хоккеистов, сидевших на скамейке ЦСКА, возникла знакомая фигура. Тарасов, занимавший место в ложе «А», был не в силах наблюдать за процессом «избиения младенцев». Он всегда страстно подчеркивал, даже выпячивал роль тренера в управлении командой в экстремальных ситуациях. В Лужниках возникла именно такая ситуация, потребовавшая немедленного тренерского вмешательства. И это заставило его спуститься вниз сразу после того, как в начале третьего периода, на 44-й минуте, Старшинов забросил пятую шайбу.
Тарасов рассказывал, как в 1965 году в Тампере, когда стало ясно, что основным соперником советской сборной на чемпионате мира будет команда Чехословакии, он отправился смотреть игру чехов с канадцами. 8:0 в пользу Чехословакии. Легкая, казалось бы, расправа. Но Тарасов в отличие от большинства наблюдателей обратил внимание на немаловажное, по его мнению, обстоятельство, такой разгром предопределившее. «Никакого тренерского руководства игрой Канады, — вспоминал он. — Всё пущено по воле волн. Игроки злятся, ругают друг друга, судей. А где тренеры? Они стоят, опершись о борт, как посторонние наблюдатели, каждый, конечно, по-своему переживая неудачу. Ни одного слова игрокам, никаких мер, которые как-то могли бы спасти канадцев от разгрома».
«Всё выглядело так, — вспоминает появление Тарасова в игровой зоне писатель Александр Нилин, — что не выдержал он — бросился к скамейке игроков, вмешался, дал мудрейшие указания и спас. А уж Кулагина отодвинул ненароком, не задумываясь о ритуале — ведь на выручку тонущих бросился. И действительно выручил — победили 8:5».
В том-то и дело, что никуда Тарасов не бросался, не перепрыгивал через ступеньки Дворца, устремляясь вниз, а спускался медленно, можно даже сказать, степенно. И будучи, как точно подметил Владимир Акопян, «наделенным от природы удивительным внутренним тактом — таким неподдельным, что иногда даже высшие профессиональные интересы не позволяли ему переступить некий нравственный этический барьер», на скамейку к игрокам не проходил, Кулагина не отодвигал, оставался за спинами хоккеистов. Они даже не оборачивались к нему — только слушали его монологи-внушения, обращенные к каждому и, судя по тому, как заиграла после этого команда, правильно услышанные.
Тарасов не кричал, говорил негромко, но так, чтобы слова его не потерялись за шумом стадиона, а доходили до сознания каждого. Говорил всё, что он думает об игроках. Словосочетания, характеристики и эпитеты не подбирал, о самолюбии хоккеистов не заботился.
Сначала ЦСКА сравнял счет, а потом Петров, Викулов и Фирсов за четыре минуты забросили еще три шайбы. После последней, фирсовской, влетевшей в спартаковские ворота на 56-й минуте, Тарасов столь же неспешно, как и спускался, поднялся к своему постоянному месту в ложе «А» и досматривал матч сидя.
Потом, после награждения ЦСКА, Тарасов спустился на лед и сфотографировался с командой. Алексей Хомич, легендарный в прошлом футбольный вратарь, ставший фотокором, запечатлел победителей Кубка европейских чемпионов. На опубликованном в еженедельнике «Футбол-хоккей» фото Тарасов стоит не в группе тренеров, расположившихся на снимке слева, а справа, рядом с игроками, между Виктором Полупановым и Владимиром Викуловым.
Автор отчета, Тарасова во всей этой истории «не заметивший», объяснил внезапную метаморфозу просто: «Архитрудная ситуация сыграла для ЦСКА роль пружины, которая действует тем сильнее, чем больше ее сдавливают. Тренерам ЦСКА удалось воодушевить игроков, поднять их настроение. Особо мне хочется сказать о Б. Кулагине… Тот перелом, который создала армейская команда в повторной встрече Кубка чемпионов, то воодушевление, с которым хоккеисты ЦСКА вели штурм в заключительной 20-минутке, говорит о том, что армейцами руководила твердая рука тренера».
Вот так. Кулагин был: воодушевил, руководил… Тарасова — не было…
На момент второго европейского матча со «Спартаком» ЦСКА сыграл в чемпионате СССР семь туров и проиграл всего одну встречу. Потом он без проблем расправился в гостях с аутсайдерами — «Трактором» и «Сибирью», но по возвращении в Москву был крепко бит армейцами Ленинграда (2:7). Из девяти следующих матчей ЦСКА проиграл четыре, в том числе дважды «Химику». И в день домашней игры с горьковским «Торпедо», 16 ноября 1970 года, Тарасов был вызван к заместителю министра обороны, который объявил ему о назначении начальником и старшим тренером хоккейного клуба ЦСКА. Сообщить об этом публике уполномочили ТАСС, что агентство и сделало с телеграфным лаконизмом: «Старшим тренером хоккейной команды ЦСКА вновь назначен А. В. Тарасов».
Тарасов понимал, что за сложившуюся ситуацию — отсутствие внятной игры и десятиочковое отставание от «Динамо» — ответственность прежде других несет он сам. Это он, уходя, рекомендовал Кулагина, специалиста хорошего (Борис Павлович подтвердил потом свою квалификацию, работая в «Крыльях Советов»), но с ЦСКА в отсутствие Тарасова справиться не сумевшего.
