Когда-то мальчишками мы с восторгом смотрели фильм «Путешествие будет опасным» – так в нашем прокате назывался знаменитый вестерн Джона Форда «Дилижанс». Там индейцы ведут охоту за белыми, которые совершают рейсовое путешествие в дилижансе. До последней минуты зритель не знает, что будет с пассажирами.
В «Сталкере» «охоту» за человеком, как точно определил Анатолий, ведет совесть.
Герои прорвались, рискуя жизнью, в Зону. Они садятся на какую-то брошенную дрезину, едут… Бесконечно длинный план – герои смотрят по сторонам, камера внимательно наблюдает за Писателем. Лицо его как будто равнодушно, измучено похмельем, невзгодами, сомнениями… Но в глубоких глазах есть еще и любопытство первопроходца, и удивление, и ожидание: что же там, за дымкой, за рассеивающимся туманом – неужто действительно необыкновенная страна? Неужто действительно в мире существует чудо? Неужто можно стать его свидетелем?
П и с а т е л ь. Послушайте, Чингачгук, вы ведь проводили сюда много людей…
С т а л к е р. Не так много, как мне хотелось…
П и с а т е л ь. Ну, все равно, не в этом дело. Зачем они шли сюда? Чего они хотели?
С т а л к е р. Скорее всего… счастья…
П и с а т е л ь. Везет же людям. А я вот за всю свою жизнь ни одного счастливого человека не видел…
Герои все дальше уходят в Зону, все напряженней, все мучительней их путь. Все острее, злее и обнаженней их споры.
Они останавливаются перед какой-то трубой, из которой, вырываясь, хлещет грязная пенная вода. Надо перейти эту воду – как через реку Стикс.
С т а л к е р. Ну вот и сухой тоннель.
П и с а т е л ь. Ничего себе – сухой…
С т а л к е р. Это местная шутка. Обычно здесь по шейку.
Писатель погружается в воду первым – раскидываются по воде, как крылья, черные полы его пальто… Он вообще всюду идет первым – так почему-то хочет Сталкер.
Вот они оказываются в тоннеле. По грязным лицам катится пот, дыхание прерывисто, в глазах и ожидание беды, и страх загнанного зверя, и надежда.
Сталкер, обманывая Писателя, опять заставляет его идти первым, Зона пропускает Писателя, он остается жить. И вот тут-то, когда кончилась игра со смертью, Писатель обнажает душу.
П и с а т е л ь. А вам дозарезу надо знать, чья это выдумка – Зона. Какая разница? Что толку от ваших знаний? Чья совесть у них заболит? Моя? У меня нет совести. У меня есть только нервы.
Обругает какая-нибудь сволочь – рана. Другая сволочь похвалит – еще рана. Душу выложишь, сердце свое выложишь – сожрут и душу, и сердце. Мерзость вынешь из души – жрут мерзость. Они же все поголовно грамотные, у них сенсорное голодание… И все крутятся вокруг: журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные… И все требуют: давай, давай!..
Как много пришлось выстрадать Писателю. Как изменилось его представление о жизни, о самом себе – с той минуты, когда он вошел в Зону…
Любители приключений, фантастики были разочарованы в «Сталкере». Многим критикам картина показалась скучной, затянутой. Иное отношение к фильму было у тех, кого интересовала проблематика нравственная, религиозная, кто понимал, что жизнь бездуховная есть смерть.
Николай Григорьевич Гринько рассказал:
– «Сталкер» снимался трудно. Большие партии отснятого материала ушли в брак – «кодак» оказался испорченным, передержали его на складе. И вот когда, казалось, преодолели самые сложные эпизоды – нате, начинайте сначала… Менялись операторы-постановщики. Ушли многие другие члены съемочного коллектива. А Солоницын, готовясь – в очередной раз – лезть в грязь, воду, только острил, смеялся над собой. Очень тяжелым был эпизод «сухой тоннель». Монолог перед Комнатой Анатолий провел с болью, подлинным страданием, очень сильно.
И подумалось: вот ведь до каких трагедийных высот мог подниматься артист, когда его не обуживали, не загоняли в рамки «концепций», схем… Но в то же время надо помнить, что Тарковский всегда стремился к хроникальности, малейший наигрыш вызывал у него острую неприязнь. Он считал, что Ролан Быков и Иван Лапиков в «Андрее Рублеве» работают не в ансамбле, который он создавал, выбиваются из общей ткани фильма. А работы Быкова и Лапикова как раз и нравились критике, привыкшей к тому, чтобы актер «выдавал» на-гора страсть… Хочу остановиться на таком парадоксе. В своих публичных выступлениях Анатолий развивал мысль о том, что актер – это исполнитель воли режиссера, это инструмент, с помощью которого режиссер создает художественное произведение. Он ставил творчество актера в прямую зависимость от режиссера, считал актерскую профессию вторичной.
Но в том-то и парадокс, что, снимаясь у совершенно разных режиссеров, он сильно вел свою тему в искусстве. Это была тема разбуженной совести, высокой духовности, которая пронизывает жизнь человека и заставляет жить по своим, особым законам.
