синтай (вместилище духа) богини Аматэрасу) необходимо тщательно оберегать от осквернения, поэтому, в отличие от храмов авраамических религий, в Святая святых синтоистских святилищ не может входить никто и никогда, в том числе и священнослужитель. Время все-таки имеет власть и даже в Японии портит творения рук человеческих. Святыню загрязняют взгляды прихожан и особенно смерть, поэтому и приходилось каждые 20 лет менять место расположения здания: за такой период, скорее всего, умирал хотя бы один верховный правитель, оскверняя своей кончиной совершенную чистоту территории храма.
Буддизм
Вообще, несмотря на то, что все народы разные, человечество объединяют самые простые вещи. Все люди рождаются и все умирают. Для того чтобы человек родился, нужен мужчина и нужна женщина. И человека всегда интересует, как устроен мир, что в этом мире зависит лично от него. Ответы на эти вопросы делят мир на Север и Юг, Запад и Восток.
Мир европейцев всегда создан, построен. У него всегда есть начало – День творения или Большой взрыв; предполагается и конец – Страшный суд или тепловая смерть Вселенной.
Для человека Востока мир просто есть. Он развивается и растет, как вырастают из семян растения, но у него нет ни Сеятеля, ни Творца. На Востоке важнее не конструкция мира, а сам процесс существования в нем. При этом человеку не надо упорядочивать мироздание, возвращая его к тождеству с божественным проектом, потому что никакого проекта нет. Есть лишь путь, и его нужно достойно пройти: подчиниться потоку жизни и жить в гармонии с ним. Это как плавание в могучей спокойной реке. Вы не обязаны оставаться на месте, но не стоит и суетиться, бороться с течением. Быть в гармонии с общим потоком – вот главное. Человек Востока в жизни – как в пути. Человек Запада – как спорт смен – на дистанции.
Впрочем, не всех устраивает и вечное пребывание в дороге, ведь она полна опасностей, за поворотом судьбы ждут неудачи и страдания, и никакое счастье не бывает вечным. Выход, причем буквальный, был предложен в VI веке до н. э. индийским царевичем Сиддхартхой Гаутамой, после духовного «пробуждения» ставшим Буддой Шакьямуни. Именно он научил людей, как вырваться из череды перерождений, покинуть колесо сансары и вернуться в Великую пустоту. С точки зрения европейского человека, это не слишком соблазнительное решение. В самом деле, если, умирая, человек перерождается в другом живом существе, он вроде бы побеждает смерть. Более того, всегда есть возможность примерным поведением раз за разом улучшать карму и последовательно возвращаться к жизни со все более высоким «социальным статусом» – от животного к человеку, от касты неприкасаемых к касте брахманов и так далее. Что же хорошего в том, чтобы вслед за несчастным Берлиозом, уже упоминавшимся оппонентом Воланда, отправиться в небытие?
В этом кроется еще одно важнейшее отличие в представлениях об устройстве мира на Западе и на Востоке. Для европейцев пустота – это объем, в котором ничего – совсем ничего – нет. Для восточных же мудрецов пустота – то, что включает в себя абсолютно все; это потенция, из которой является весь мир, материальный и духовный. Как белый – «бесцветный» – цвет, включающий в свой спектр все цвета радуги. Вырвавшись из цепи перерождений, человек возвращается в родную стихию, в абсолютную полноту бытия. Великая пустота – это Великое единство.
