумм 30–40 рублей ежемесячно для оплаты сделанной работы по просмотру всех моих стенограмм»[490].
Распускавшиеся слухи о состоятельности Луначарского и его «безумных тратах» на жену и себя были явно преувеличенными. Нарком получал то, что было положено чиновнику его ранга, в том числе пайки, но не более того: жесткая бюрократическая система не позволяла высшим руководителям пользоваться дополнительными источниками дохода и льготами. Даже суточные во время командировок за границу, а тем более деньги на лечение утверждало тогда Политбюро. И не стал бы хорошо обеспеченный человек обращаться в феврале 1929 г. в Таможенный комитет с просьбой освободить его от таможенного сбора за новую машинку «Ундервуд», привезенную из-за границы[491].
Что касается пайков, то интересно письмо наркома в хозяйственный отдел столовой СНК, написанное за несколько дней до отставки, 11 июля 1929 г.: «Вопрос с продовольствием стал порядочно сложен, поэтому мне хотелось бы урегулировать вопрос относительно пайков СНК, на которые я имею право. Мне кажется, что мне должны быть разрешены пайки на 4 лица из моей семьи, а именно мне самому, моей жене Н. А. Розенель, моей дочери Ирине десяти лет и моей теще М. К. Сац, находящейся на моем иждивении. Вместе с тем, конечно, необходимо оставить паек, которым пользуется мой сын А. А. Луначарский, приехавший в Кремль. Прошу Вас сообщить мне, правильно ли я понимаю эти мои права, а если нет, то укажите, какие поправки надо внести в это дело»[492].
Кстати, за эти пайки нарком должен был вносить постоянную денежную плату, конечно, заниженную, как во всей системе привилегий партийных и государственных работников. В письме он интересовался, какой будет эта плата, как и где «технически забирать» пайки. Общий тон письма был совершенно не требовательный, а скорее просительный.
Дела музейные
Другой сквозной темой конфликтов Наркомпроса с руководящими органами партии и страны в 1928–1929 гг. стала тема распродажи музейных ценностей, которые предполагалось направить на финансирование индустриализации. К сожалению, весь комплекс документов по этой теме, связанных с именем Луначарского, еще следует искать в архивах, пока же приходится довольствоваться ограниченным количеством материалов, но и они ярко показывают весь драматизм происходившей тогда схватки. 12 сентября 1928 г. Яковлева в упоминавшимся ранее письме перед отъездом в отпуск сообщала Луначарскому, что сотрудник Наркомпроса, заместитель Главнауки, ставший через полтора месяца почти на 8 лет директором Третьяковской галереи М. П. Кристи подробно доложит «о состоявшемся решении по поводу музейных ценностей. Самые решения Вы найдете у Эпштейна. Я решила не протестовать, пока практическая проработка вопроса не покажет наглядно, к чему это приведет».
Отметим, что С. М. Эпштейн занимал тогда пост заведующего Главным управлением социального воспитания Наркомпроса (Главсоцвос), а с 1929 по октябрь 1937 г. исполнял обязанности заместителя наркома просвещения. Он был арестован и расстрелян в 1938 г., так же как и другой заместитель Бубнова в Наркомпросе в 1930–1931 гг. В. А. Курц. Они пополнили списки соратников Луначарского, которых ждала суровая расправа в период «большого террора».