– Ну почему… Вспомни, как Гамлет встречает актеров.
– Гамлет – исключение.
– Но мы же знаем, что исключение и составляет правило. Есть обывательское представление о профессии актера, а есть понимание ее подлинной сути.
– Да, конечно… Но иногда мне кажется, что профессии актера как таковой нет вообще… Ее придумали… На сцену и в кино так много людей идут ради тщеславия. Женщины особенно. Да и мужчины немногим лучше. Жажда славы, поклонения… Еще хуже, когда эти качества выставляются напоказ как добродетели.
На днях-то, вспомни, смотрели по телевизору… Этот режиссер прямо сказал, что «скромность – прямой путь к забвению». Выходит, мы просто обязаны быть нескромными, что ли? Да еще и улыбался, балбес, очень довольный собой…
– Но ведь не только тщеславие выводит людей на сцену и в кино. Вот у тебя какие были побудительные мотивы?
– Ты имеешь в виду Тину Григорьевну? Она заставила меня выучить отрывок из «Войны и мира», а я не хотел, потому что считал, что зазубривание есть глупость… Потом выучил, чтобы отвязаться… Потом уже необходимо было выступить, потому что слово дал… Она, конечно, поступила как умный педагог – решила посмотреть, на что я способен. Она как будто предчувствовала во мне актерские способности…
– С того момента у тебя и родилась мечта стать актером?
– Может быть.
– А когда ты раз за разом не попадал в вуз, что тебя заставляло идти на экзамены снова и снова?
– Хотел заниматься искусством. Помнишь, мы сидели с тобой на кухне, когда я вернулся из Москвы, и ты спросил: «Что теперь будешь делать?» Я ответил: «Я думаю, что нигде не принесу людям столько пользы, как в актерской профессии»…
– То есть в то время ты твердо определил, кем тебе быть в жизни? И где лучше всего раскроются твои способности?
– Да. Я, конечно, не знал, что в актерской профессии столько шелухи… Например, актера называют «личностью» только ради того, чтобы ему польстить… Бывает так, бывает. Вообще, в актерской среде много фальши, неискренности… Сыграет какой-нибудь посредственный актер крупного начальника – вот тебе и «личность». Николай Симонов играл Протасова. Это что, не личность? А сколько глупости нагорожено про так называемую современность… Вот у Достоевского прочел. Посмотри, там закладка… Да, вот:
«В том-то и признак настоящего искусства, что оно всегда современно, насущно-полезно. <…> Искусства же несовременного, не соответствующего современным потребностям, и совсем быть не может. Если оно и есть, то оно не искусство. <…> начиная с начала мира до настоящего времени, искусство никогда не оставляло человека, всегда отвечало его потребностям и его идеалу, всегда помогало ему в отыскании этого идеала, – рождалось с человеком, развивалось рядом с его исторической жизнию и умирало вместе с его исторической жизнию. <…> Оно всегда будет жить с человеком его настоящею жизнию, больше оно ничего не может сделать. Следственно, оно останется навсегда верно действительности».
Вот и весь вопрос о современности. Для меня современно то искусство, когда оно хорошо, качественно. С точки зрения профессионализма.
– Какие фильмы ты относишь к этому рангу?
– Ну, например, «Жанну д’Арк» Брессона. Из наших – «Мать» Пудовкина…
– А из современных?
– Мне неловко говорить, так как в некоторых из этих фильмов я снимался… Я, разумеется, очень субъективен. Но взять хотя бы «Пастораль» Иоселиани. Это же изумительный фильм… Очень мне нравится Элем Климов – по-моему, он мог бы поставить «Мастера и Маргариту»… У него есть все данные для этого– он может сделать и гротеск, сатиру, и выткать тонкий психологический рисунок… Теперь ведь в режиссуру лезут все кому не лень. У меня спрашивали: «А вы не хотите стать режиссером?» Я отвечал: «Не хочу». Потому что в режиссеры идут из актеров кто побойчее, кто понахальней. Мол, а я что, хуже? И не понимают, что быть режиссером – это значит быть философом, это значит иметь что-то такое сказать людям, что ты выстрадал, вызнал в жизни, а не красиво развести актеров в кадре или взять мегафон в руки и орать толпам статистов: «Туда! Сюда!» Чаплин, по-моему, как-то верно сказал, что есть бездарные режиссеры, которые на съемках чувствуют себя полководцами… Это тщеславие, возведенное в чудовищную степень… Иногда мне хотелось такому режиссеру дать подзатыльник, чтобы поставить его на место… Настоящих режиссеров, конечно, единицы. Это Вадим Абдрашитов, Никита Михалков, Алексей Герман. Я жду фильмов Болота Шамшиева, Толомуша Океева, целой плеяды грузинских режиссеров – братьев Шенгелая, Резо Эсадзе… Это те режиссеры, которые создают киноискусство. А есть кинокоммерция.