Кулагин был хорошим помощником Тарасову. «Мы находили с ним общий язык, — говорил Анатолий Владимирович, — и сотрудничество наше было плодотворным. Большую часть времени руководил командой я, а он мне помогал». Когда Тарасову приходилось на какое-то время ложиться в госпиталь, он нисколько не опасался за качество работы в команде без него. Хоккеистам и в голову не приходило снижать к себе требования, филонить, халтурить — каждый из них был осведомлен о том, что Тарасов вот-вот появится на тренировочной площадке.
Ошибся ли Тарасов, рекомендуя в качестве преемника, пусть даже всего на год, своего многолетнего помощника, которому он всецело доверял? Скорее да, чем нет. Тарасов, надо полагать, недооценил важный фактор: отсутствие у Кулагина навыков самостоятельной работы. Не стоит, впрочем, забывать о том, что, рекомендуя Кулагина, Тарасов настоятельно просил Бориса Павловича «обязательно сохранять традиции команды, бережно относиться к ветеранам, учиться у “стариков”, как это и делали мы с ним многие годы».
Вернувшись летом 1970-го из отпуска и придя на тренировку ЦСКА, Тарасов был поражен. Он увидел, что «меняется, по существу, весь тренировочный процесс». Тарасов немедленно собрал тренеров. По должности он имел право наблюдать за занятиями всех армейских команд и давать — при необходимости — корректирующие рекомендации. «Я, — вспоминал Тарасов, — сказал им, что напрасно они сразу же пошли на столь решительную перестройку. Смена руководства команды — процесс непростой, спортсменам требуется какой-то срок, чтобы привыкнуть к новым тренерам, и поэтому рискованно резко менять курс движения — на повороте может занести».
Кулагин с этим не согласился. «Встал вопрос, — говорил он, — копировать Анатолия Владимировича или нет? Пришли к единодушному выводу: копировать не стоит! В противном случае никто не понял бы нас». Кулагин настаивал на том, что обязан придумать что-то свое, а не работать по старым лекалам. Доля истины в его упорстве есть. Тарасов и сам всегда выступал против слепого, бездумного копирования. Но ошибка Кулагина — первая ошибка — заключалась в том, что он нарушил один из основополагающих принципов — принцип постепенности при переходе к новым формам тренировочного процесса. Во многом отказавшись от прежних методов, привычных для подавляющего большинства хоккеистов, прошедших школу Тарасова, Борис Павлович не сумел убедить подопечных в жизнестойкости предложенного им «нового тренировочного курса». Он, как подметил Тарасов после разговора с игроками, «не увлек их, не заинтересовал, опытные мастера не приняли его… и команда была обречена на неизбежные неудачи».
Вторая ошибка нового тренера (а быть может, и первая) — его твердая решимость избавиться от большой группы игроков. «У нас сейчас в ЦСКА, — сказал Кулагин в интервью еженедельнику «Футбол-хоккей», опубликованном 8 ноября, за восемь дней до возвращения Тарасова, — пришла пора, когда нужно одну группу игроков сменить другой… В нашей команде требуется замена сразу нескольким хоккеистам. Да каким! Многократным чемпионам страны и мира!» Не исключено, что интервью это легло на ту чашу весов, на которой разместились проигрыши команды и ее невнятная игра.
Заявив о необходимости замены сразу нескольких ведущих игроков, Кулагин, сам того не ведая, присоединился к голосам тех, кто с первых же минут после появления информации об уходе Тарасова в «академический отпуск» принялся обвинять тренера в хитрости и малодушии. Прикинул, дескать, Тарасов, что основные хоккеисты сдают, что команда нуждается в срочных кадровых переменах, и быстренько «слинял» под надуманным предлогом. «Разговоры такие велись, я о них знал, — признавался позже Тарасов. — И чувствовал отвратительное бессилие — разве объяснишь каждому, что армейцы по-прежнему полны энергии, что команда у нас перспективная, что мне, наконец, и в самом деле было трудно тогда — по состоянию здоровья — проводить матчи чемпионата страны. И я ведь не уходил из ЦСКА навсегда».
Объяснил Тарасов и бессмысленность затеи Кулагина, связанной с обновлением пятерок осенью 70-го.
В первой пятерке играли тогда Михайлов (26 лет), Петров (23), Харламов (22), Гусев (23), Кузькин (30). Кузькин еще многие годы после этого — до 1976-го — оставался одним из лучших защитников страны.
Во втором звене были задействованы Викулов (24), Полупанов (24), Фирсов (29), Лутченко (21), Рагулин (29). В этой пятерке, по предположению Тарасова, «под подозрением были, видимо, Фирсов и Рагулин. И не только под подозрением. С Рагулиным, насколько я знаю, тоже хотели проститься. Фирсова Кулагин готов был отпустить, — продолжал Тарасов, — он никак не поддерживал его и при первой же неудаче снимал с игры, и Фирсов терял веру в свои силы». Спустя небольшое время после возвращения Тарасова Рагулин и Фирсов заиграли так, что «молодые и в мыслях не могли себя равнять с ними».
Третья пятерка, судя по интервью, вызывала наибольшее беспокойство Кулагина: Мишаков (29), Моисеев (30), Блинов (21), Цыганков (23), Ромишевский (29). Да, эта пятерка уступала в мастерстве другим звеньям, но ее можно было не перегружать, наигрывая четвертое — молодежное — звено. Средний возраст хоккеистов трех пятерок — 25 с половиной лет. Это золотой возраст, с хорошей перспективой.