– Да, но все получилось нормально. Сейчас шел по дороге и вспоминал Марселя Пруста. Помните, вы как-то рассказывали?
– Да-да, Пруст… Такой камерный и в то же время фундаментальный. Как раз к этому я сейчас и стремлюсь. Вам повезло: завтра будем снимать очень интересный эпизод. Должны подъехать журналисты…
Он ушел. Мы с братом остались одни.
– Посмотришь, как здесь красиво. Он здесь вырос. Дом построил точно такой, каким его запомнил. Он даже мать свою собирается снять, представляешь? Ну садись, будем вечерять.
С утра, до съемки, мы отправились погулять. Прошли сосновый бор, вышли к берегу реки. Она была маленькая и тихая, но с высокими берегами. Через подвесной качающийся мост шел белоголовый мальчик. Он вежливо поздоровался с нами.
Мы остановились на мосту, Толя показал вниз:
– Смотри.
Вода была чистая, она медленно текла, расчесывая длинные зеленые водоросли. Водоросли плавно выгибались, двигались, как живые.
– Они в «Рублеве» сняты, – вспомнил я.
– Верно. Знаешь, все же детские впечатления – самые сильные. Вот видишь, он здесь рос, поэтому в который раз сюда возвращается. Без этого нельзя: любой талант с копыт летит, если потеряешь родную речушку, вот эти водоросли… Даже Бунин увял.
Разве мы могли подумать тогда, что через семь лет судьба отделит Андрея Тарковского от этого деревянного подвесного моста, от зеленеющих на том берегу купав, от соснового бора, от поля, в котором растет одинокий куст…
Разве можно было подумать, что одна и та же смертельная болезнь настигнет Анатолия в Москве, а Андрея Тарковского на чужбине? Господи, как много они могли бы сделать! Как мало лет прожили они на этом свете…
А в тот день мысли были о жизни. И была она прекрасна.
– Да… – Анатолий вздохнул. – Помнишь, Тузенбах в «Трех сестрах» говорит: «Какие красивые деревья, и, в сущности, какая должна быть около них прекрасная жизнь!» Ничего дороже этого нет, ничего…
Мы вернулись в сосновый бор, там заканчивалась подготовка к съемке.
Маргарита Терехова смеялась, слушая режиссера. Он сидел в шезлонге в ковбойской шляпе, в рубашке с короткими рукавами, в белых брюках до колен. Мы подошли и сели рядом, на траву.
– Смотрели соляристику, – сказал Толя.
– Что смотрели? – не поняла Терехова.
– Водоросли в реке, – сказал Тарковский. – Они чем-то похожи на наш Солярис. И на твои волосы, Рита. Репетируем.
Включились осветительные приборы. Режиссер объяснил еще раз, что надо делать актерам, как двигаться в кадре. Сказал Анатолию, что в тот момент, когда Прохожий поднимется с земли и начнет философствовать, слезы непроизвольно должны политься из его глаз.
Съемка началась, все шло так, как заранее было определено режиссером и оператором. Анатолий упал с треснувшего прясла, поднялся, заговорил о деревьях, травах… Лицо его изменилось, стало каким-то странным. Как будто он говорил о тайне, ведомой только ему…
– Снято, – сказал оператор. – У меня все в порядке.
– А где же слезы? – спросила Терехова удивленно.
Тарковский, расставив ноги, замер. В глазах его было удивление, даже растерянность. Погасли осветительные приборы, сразу стало сумрачно. Режиссер понял, что Анатолий передал состояние своего героя тоньше, глубже – и без всяких слез…
– Снято, – сказал он и потрогал усы. – Все свободны.
На другой день мы прощались.
– Куда ты теперь? – спросил Тарковский Анатолия.
– Поеду с роликами…
– М-да… Моя бы воля, я бы тебе не только концерты, но и сниматься у других режиссеров запретил. Где ты сейчас живешь?
– Да вы не волнуйтесь, у меня есть друзья.
– Деньги-то у тебя есть? Если нет – занимай, никто тебе не откажет. Я, например, третий год в долг живу. И ничего, как видишь. Вот даже ковбойскую шляпу купил.
– Мы с братом такие же купим.
– Да, Толя, как насчет моего предложения? Ты думал? Погоди, не улыбайся, я ведь серьезно…
– Нет, Андрей Арсеньевич, это не для меня.
– Все же подумай. Осенью она должна приехать в Москву…
Когда мы расстались с Тарковским, Толя объяснил:
– Он хотел меня женить на одной богатой американке.
Она от его фильмов без ума.
– Значит, и от тебя тоже?
Мы смеялись, развивая мысль о том, как бы зажил Анатолий, женись он на этой самой богачке, о которой Тарковский сказал, что она и собой хороша, и в кино понимает.
Волшебная флейта
Во время работы над «Гамлетом» Анатолий встретился с ярко одаренной женщиной: это была режиссер Лариса Шепитько. Она пригласила Анатолия сниматься в роли полицая Портнова. Повесть В. Быкова «Сотников» я читал, но, сколько ни напрягал память, Портнова вспомнить не мог. Посмотрел повесть – действительно, не этот персонаж занимал воображение писателя. Я решил, что Анатолий будет сниматься в очередном эпизоде. Видимо, по доброте душевной не мог отказать режиссеру.
