«Когда мой сын вырастет и захочет узнать, какой я была, я хотела бы, чтобы он посмотрел “Восхождение”», – сказала Лариса Ефимовна одному журналисту.
А актер? Может ли он так сказать? На своем инструменте, своей волшебной флейте, он играет ведь очень разные мелодии…
Анатолий играл Гамлета и предателя Портнова – характеры прямо противоположные друг другу. Он находился в поре творческой зрелости, и, думаю, ему уже были подвластны для воплощения любые человеческие типы.
Но одно дело мнение мое, брата, другое – главного режиссера театра. М. А. Захаров не стал занимать Анатолия в других спектаклях театра, которым руководил. Это и неудивительно: его пристрастия лежали совсем в ином художественном русле.
Теперь все знают рок-оперы Захарова и композитора Рыбникова – «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты», «“Юнона” и “Авось”».
И. Владимиров, М. Захаров были склонны к музыкальным спектаклям на драматической сцене.
Петь в микрофон и танцевать Анатолий не захотел. Когда Инна Чурикова ушла в декретный отпуск, «Гамлет» стал идти редко, а потом и вовсе был снят. Анатолию надо было уходить.
Помню, как в Свердловске он прекрасно читал «Замечали – по городу ходит прохожий?..» Леонида Мартынова:
…На потертых диванах я спал у знакомых,
Приклонивши главу на семейных альбомах.
Выходил по утрам я из комнаты ванной.
«Это гость, – вспоминали вы, – гость не незваный,
Но, с другой стороны, и не слишком желанный…»
– Вы надолго к нам снова?
– Я скоро уеду!
– Почему же? Гостите. Придете к обеду?
– Нет.
– Напрасно торопитесь! Чаю попейте.
Отдохните да, кстати, сыграйте на флейте.
Да! Имел я такую волшебную флейту.
За мильоны рублей ту не продал бы флейту…
Именно так все и было. Друзья, их потертые диваны, знакомые друзей, гостиницы – когда приглашали сниматься.
Я в то время стал все чаще думать о том, что надо возвращаться на Волгу. Хотел в Саратов, но интересную работу мне предложили в Куйбышеве, и я согласился, потому что города эти во многом похожи и не так далеко друг от друга находятся. При желании можно было на пароходе отправиться по Волге и в Горький. В Куйбышеве всегда был неплохой драматический театр, и я стал уговаривать Анатолия ехать к нам. Он было согласился, но тут одно за другим пошли хорошие предложения от кинорежиссеров: он стал сниматься у А. Алова и В. Наумова в «Тиле Уленшпигеле» в роли рыбника Йоста, потом его пригласили на роль доктора Павлова в советско-болгарский фильм «Юлия Вревская», потом режиссер Ю. Егоров предложил ему главную роль в фильме на современную тему «Там, за горизонтом». Анатолий опять с головой ушел в работу, переезжая из одной киногруппы в другую. Роль Гамлета оказалась его последней театральной работой…
Г а м л е т…Вот флейта. Сыграйте что-нибудь.
Г и л ь д е н с т е р н. Принц, я не умею.
Г а м л е т. Пожалуйста.
Г и л ь д е н с т е р н. Уверяю вас, я не умею.
Г а м л е т. Но я прошу вас.
Г и л ь д е н с т е р н. Но я не знаю, как за это взяться.
Запись на полях его рабочего экземпляра пьесы: «Я умею играть, но что же вы перепутали меня с простым инструментом?»
Дача
Редкое лето мы не съезжались на дачу к отцу. Впрочем, «дача» – несколько громко сказано. Выйдя на пенсию, отец вступил в садоводческое товарищество, которое организовали журналисты и писатели, купил сборный финский домик и принялся за дело. Сложностей было тьма, но отец не сдавался. Особенно удручал вид садового участка: это были почти сплошные камни у подножия горы. Утоптанная дорога – бывший скотопрогонный тракт – шла как раз посередине отведенной под сады земли.
Но «глаза страшатся, а руки делают», – любила приговаривать наша Бабаня, когда мы поливали ее сад-огород, таская ведрами воду.
Главным энтузиастом строительства дачи был Анатолий. Корчевать камни, ставить домик он принялся с азартом. Шутил, дурачился, изображал, таская камни, «героя на рудниках».
Мы покатывались со смеху, а мама меньше жаловалась и спокойней отдавала распоряжения. Спали в шалаше, на сене, и чудо как хорошо спалось.
Сразу за нашим участком начинались холмы, волнами уходящие к горам. Внизу гремела Ала-Арча, ледяная, быстрая, ворочающая во время разливов и таяния снегов громадные валуны.
Ущелье замыкала гряда великолепных гор со снеговыми шапками.
Отец любил подчеркивать, что тут, в киргизском Алатау, любая вершина выше Эльбруса.
На второе-третье лето склон горы, где трудились садоводы, было не узнать. На месте голой, выжженной солнцем земли зеленели плодовые деревья, кусты малины, смородины… Отец то и дело повторял свое излюбленное, слышанное нами, по крайней мере, раз тридцать:
– Тут палку в землю воткни – завтра она зазеленеет. Только дай воду и не забудь взрыхлить землю.
– Работай, «теоретический садовод», – обрывала его философствования мама. Она, как командир, на каждый день ставила перед нами задачи: сегодня сделать ступеньки, окучить картошку, подрезать усы земляники и прочая, и прочая…
«Теоретическим садоводом» отец стал после «теоретического охотника». С молодости любивший охоту, отец и потом все собирался когда-нибудь вырваться поохотиться, но дело сводилось к покупке очередных «Охотничьих просторов» или «Охотничьих рассказов».
