Иной мир в представлениях древних египтян всегда присутствовал рядом с ними, как будто тут же, только в другом измерении. Однако точек соприкосновения двух миров – земного и загробного – было мало. И там, где такие точки обнаруживались, строились священные города и, следовательно, храмы. Как и пирамиды, храмы стали лицом архитектуры Египта. Не стоит, правда, забывать, что между двумя типами построек лежит целая временная пропасть – примерно тысяча лет. Это как если бы мы объединили в одном повествовании по истории русской архитектуры Софийские соборы в Киеве и Новгороде и небоскребы «Москва-Сити».
Рис. 6.8. Храм Амона Ра. Луксор, Египет. Строительство началось в 1400 г. до н. э.[183]
Рис. 6.9. Храм Амона Ра. Разрез и план. Луксор, Египет. Строительство началось в 1400 г. до н. э.[184]
Египетский храм во многом сходен с привычным нам европейским. С некоторой долей условности его даже можно назвать базиликой. Как и обычная базилика, он ориентирован вдоль главной оси, а наиболее сакральная зона расположена дальше всего от входа. Мы часто пользуемся выражением «дорога к храму». Особенно актуальным оно стало после премьеры фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние», где несравненная Верико Анджапаридзе произносит знаменитую фразу: «К чему дорога, если она не приводит к храму?» Египтяне тоже серьезно относились к этому вопросу. К сакральным постройкам у них вели не просто прямые торжественные пути, но целые аллеи из сотен сфинксов – когда с бараньими, а когда с человечьми головами, – выстроившихся подобно почетному караулу. Под их пристальным взглядом посетитель подходил к пилонам – сужающимся кверху башням, украшенным священными надписями и рельефами. (У термина «пилон» есть несколько значений: это и башня, и просто столб, опора; однако все, что называется пилоном, обычно является прямоугольным в плане.) Пилоны точно указывали границу, за которой оставалось все земное и сиюминутное. Египтологи считают, что парные башни символизируют горы: за них уходит солнце и за ними земля встречается с небом. За колоннами располагался перистиль – окруженный колоннами двор храма. Не правда ли, это напоминает композицию раннехристианской базилики? Далее следовал гипостиль (от греч. ὑπόστυλος – поддерживаемый колоннами), то есть огромный зал со множеством тесно поставленных круглых опор, каменных лотосов, папирусов и пальм. Цепочка залов, нанизанных на главную ось, могла быть очень длинной. В одном из них хранилась ритуальная лодка – средство передвижения по загробному миру, необходимое как богам, так и душам почивших людей. Колонны поддерживали перекрытия, выкрашенные в цвет ночного неба и украшенные изображениями звезд, планет и священных птиц. Чем дальше от входа располагался очередной зал, тем меньшее число людей имело в него доступ. Заканчивалось все так же, как позднее у иудеев и христиан, – самым священным помещением, Святая святых. Правда, до идеи священной пустоты или хранения сакральных текстов египтяне не додумались. Почести традиционно воздавались статуе того бога, которому храм был посвящен. Каждое утро фараон или жрец умывал и украшал скульптуру, после чего двери в святилище торжественно закрывались на сутки. В определенной степени египетский храм был не только «порталом» в Иной мир, но и «путеводителем» по нему, рассказывающим смертным, что ждет их после неизбежного конца.
Рис. 6.10. Храм царицы Хатшепсут. Дейр-эль-Бахри, Египет. Архитектор Сенмут. Первая четверть XV века до н. э.[185]
Синтоизм
Можно сказать, что месопотамская и древнеегипетская архитектуры разговаривают с нами на чужих, но достаточно понятных языках. Все обстоит куда сложнее, если обратиться к более близкому нам хронологически, но менее понятному зодчеству Востока. Начнем, для контраста, с одного из самых отдаленных – как географически, так и культурно – явлений, а именно с японской архитектуры религии синто. Потом перейдем к буддизму, а затем – к индуизму и исламу, то есть двинемся – символически – навстречу европейской культуре.
За японцами прочно укрепилась репутация нации, тонко чувствующей и ценящей красоту. Эстетизировано все, даже процесс чаепития и такое спорное, с точки зрения европейских ценителей прекрасного, занятие, как вспарывание собственного живота. Жители дальневосточного архипелага не просто любуются тем, как опадают лепестки сакуры или причудливо расходятся потеки и трещинки на древнем фарфоре (на это способны и некоторые из нас), у них это входит в обычай, в обязательную, так сказать, программу. Причем представления о красоте у жителей Японии, пожалуй, не столь универсальны, как у европейцев. В произведениях японского искусства гораздо меньше геометрического порядка. Трудно представить симметричный букет икебаны, пирамидальный бонсай или регулярный, наподобие парков Версаля, сад камней. Все это, конечно, не случайно и исходит из принципиально иных представлений о том, как устроен мир и чем он живет.
