О чем только ни думалось, когда мы рассматривали изображения на этих ярко раскрашенных кусочках волшебной бумаги…
Марки и книги собирались с большим трудом, за счет всяческой экономии и обменов, а иногда и желудка: бывали случаи, когда хлеб, оставленный нам на обед, мы несли на рынок и продавали.
– Шпага, конечно, вещь, – размышлял Толя. – Но ведь ты пофехтуешь с месяц и бросишь. А где потом такие марки достанем?
Я согласился, но вид у меня, наверное, был такой убитый, что через некоторое время Толя смилостивился:
– Ладно, пусть твой оглоед радуется.
И вот она у меня в руках, настоящая рапира. Лезвие длинное, с крохотным кругляшком на конце. Эфес выгнут с изумительной плавностью. Тяжесть оружия упоительна.
Я становлюсь в позицию и выбрасываю руку вперед, и мне кажется, что на мне белая рубашка с кружевами, а передо мной граф Рошфор. Сейчас я расправлюсь с ненавистным врагом…
В тот же день начались мои несчастья. Самоделки ребят гнулись и ломались, а когда я поцарапал соседа Юрку, сражаться со мной отказались.
– Иди отсюда со своей рапирой! – орал Юрка, вытирая кровь.
Я зло смеялся и, уходя, что-то обидное кричал в ответ. Еще не понимая, что остался один, я нес рапиру как победитель, как самый лучший фехтовальщик.
Пришел с работы Толя. Посмотрел рапиру, сделал несколько выпадов, улыбаясь.
– Защищайся! – и глаза его заблестели.
Укол. Мы поменялись оружием. Я бросился в атаку, желая продемонстрировать, какой я непревзойденный фехтовальщик.
Раз!
Два!
Рапира поднялась вверх и ткнулась Толе в лицо. Он бросил скрюченную самоделку и схватился за глаз.
В секунду воинственный пыл улетучился. Я стоял, не дыша.
– Намочи полотенце холодной водой, – сказал Толя. – Зеркало дай.
Я мгновенно все выполнил. Когда он отнял полотенце от глаза, я увидел, что бровь его вспухла и стала багрово-синей.
Какой-то сантиметр – и Толя остался бы без глаза.
Страх постепенно проходил. Можно было говорить и даже пошутить над фингалом, но как-то не хотелось.
– Спрячь, – показал Толя на рапиру. – Матери скажу, что на заводе поцарапало. А ты молчи.
Мы так и сделали. На следующий день синяк у Толи поубавился, окончательно стало ясно, что беда миновала, но к рапире я больше не притрагивался.
Она так и стояла за шкафом, пока Сережа меня не спросил, почему я не фехтую. Я ответил что-то невразумительное.
– А хочешь – махнемся? – предложил он. – Я тебе дам за рапиру «Всадника без головы». Или другую книжку выберешь, у меня их много.
Я сразу согласился и побежал за рапирой.
Книги у Сережи оказались как на подбор. Глаза у меня разбегались, и это очень нравилось Сереже.
– Где достал? – я перебирал книги, не зная, на какой остановить выбор. – А где же «Мушкетеры»?
– Там есть, надо только подкарауливать. Пойдешь со мной?
Потешаясь над моим замешательством, он объяснил:
– Книги – в библиотеке. Берутся очень просто. Один разговаривает с библиотекаршей, а другой в это время спокойно сует книжку под ремень.
Он продемонстрировал, как это делается. Его курточка на молнии прикрывала книжку так, что ее не было видно.
– Нет, воровать я не буду.
Сережа перестал улыбаться и пожал плечами.
– Ты пойми, это не пирожки с капустой, а книги. Где их еще взять? У барыг? Может, у тебя много денег?
Я молчал, и он сумел уговорить меня. Мол, ничего от меня не надо, только поговорить с библиотекаршей, а все остальное он сделает сам.
Все прошло как по маслу, вот только Дюма в тот раз в библиотеке не оказалось, и Сережа утащил другие книги. Он меня хвалил, веселился, а когда пришли к нему домой, дал мне и «Трех мушкетеров», и «Двадцать лет спустя» – оказалось, что они у него были припрятаны.
– Еще пару раз сходим – получишь «Виконта», договорились?
Он стал показывать мне, как сводятся библиотечные печати: мочил ваточку соляной кислотой и аккуратно протирал страницы. Вместо печати осталось желтоватое пятно с небольшими подтеками по краям.
Вечером я показал книги Толе.
– Неплохо, – он смотрел то на титульный лист, то на семнадцатую страницу. – Хорошего ты себе нашел друга…
– Чем он тебе не нравится? – с каким-то гадким чувством спросил я.
Сразу вспомнилась грузная, как бы оплывшая библиотекарша в очках, ее седые кудельки, улыбка. Она нахваливала нас за то, что мы такие хорошие мальчики, что так любим книгу. Я, не зная, о чем с ней говорить, начал с того, что в библиотеке много потрепанных книг, что можно взяться их подклеить.
«Молодцы, молодцы, – говорила она, – приходите, я для вас оставлю самые интересные книги». И я улыбался и обещал прийти. Да неужели это был я?