Даже играя роли так называемых отрицательных персонажей, он вызывал их на суд совести, доказывая от противного обязательность духовности в человеке. Он всегда стремился к правде. Правда – вот что было главным в его жизни и творчестве. Правда образа, правда – как основа всего…
Когда закончилась работа над «Сталкером», Анатолий неожиданно прилетел на дачу. Рядом с ним стояла высокая, стройная молодая женщина. У нее было чистое, милое лицо, тихий взгляд ясных голубых глаз.
Смущаясь, Анатолий сказал:
– Знакомьтесь, это Светлана, моя жена.
Казалось, что он, как герой фильма, прошел через «сухой тоннель». Но только в отличие от Писателя обрел счастье.
Кино как молитва
На последних годах жизни Андрея Арсеньевича Тарковского мне хочется остановиться особо. Причин здесь несколько: главная в том, что стремительно завоевавший мир Интернет дал возможность высказываться обо всем на свете, в том числе и о кино, разным «блогерам», иногда имеющим и миллионную аудиторию, со своими «мнениями» о фильмах Тарковского. Безапелляционность, невежество, категоричность суждений этих блогеров такова, что оторопь берет.
О фильмах и творчестве Андрея Арсеньевича написано много, но наиболее серьезные книги вышли за рубежом, а наши, отечественные, – малыми тиражами. Поэтому голоса серьезных кинокритиков тонут в суетной «популярной» интернетовской болтовне. Тем отрадней было в последнее время прочесть большое интервью сына Андрея Арсеньевича и посмотреть его замечательный документальный фильм о творчестве отца, привезенный им в Москву в 2019 году.
«Я хотел создать контакт между ним и публикой без всяких фильтров. Такое ощущение, что за все эти годы книги о нем словно заслонили его самого. Было здорово дать ему еще один шанс высказаться от первого лица», – говорит Андрей Тарковский-младший.
И фильм, и интервью Андрея Андреевича затрагивают вопросы бытия человека на земле с Богом и без Бога, миссии киноискусства, и потому нельзя обойти их стороной, и хочется продолжить разговор на эти вечные и всегда актуальные темы.
Благодаря Анатолию мне посчастливилось не только присутствовать на съемках, но и встречаться с Андреем Арсеньевичем. Несколько раз подробно беседовать с ним, говорить о кино, литературе, творчестве в целом. Я уже тогда понимал, что встречаюсь с выдающимся человеком. Но более всего на меня действовали оценки Толи, когда мы разбирали его роли или говорили о Тарковском. Толя неизменно повторял с убежденностью: «Пойми, Леша, он – гений».
Эти слова брата казались мне преувеличением, данью уважения к режиссеру, который сыграл главную роль в определении его судьбы: Толя был любимым актером режиссера, его своеобразным «талисманом». После «Рублева» ни один последующий фильм Тарковского, снятый в нашей стране до его отъезда за границу, не обходился без актера Солоницына. И, чем взрослее я становился, чем больше размышлял о фильмах и самом режиссере, тем больше понимал, что Анатолий прав. Я смотрел и читал все, что писалось о Тарковском у нас и за рубежом, особенно после того, как стало доступно большинство источников после «перестройки».
Один за другим уходили из жизни друзья и товарищи, уже иначе стал оцениваться их вклад в литературу, кино, искусство. Продолжались споры, менялись оценки их творчества, но внимание к Тарковскому не угасало. И пристальней стали теперь смотреть на наследников: а что же явят собой они, оправдают ли надежды, которые на них возлагали?
«Жертвоприношение» – последний фильм Тарковского, ставший его завещанием, – заканчивается титром:
«Посвящается моему сыну Андрюше. С надеждой и утешением. Андрей Тарковский».
И вот «Андрюша», уже человек с сединой на висках, сидит перед камерой и отвечает на вопросы бойкого тележурналиста из новомодных блогеров, «приколистов», но, слава Богу, все же достаточно осведомленного в вопросах киноискусства и сдержанного в своих вопросах, касающихся жизни родителей Андрея Андреевича. И чем дольше шло это интервью, тем больше возникала симпатия к сыну Тарковского, тем больше он располагал к себе и скромностью, и выверенностью ответов на непростые, а порой и каверзные вопросы. И главное, в ответах сына было глубокое понимание сущности творчества отца, популяризацией которого он занимается уже много лет, живя во Флоренции, где сосредоточен большой архив, доставшийся ему по наследству.
И еще больше меня обрадовал документальный фильм Андрея Андреевича, сделанный так, будто сам отец продолжает разговор с нами и сыном – в той излюбленной манере Андрея Тарковского, где пластическая выразительность каждого кадра выверена до совершенства, несущего в себе силу поэзии самого высокого полета – как в стихах у его деда, Арсения Александровича Тарковского, или как у Бориса Леонидовича Пастернака.
О поэзии говорится в интервью, она предстает и в документальном фильме сына. Разумеется, он не смог подробно ответить на те многочисленные и настойчиво повторяющиеся заблуждения в оценках фильмов отца. Формат его публикаций иной. И потому, думается, есть повод высказать ряд важных, на мой взгляд, суждений.