Есть нечто общее, что объединяет большинство архитектурных памятников планеты, от вавилонских зиккуратов и египетских пирамид до небоскребов современных столичных центров, – это стремление внести порядок в мир, данный нам природой. Такой подход сложился в глубокой древности, когда считалось, что Богом или богами мир был создан правильным, однако затем испортился. Причины назывались разные: разрушительное влияние времени, грехи человечества или происки демонов хаоса, но вывод всегда был один: Золотой век остался в прошлом. Любое строительство поэтому понималось как восстановление утраченного порядка (иногда, конечно, как строительство порядка доселе небывалого, как, например, в советскую эпоху). Архитектура призвана упорядочивать хаос. Европейские зодчие, конечно, не думают об этом каждую секунду, но данное представление тысячелетиями укоренялось в подсознании. Работающий иначе, стремящийся к согласию с тем, что уже дано природой, сам себя воспринимает как бунтовщик, по крайней мере отделяет себя от коллег, утверждает, например, что он не просто архитектор, как все, а архитектор-эколог.
Японским зодчим, до прихода на острова буддизма по крайней мере, просто не могло прийти в голову противопоставлять себя природе и наводить в ней порядок. Для них допустимо лишь гармоничное включение в существующий строй вещей. Согласно представлениям синтоистов, мир един и всё в нем, без каких-либо разрывов, пронизано божественной энергией тама (или, в буквальном переводе, душой), которая повсюду и во всем. Похоже на электромагнитное поле в физике, только ведет себя несколько иначе. Тама способна сгущаться, концентрируя свою силу. Если такая концентрация случается внутри какого-то предмета или живого существа, то такой предмет или такое существо становится богом. Подобные божества – ками – могут являться нам и в привычном облике бога-личности, как, например, богиня солнца Аматэрасу, но могут стать и просто природным объектом, скажем утесом или источником. Причем речь идет не о европейских духах места, обитающих где-то поблизости (о них мы еще поговорим позже), а именно о том, что красивая скала, в которой сгустилась тама, сама становится божеством, точнее, телом божества. Но как же неискушенные японские крестьяне различали, где просто утес, а где утес, которому следует воздавать почести, как богу? Здесь-то и приходило на помощь свойственное нации чувство красоты. Распознать в объекте ками можно только силой коллективной стихийной интуиции. Раз место красиво и чем-то притягивает к себе жителей деревни, значит, в нем точно сгустилась тама. Из этого следует, что его надо огородить (желательно соломенной веревкой) и сделать каннаби – зоной особенной сакральной чистоты и ритуализированного поведения. Вблизи такой территории в честь ками будут проводиться общинные праздники со специальными танцами, с борьбой сумо и перетягиванием веревки. Духов призывают на помощь не только молитвами. Точнее, молитв как таковых и нет, вместо них существуют магические ритуалы. Так, топанье, «трясение земли» (его можно видеть в танцах и на турнирах великанов-сумоистов) – древний способ всколыхнуть тама и разбудить ками.
Синтоистские святилища, появляющиеся на священных территориях, всегда как будто вырастают из самой природы. Такая архитектура никак не может быть «кристаллом», привнесенным извне, но лишь органическим дополнением к самой натуре. Соответственно, и красота постройки должна быть особенной. Из материалов приветствуются дерево, солома, кора японского кипариса. Модная ныне оцилиндровка бревен показалась бы кощунством. Тип зданий заимствован из Кореи, но там на столбах строили защищенные от влаги и хвостатых разбойников амбарызер но хранилища, здесь же поднимающиеся от земли опоры – символ органического происхождения, не «поставленности», но «вырастания» постройки.
Рис. 6.11. Исэ-дзингу. Дзингу (святилище) богини Аматэрасу в городе Исэ префектуры Миэ. Япония. Конец VII века[186]
То, что синтоистское святилище мыслится как нечто живое, подтверждает и другой обычай. В жизни такого здания есть свой ритм, как у нас есть ритм шагов или дыхания. Каждые 20 лет постройка разбирается и воссоздается на резервном участке. Еще через 20 лет возвращается на прежнее место. Без этого приема деревянные сооружения вряд ли дошли бы до нас через столетия. В Европе, кстати, существует похожая практика. Фахверковые дома, те самые, что пленяют нас в иллюстрациях к сказкам Андерсена (деревянные брусья составляют каркас, заполненный легкими материалами), тоже разбирались и воссоздавались заново, только гораздо реже – раз в несколько столетий. Но синтоистские храмы перестраиваются не только ради физической сохранности. Важным условием успешного взаимодействия с ками является ритуальная чистота. Тело ками (а это может быть не только природный объект, но и, например, круглое зеркало – символ Солнца и