– Понимаешь, – говорил Толя, – любой настоящий книжник как возьмет в руки эти вещи, так сразу поймет, что они краденые. След остался, видишь? – он показал на титульный лист, потом на семнадцатую страницу. – Ты же знаешь, что марки бывают с надпечатками и без них. Помнишь, Князев рассказывал, что из-за печати некоторые марки перестают цениться? Есть ловкачи, которые получше твоего Сережи сводят печати. Но рано или поздно это все равно становится известным. Печать стереть нельзя, понятно тебе?
Много лет спустя мы смотрели с братом новый фильм, имевший успех. Фильм мне понравился, особенно режиссура – смелая, новаторская.
– Все так, Лешенька, – грустно заметил Анатолий. – Только несколько лет назад я видел один французский фильм. Там тоже парень и девушка любят друг друга, а потом его забирают в армию. И она выходит за другого. Они тоже время от времени поют. Правда, музыка у французов раз в сто лучше. Других отличий нет… Печать стереть нельзя, я же тебе говорил, помнишь?
Он закурил, и лицо его было сосредоточенным, печальным – как тогда, в юности.
Тина Григорьевна
Отцу предложили быть собкором по Киргизии, и он, охотник до перемены мест, согласился.
Мы поехали на Зеленый – в последний раз.
Разожгли костерок, заложили в него картошку. Потрескивали сучья, и отец, начав издалека, с рассказов о своей юности, о том, как ему давалась учеба, спросил Толю:
– А ты что же, так и останешься недоучкой?
Толя, помолчав, ответил:
– Есть план… Буду учиться. Только в восьмой не пойду – сразу в девятый. Хочу поскорее получить аттестат.
Так было часто – примет такое решение, какого от него никто не ждет.
Костерок догорал, но мы все не ложились спать. Не верилось, что мы навсегда прощаемся с Зеленым. Неужели больше не будет ни рыбалки, ни ночей у костра?
А Бабаня? А друзья и девочка Таня, в которую я влюбился?
Начиналась новая пора жизни, но я смутно понимал это.
Во Фрунзе (теперь Бишкек) Анатолий осуществил свой план. Он сдал экзамены, выдержав испытательный срок.
Мы учились в восьмой средней школе, мужской. А через несколько кварталов, на этой же улице Молодая Гвардия, находилась девятая средняя школа, женская.
Улица была просторной, широкой, с аллеями акаций и карагачей, с газонами торжественных цветов, названия которых я не знал. Параллельно аллеям бежал поток темно-желтой воды – арык. В нем купалась малышня, которая никогда не видела моей Волги. А я не видел раньше таких величавых, могучих гор с белыми снежными вершинами.
На базаре продавались дыни, арбузы, виноград – в глазах рябило от изобилия фруктов и овощей. Орали верблюды, которых теперь на культурном, одетом в бетон, базаре не увидишь.
А жаль.
Самой красивой учительницей у нас была Екатерина Ивановна. Она эффектно одевалась, умело пользовалась косметикой, а волосы укладывала, как Любовь Орлова.
Екатерина Ивановна вела русский язык и литературу. Однажды я с удивлением обнаружил, что она почти слово в слово пересказывает нам то, что написано в учебнике. Но осудить ее я не решился – ведь она была красивой.
Случилось так, что Екатерина Ивановна заболела, и, когда к нам в класс вошла маленькая старушка, мы очень удивились.
Легкой, уверенной походкой она подошла к учительскому столу.
Голову держала чуть запрокинув назад, словно смотрела на нас через какую-то преграду. На старческих щеках – легкий румянец, глаза голубые, как у девочки, белые волосы уложены венчиком, тоже как у девочки.
Она положила журнал на стол, улыбнулась и сказала тихим, но твердым голосом:
– Меня зовут Тина Григорьевна, фамилия – Пивоварова.
Кто-то хихикнул, кто-то сказал:
– Одуванчик.
Опять хихикнули, а Тина Григорьевна улыбнулась еще приветливей:
– Одуванчик – это остроумно. Но вообще-то у меня было прозвище Пиво. А когда я училась в университете, ребята звали меня не Тина, а Глыба – за мой рост.
Теперь уже не захихикали, а рассмеялись, и смех этот был не издевательским, а дружеским.
Вечером я делился впечатлениями с братом.
– Я давно знаю, какая она, – сказал Толя. – Это ты все на красивую внешность кидаешься.
– При чем тут внешность?
– При том, что тебе пора получше в людях разбираться. А то смотришь и, кроме красивых глаз, ничего не видишь.
– А разве у Тины Григорьевны некрасивые глаза?
Толя хмыкнул и перестал воспитывать меня.
– Смотри сюда, – он развернул лист ватмана, на котором были начерчены какие-то стрелы, дуги с короткими черточками. – Это план Бородинского сражения. Поможешь мне?
– Вам задали?
– А тебе обязательно надо, чтоб задали! Я сам хочу разобраться, как сражение шло, понимаешь, – сам.
– Да чего ты орешь? Говори, что делать.
Толя вздохнул, полез в карман – по этому жесту я знал, что он хочет закурить. Но дома курить он боялся и, сунув спичку в рот, покусывая ее, начал объяснять:
– Понимаешь, надо начертить позицию наших и французов до битвы. А потом, во время битвы, другой краской – вот как здесь, – он открыл книгу и показал мне схему. – Только я хочу нарисовать и фигурки солдат, и надписи сделать. А главное – самому разобраться, как все было.
– Так там же все написано, – я показал на книгу.