души. Потом они проросли, дали свои всходы.
А сейчас я сидел над раскрытым чемоданом с книгами и решал, как поступить.
Выбрал я для продажи «Четьи-минеи», понимая, что за эту книгу могу получить хорошие деньги. Но, когда шел по холодным зимним улицам Свердловска, решил, что надо идти не в букинистический магазин, а в церковь.
Там ее место, больше подсознанием, чем сознанием, понимал я.
Церковь в народе называли «Ивановской» – она была единственной действующей в то время в Свердловске. По соседству, как водится, со стадионом. И когда мы ходили смотреть хоккейные матчи, я запомнил, что рядом находится храм.
Вот туда я и шел.
Я не знал, что раз «Ивановская», значит «Иоанновская», во имя Пророка, Предтечи и Крестителя Господня. К кому обратиться, как вести себя – ничего не знал. Да еще моя природная стеснительность сковывала, мешала. Но я шел, потому что надо было спасать брата.
Вот и церковь. Я снял шапку, зашел в притвор. Огляделся. Слева была приоткрыта дверь. Преодолев робость, я вошел в комнату. За столом сидел священник, что-то писал. Я запомнил, что он был в очках, с поредевшими рыжеватыми волосами на голове, такой же небольшой бородой. Он вскинул на меня глаза.
Я догадался поклониться.
– Что тебе, мальчик? (Я выглядел очень молодо.)
– Вот, посмотрите… – и я подошел к столу, вынул из студенческого чемоданчика «Четьи-минеи».
Он внимательно стал рассматривать книгу, потом также внимательно посмотрел на меня.
– А откуда у тебя эта книга?
Сбивчиво я объяснил.
– А почему ты решил ее продать?
Я, уже усаженный на стул, успокоенный немного, – священник оказался таким же человеком, как и все другие, а вовсе не суровым, неприступным, как мне казалось, – решил не таиться и рассказал все как есть.
Он, выслушав меня, полез в ящик стола, достал деньги.
Не помню, какую сумму он мне дал. Но это были немалые деньги. Потому что я, окрыленный, почти побежал на рынок, который находился неподалеку и купил хороший кусок мяса, фруктов. В «Гастрономе» я купил две трехлитровые банки сока – яблочного и томатного. Купил и бутылку «Гамзы» – в то время это болгарское вино было для нас самым доступным и самым вкусным. И со всем этим богатством я явился к Анатолию.
Вино мы оставили до Старого Нового года, а по хорошей отбивной съели. Запивали томатным соком и были счастливы.
Все деньги я отдал Толе. И он стал пить соки каждый день. А когда не надо было ходить на люди, ел чеснок и репчатый лук.
Дней через десять кровь перестала сочиться из его десен. И, когда наступил Старый Новый год, мы решили устроить пир, открыв бутыль «Гамзы» в плетенке.
Сидели на матраце, привалившись спинами к батарее. Было тепло и радостно. Мы понимали, что теперь защитим дипломы, начнем работать, и голодные дни кончатся. А самое главное заключалось в том, что можно будет заняться любимым делом.
Мы сдвинули стаканы.
– С Новым годом! – сказал я.
– С Новым Старым годом! – уточнил Толя.
Мы тогда не понимали, что празднуем Рождество Христово, что вступаем в новую для нас жизнь. Не догадались, что это Он спас нас.
Но твердо знали, что, если бы не дедово наследство, переданное нам Бабаней, а потом мамой, пропасть бы нам накануне выпускных экзаменов.
А маленькое Евангелие в твердом коричневом переплете, подаренное деду Кузьме, с надписью «От Священного Синода» и Акафист Николаю Чудотворцу 1893 года издания с вложенной в него иконой Богоматери «Милующая» на тонкой материи и надписью «В дар и благословение св. Афонской горы из Свято-Троицкого древняго скита» хранятся у меня и поныне как главные семейные святыни.
Дед Кузьма «руку приложил»
Тетрадь дедушки Кузьмы лежит передо мной на моем рабочем столе. Я бережно перелистываю страницы, слегка пожелтевшие по краям.
Страницы большого формата – теперь таких тетрадей не выпускают. Да и таких перьев, какими писал мой дед по матери Кузьма Осипович Ивакин, теперь тоже нет. И стальными перьями теперь никто не пишет.
А какой почерк у деда! С завитками начальных букв, с нажимом пера, чтобы выделить особо важные для деда слова. Сразу видишь, что писал человек с прилежанием и любовью до самой последней страницы, до самого последнего слова в своей заветной тетради.
Переписан им от руки и акафист Божьей Матери «Владимирской» – печатными буквицами, очень красивыми.
Я достал тетрадь накануне праздника «Никола зимний», когда чтится память святителя Николая, архиепископа Мирликийского, Чудотворца. Потому что хорошо помню, что в самом конце тетради деда Кузьмы записана история, связанная с этим великим угодником Божьим, который почитаем в нашей православной стране, как нигде в мире.
Давно хотел обнародовать эту историю, записанную дедом, да все никак не находилось времени. Но сегодня решился, потому что и эта тетрадь деда, и его «наследство» оказались известны и Анатолию и тоже повлияли на формирование его души, хотя и подспудно.