– Ты начал о «Мастере и Маргарите»…
– Да, мне как-то приснилось, что Элем Климов снимает этот фильм. А Лариса Шепитько, его жена, играет Маргариту…
И я играл. В жизни не угадаешь кого… Финдиректора Римского. Помнишь сцену, когда он один в варьете, и Бегемот с Азазелло начинают его сводить с ума? Бегемотом был Миша Кононов, а Азазелло – Ролан Быков. Мне было и смешно, и страшно… Я проснулся, посмеялся, а сам весь в поту – превращения этих чертей были жутковатыми. Закурил, стал думать… Конечно, сыграть бы Понтия Пилата – вот было бы счастье актера… И какую-нибудь комедийную роль тут же – ну, например, председателя акустической комиссии Аркадия Аполлоновича Семплеярова. Помнишь, на вечере Воланда он требует «разоблачений» фокусов?
– Помню. Фагот его просьбу выполняет – говорит, что вчера вечером он был не на заседании акустической комиссии, а у одной актрисы. Вот тебе и «разоблачение».
– Да-да. А Воланд кто был, знаешь?
– Нет, конечно.
– Марлон Брандо… Ну, ладно, размечтались…
– В кино ты снимался почти двадцать лет. Не один раз тебе приходилось играть людей творческого труда. Это случайно?
– Не знаю… Но я с радостью брался за эти роли; по-моему, тут большое значение имело то, что наш предок – летописец и иконописец, отец – журналист, ты – писатель.
– Когда я узнал, что наш пращур Захар Солоницын был летописцем, я испытал чувство гордости. А ты?
– Конечно! Это помогло мне бороться за первую мою роль в кино, играть ее… Снимали во Владимире, Суздале, Пскове, Андрониковом монастыре… И мне казалось, что там же ходил и Захар Солоницын… Меня еще поразило то, что я тогда, в пору юности своей, в пору овладения профессией, в Андрониковом монастыре случайно натолкнулся на могилу Федора Волкова.
– Я сейчас подумал, что не знаю, какой твой любимый цвет. Я спросил тебя об этом на улице, когда мы грелись на солнышке, а ты не ответил…
– Я задумался… Потом обратил внимание, с какой тоской на меня посмотрела женщина… Ладно. У меня нет определенного любимого цвета. Сначала мелькнул желтый, а потом я подумал: почему желтый? Понимаешь, каждый цвет красив… Я вспомнил свои доски. У меня бывало желание – после трудных репетиций, после спектаклей или съемок – расслабиться, и я брался за доски… У меня было желание расписать обыкновенную кухонную доску. Я брал краски, которые раньше были закуплены, и вдруг видел, что из тех красок, которые у меня были раньше, осталось всего несколько. Или есть только одна. Но если было желание писать, то эта единственная краска – зеленая, к примеру, – мне очень нравилась. Я находил разную бижутерию, стеклышки, начинал расписывать, клеить, монтировать бижутерию и создавал нечто. И единственная краска начинала звучать… Интересно, что именно такие доски больше всего и нравятся. Вот сейчас вспомнил Бараташвили. Знаешь его стихотворение о синем цвете?
– Знаю, но не наизусть. Прочтешь?
– С удовольствием…
Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.
И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.
Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.
Это цвет моей мечты.
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружен земной простор.
Это легкий переход
В неизвестность от забот,
И от плачущих родных
На похоронах моих.
Это синий, негустой
Иней над моей плитой.
Это сизый, зимний дым
Мглы над именем моим.
…Как много дано поэзии! Как много дано большому таланту! В самые трудные минуты жизни меня спасала именно поэзия.
Часто, задумываясь над ролью, не находя ответа на вопросы, я обращался к любимым поэтам и у них находил ответы. «Любите живопись, поэты», – сказал Николай Заболоцкий. А я бы сказал: «Актеры, любите поэзию!» Да-да, именно ей дано быть рулевым в жизни, она всегда помогала мне…
– Ты бывал по меньшей мере в ста городах. Какой из них твой самый любимый, я тоже не знаю.
– Много поездив, я более всего полюбил Ленинград.
– А вот с понятием «Россия, Родина» – какой город встает перед глазами?
– Такого города не возникает.
– Может, деревня, пейзаж?
– Вспоминается Волга, Зеленый остров под Саратовом. Снится и вспоминается Саратов, но по-настоящему я полюбил Ленинград. А понятие «Родина» – это более чем город, это Владивосток – Брест, Мурманск – Кушка. Я бывал в этих городах, я пересек все пространство великое наше с севера на юг, с востока на запад, да еще в других самых разных направлениях. Другой такой потрясающей страны нет нигде в мире.
– Тебе приходилось работать на весоремзаводе, на заводе сельхозмашин, ты был слесарем-инструментальщиком, были у тебя и другие рабочие профессии. Опыт работы в этой среде помог тебе в актерском деле?
– Этот опыт формировал меня как человека. Как личность. Но, когда я слышу, что вот, мол, я работал на заводе и это помогло мне проникнуть в суть художественного творчества, я рот открываю от удивления. Эти люди просто-напросто врут.