Теперь в дачном домике появились две полки с книгами и брошюрами по всем вопросам, связанным с садово-огородным делом. В газетах отец выступал как специалист по вопросам сельского хозяйства. Да и вырос он в деревне. Поэтому освоить дело практически ему не составило труда. Более того, когда его сад стал подниматься и бурно плодоносить, к нему потянулись за советами гордые соседи: как известно, каждый садовод-огородник считает, что у него все растет лучше, чем у других.
Маме стало не до острот. Однако новое имя отцу придумал Анатолий: «Латифундист».
Вечерами собирались на веранде, сделанной своими руками, и смотрели «широкоформатное кино»: на закатах, особенно после дождя, небо полыхало такими красками, которым позавидовал бы и Рерих. В горах быстро меняются теплые и холодные массы воздуха и небо расцвечивается такими невозможными красками, что дух захватывает.
А потом зажигались звезды, висели они низко, как спелые яблоки.
Пили чай из самовара, вспоминали «семейный юмор».
Отец, коньком которого были постановочные, часто критические статьи, время от времени пытался «подпустить» лирики.
Однажды он написал:
«По голубому небу плыло облачко. Словно споткнувшись, оно остановилось».
«Облачко» из статьи вычеркнули.
Отец очень удивился: «Разве это плохо?» Вставил «находку» в следующий материал.
Опять вычеркнули. Тогда он «споткнувшееся облачко» использовал в зарисовке.
На пятый, что ли, или на шестой раз мама, работавшая машинисткой, побежала к редактору: «Оставьте “облачко”! Я больше не могу!»
Вид у мамы был столь отчаявшийся, что редактор сжалился.
Вспоминали и другие смешные истории. Анатолий оттаивал, набирался сил. И дело, разумеется, было не только в том, что мама старалась изо всех сил, чтобы он поправился. В Анатолии жило обостренное чувство семьи – может быть, самое сильное в нем. Он именно мечтал о своей семье – чтобы было «семеро по лавкам», чтобы вот так, как у отца, собираться за одним столом…
Я недоумевал: как женщины этого не видят? Или настолько одичали, что предпочитают провести вечер с «секс-символом», чем с человеком, который будет верным и преданным мужем на всю жизнь? Да что женщины, роман откроешь, где герой – артист, или в кино, или на сцене, – какие они, артисты-то? Обязательно соблазнители, проходимцы. Обязательно отобьют девушку у «хорошего простого парня». Прямо наваждение какое-то.
Как будто среди актеров нет серьезных, нравственных людей.
Самым любимым отдыхом Анатолия были занятия по дому – в каких бы захолустных каморках его ни поселяли, он умудрялся придать им уютный, иногда даже импозантный вид. В разные цвета расписывал полы, стены, строгал, сам делал стеллажи, полки… Любил ходить по комиссионным магазинам. Покупал старые стулья, другую мебель, а потом придавал ей такой вид, что друзья ахали: где купил? За границей, конечно? Или в антиквариате?
Но более всего он любил расписывать кухонные доски. С ними он просто творил чудеса.
Кухонные доски он покупал разного формата и расписывал их так, как ему хотелось. Технику придумал свою: прямо из тюбика выдавливал краску, рисуя по доскам узоры. А потом, как душа ему подсказывала, завершал работу: или выжиганием, или клеил бижутерию, иногда наносил разводы из копоти… Доски получались просто замечательные. В них, как в зеркале, неожиданно проявился его чистый, светлый взгляд на мир… Говорила добрая, открытая людям и красоте душа.
Анатолий любил дарить свои доски. Наш друг, замечательный уральский художник Геннадий Мосин, подарок Анатолия повесил у себя в доме на самом видном месте. Да и не только Мосин считал доски Анатолия превосходными.
Тарковский, когда уезжал за границу, обязательно выпрашивал у Анатолия несколько досок для подарков. И слышал восторженные отзывы и от Антониони, и от Феллини, и от других знаменитостей, с кем встречался Андрей Арсеньевич.
И приезжал, и уезжал Анатолий внезапно. Только задумаем какое-нибудь «грандиозное» дело, вроде навеса над верандой, как вдруг телеграмма. У киноработников всегда «горит», все надо делать скорей-скорей, сию минуту. Выработался даже особый тип среди директоров групп, ассистентов режиссера (это по преимуществу женщины). Они умеют проходить сквозь стену, доставать птичье молоко. Сначала мама умилялась, даже несколько заискивала перед этими людьми, а потом стала их тихо ненавидеть.
…Роли, которые Анатолий сыграл в это время, были разными. Он выделял рыбника Йоста в «Тиле Уленшпигеле».
– Понимаешь, разобраться в природе зла не менее интересно и важно, чем в природе добра, – говорил он. – Ведь если конфликт между хорошим и очень хорошим, то это будет не произведение искусства, а манная каша для дистрофиков. Особенно настаивают на показе только хорошего, как правило, конъюнктурщики, люди серые и бесталанные. Они очень оперативно «откликаются». Чтобы дать им по рукам, надо, конечно, иметь смелость. И мужество. А если добро сталкивается со злом, значит, есть настоящий конфликт. Хочешь не хочешь, а надо хотя бы заявить проблему. А если начинаешь играть негодяя, то надо отыскать