Поэтому достаю тетрадь из ящика стола, где у меня хранятся святыньки – и семейные, и подаренные, и привезенные из ближних и дальних паломнических поездок.
И, когда раскрываю тетрадь, вспоминаю эпизод из романа «Идиот» Достоевского, где князь Мышкин по предложению генерала Иволгина что-нибудь написать «на пробу» выводит:
«Смиренный игумен Пафнутий руку приложил».
Восхищенный генерал восклицает:
«О, да вы каллиграф!» – и теперь успокаивается, потому что знает, как избавиться от внезапно свалившегося на его голову дальнего родственника – можно пристроить его в какую-нибудь контору писцом, раз у него такой замечательный почерк.
Я радуюсь совсем по-другому, но в подражание князю Мышкину, своему любимому литературному герою, говорю про письмена деда:
«Дед Кузьма руку приложил».
Тетрадь начинается выписками из Житий святых, описаний календарных праздников на те дни, которые были наиболее значимы для Кузьмы Осиповича. Выпискам предшествуют замечания деда.
Например: «19 июля. В Житие Преподобного и Богоносного отца нашего Серафима Саровского видно, что он великий чудотворный старец, утрудненный в подвигах с поднятыми руками к небу, стоял на камне коленопреклоненный, приносил свою молитву Господу Богу».
Грамматика у деда своя – и по времени, и по особенностям характера, и по образованию. Дед начинал работать в железнодорожном депо Саратова поручным мастера, сам стал мастером, потом управляющий депо назначил деда помощником по охранной части.
Выписки из Житий соседствуют с сентенциями деда, свидетельствуют, что он не лишен дара размышления.
В живых я деда не застал. И фотографии, к великому моему сожалению, не сохранилось. Но о нем немного рассказывала Бабаня. Больше рассказывала мама, особенно после смерти Бабани, на похороны которой она ездила в Саратов.
В тетради есть запись деда о Николае Чудотворце, о том, что произошло лично с ним, Кузьмой Ивакиным, который в безбожные годы остался верен Христу, продолжая быть старостой одной из незакрытых церквей Саратова, уже не работая в саратовском депо.
Вот что записал дед Кузьма в конце своей тетради.
Привожу запись с небольшими исправлениями в некоторых местах по орфографии и пунктуации:
«Нечто и о себе пишу, великий грешник. За свою жизнь мне было явлено через Святого Николая Великого Чудотворца. В 1911 году. Он мне явился с Божею Матерью видимым образом. Среди дня на небе в рост человека в Святительской одежде. Как Святый Николай так и Божья Матерь. Долго я на это чудо смотрел, и оне скрылись в облаках.
Второе Чудо было в том же году, когда я шел за водой на площади около нашего дома. Святый Николай Чудотворец явился мне навстречу и просится к нам на квартиру. И смотрит мне в глаза. И вид его показался, как на иконе. И мне говорит, что я знаю, чем ты питаешься. Ты питаешься кашичкой.
Относительно квартиры я ему сказал, что у меня большая семья. А вот здесь живет немец, двое с женой, оне, может, тебя пустят.
А он мне отвечает: “Нет, я именно к вам хочу”.
Тогда я сказал ему, чтобы он подождал. Я спрошу у жены.
Когда я пришел домой и рассказал жене все подробно, а она и говорит: “Ступай скорее и зови его к себе”. И вот я тут же пошел на площадь и стал везде искать, и Святый Николай стал невидим.
Нельзя не верить этому чуду. Если бы это был простой обыкновенный человек, то откуда бы он узнал, чего я ем. Ведь я его в первый раз увидел. Но на иконе-то я его видел и молился и молюсь всегда.
Спустя несколько времени мы брали святые иконы из церкви. Жена и говорит: “Икону Святого Николая Чудотворца обязательно возьмите”. Но не случилось, даже маленькой иконы мы не взяли. А как пришли с иконами, то жена и говорит: “А вот он Святой Николай Чудотворец сам мне явился”. И показывает его иконку и говорит: “Я ее нашла около дома”. Тогда я от радости заплакал: “О, Святитель, батюшка, ты к нам явился, к великим грешникам”.
Тогда мы эту иконочку показали священнику отцу Николаю Тихову. И он сказал, что это вам милость от Бога.
Когда была в то время война, мы этой иконочкой благословили детей Ваню и Гришу, и их Святый Николай сохранил невредимыми.
Да, именно мне было знамений и чудес, всех не опишешь.
Это же, когда я умру, останется на память».
Этими словами записи в тетради деда Кузьмы и заканчиваются.
Вот по этим записям и по рассказам мамы я и Толя и составили портрет своего деда. Замечательно, что именно Акафист Святителю Николаю он хранил как главную святыню. А в Акафисте лежит на шелковой материи икона Богородицы «Милующая». Это такая святынька! Ведь на обороте иконки написано: «В дар и благословение св. Афонской горы из Свято-Троицкого древняго скита».
Значит, дед был на Афоне!
Я спрашивал у мамы: как дедушке удалось избежать тюрьмы, ссылки? Ведь он был помощником управляющего, близко общался с жандармами. А после, в советское время, не скрывал, что он православный, оставался старостой церкви, даже был на Афоне!