Тем более что это – женщина, да еще, как он говорит, умница, талант… Когда я посмотрел фильм, понял, почему Анатолий так хорошо говорил о Ларисе Шепитько, – она сняла действительно замечательную картину.
– Для меня кино не профессия, – сказала она в одном из интервью, – а способ существования в жизни. Есть круг проблем, мимо которых я как человек не могу пройти, и я обращаюсь к ним в работе, я их по-своему осмысляю, у меня появляется желание поделиться размышлениями с другими людьми.
Анатолий очень тяжело переживал гибель Ларисы Шепитько и ее друзей по искусству в автомобильной катастрофе во время съемок «Матеры». Говорил, что считает творческим счастьем встречу с ней.
«Две вещи не переставали меня удивлять в Ларисе Шепитько во время нашего знакомства, – писал Валентин Распутин в «Слове о Ларисе Шепитько». – Я пытался понять их, разгадать и не мог. Впрочем, объяснение тут может быть только одно: это было свойство натуры не только очень талантливой в своем деле, но и натуры особенной, выделенной среди многих и многих высокой, точно дарованной духовностью. Не знаю, много ли таких людей среди нас, – должно быть, очень мало. Как правило, судьба не дает им жить долго (они ее хорошо чувствуют), и в этом тоже какой-то свой смысл, который мы не можем или не хотим разгадать. Мы принимаем их за таких же, как мы, а они нечто иное.
Они, похоже, и в мир-то приходят, чтобы показать, каким должен быть человек и какому пути он должен следовать, и уходят, не выдерживая нашей неверности: неверности долгу, идеалам, слову – вообще нашей неверности. Но память о них и помогает, должно быть, оставаться нашей совести».
У нее было точное чутье на первоклассную прозу. Поэтому она и остановила свой выбор на «Сотникове». Но это была не экранизация буквы произведения. Дух повести Василя Быкова, нравственная проблематика, исследование таких понятий, как долг, верность Родине, предательство, страх перед смертью, – вот что занимало режиссера. На уровень философского обобщения выводилась, казалось бы, простая история о том, как два партизана пошли добывать еду для отряда, как попались полицаям, как вели себя на допросе и перед смертью. Это очень важно: поведение на допросе. Вот почему такая фигура, как полицай Портнов, становится важной в фильме.
Уже потом, когда Ларисы Шепитько не стало и когда слава о «Восхождении» широко разнеслась по всему миру, я однажды попросил Анатолия рассказать о первой встрече с ней.
– Сначала я думал, что это будет очередной фильм «про войну». То есть перепев уже сказанного. И вот мы встретились, стали разговаривать… Не столько про фильм, сколько про жизнь вообще. И я сразу почувствовал в ней очень интересного человека. Я, конечно, не мог тогда предположить, какой ролью станет для меня Портнов. Я лишь догадывался… Но интуиция мне подсказывала, что фильм может получиться значительный, во многом новый… Она показала мне три части готового материала, и я окончательно убедился в том, что передо мной очень талантливый человек. Тогда я стал работать на полную катушку – искать, думать, мучиться, и роль увлекала меня все больше и больше… А потом стало жаль, что работа кончилась…
Портнов – это предатель, добровольно работающий у фашистов. Он не просто жесток. У него даже есть философия. Он объясняет Сотникову, что перед лицом смерти все высокие понятия улетучатся, как дым, останется лишь животная жажда жить.
«Ну что еще есть у человека?» – спрашивает Портнов. «У меня есть отец, мать, Родина, – спокойно отвечает Сотников. – Понял ты, мразь?»
Портнов снисходительно и с какой-то презрительной ухмылкой нажимает на кнопку и вызывает палача: «Гоманюк…»
Но, когда и после пыток Сотников не ломается, когда идет на казнь, не склонив головы, Портнов начинает метаться. Трудно забыть кадры, когда он, в черной шляпе с опущенными вниз полями и в черном пальто, в сапогах, хочет пристроиться к группе немцев-офицеров, а они становятся так, что он оказывается вне их группы. Портнов смотрит на Сотникова и видит, что тот отказывается от помощи Рыбака, сам восходит на эшафот.
Не забыть и слезу мальчишки, которого вместе с другими жителями деревни заставили наблюдать казнь. Мальчишка в буденовке, а на буденовке след от звезды. Сотников замечает взгляд мальчишки и пытается улыбнуться ему, и в это время жизнь его обрывается.
Поединок Сотникова и Портнова превратился в философский спор о жизни, о ее смысле, о человеческом предназначении.
Через несколько лет я увидел у Анатолия фотографию: счастливая, в вечернем платье, с цветами, Лариса Шепитько стоит на сцене рядом с Анатолием. Это – на премьере «Восхождения».
– Подарили, – сказал брат. – Знаешь, был вечер ее памяти в Политехническом. Я был занят, снимался. Приехал на вечер прямо в гриме Достоевского, но опоздал – уже шел какой-то ее фильм. Так досадно… И ей не успел сказать, что отношусь к ней как к прекрасному режиссеру, прекрасной женщине, и всем ее друзьям, поклонникам – тоже. Почему так? Почему мы при жизни скупы на доброту, на хорошие слова? И почему так щедры после смерти? Беда…