Из этого следует еще одна отличительная черта мудрости Востока – неверие в силу слова. Если для христиан «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1: 1), то для жителей Срединной империи (Китай) и Страны восходящего солнца (Япония) слово – лишь грубый и несовершенный инструмент, иной раз более способный навредить, чем помочь. Собственно, европейцы (а также мусульмане) тоже не всегда доверяют словам, иначе бы у них не появилась поэзия, да и вообще литература. Ведь великое искусство создания метафор, сравнений и гипербол на самом деле призвано ухватывать смысл того, что кроется между словами и словами не выразимо. Однако на протяжении тысячелетий упрямый и целеустремленный человек Запада не прекращает попыток отразить устройство мира именно словами или иными знаками – математическими формулами, например. Человек же Востока больше надеется на интуитивное проникновение в суть вещей. Отчасти поэтому его вполне устраивает иероглифическое письмо, допускающее многозначность трактовок и подразумевающее выстраивание цепочек вольных ассоциаций там, где европеец ждет от своих букв четкой и однозначной информации. Идет уже третье тысячелетие с тех пор, как европейцы, а также арабы отдались власти логики (не у всех, правда, это хорошо получается). Таков «мир Аристотеля», который, практически до появления хиппи, не допускал учение Будды на свою территорию. Наверное, не случайно буддизм, зародившись в Индии, то есть ровно посередине между Востоком и Западом, быстро и бескровно (иначе он в принципе не может) распространился в сторону Тихого океана, вплоть до Индокитая, однако не сделал и шага в противоположном направлении.
Согласно учению Будды Шакьямуни, каждый может и должен стать Буддой, то есть Просветленным. Однако письменные инструкции здесь не помогут, недостаточно будет и просто следовать неким правилам. К этому нельзя прийти умом, что-то должно измениться в самом состоянии сознания. Необходимо озарение. И слова тут бессильны (наркотики, кстати, тоже). Наоборот, слова «загрязняют», затуманивают суть, уводят от Истины или скрывают ее своей речевой завесой. Истину Будды можно познать лишь непосредственно, без медиумов, коими являются и письмена, и звуки речи, и строгие логические конструкции. С точки зрения эстета с Дальнего Востока (а там все – эстеты), слова говорят меньше, чем паузы между ними. В этом, кстати, суть знаменитой эстетической категории югэн, обозначающей искусство тайны, намека, пустого промежутка. Мы в России лучше всего знаем ее по «мхатовским паузам». Не случайно так ценится в Японии Чехов… Пауза в театре, как и белизна рисовой бумаги, проступающая между рисунками и иероглифами, напоминает нам о бесконечном могуществе пустоты и призрачности любых проявлений реальности. Все, что мы видим и слышим, что нам дорого или ненавистно, о чем мы знаем и что мы помним, – только видимость, мираж, нечто, на время проявившееся на поверхности Великого ничто и достойное лишь любования, но не привязанности. Похоже на лотос, прекрасный цветок, распустившийся на глади спокойных вод, темная глубина которых непроницаема для взгляда. Призрачность мира, неизъяснимая словами и неподвластная логике, – это и есть, вероятно, главная Истина, принять которую можно лишь через озарение.
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
Особенно наглядно об этом рассказывает искусство дзен-буддизма (в Китае – чань-буддизма). В принципе, и в европейской графике оставшаяся нетронутой белизна бумаги играет важную роль, примиряя две художественные противоположности – плоскостность, исходящую из физических свойств листа, и пространственность, силой нашего воображения создающую за экраном поверхности бесконечную глубину. Однако в искусстве Китая и Японии это свойство графических произведений получает особый философский смысл. Мягкая кисть художника или каллиграфа не просто оставляет след черной туши на свитке. Иероглифы стихов, трогательный смысл которых дописывается уже в сознании читателя, прекрасные горные пейзажи, проступающие сквозь туман, изящные звери, распускающиеся цветы и гордые красавицы появляются как будто из глубины листа, из белых сакральных недр творения, и готовы раствориться, вернувшись в объятия породившей их пустоты. Все это наглядная иллюстрация правоты учения дзен, согласно которому, в отличие от традиционных буддийских представлений, человеку вовсе не нужно стремиться к тому, чтобы стать Буддой. Он уже Будда, является им, как и всякий другой. Проблема же в том, что внутренний Просветленный скрыт в глубине личности под слоями страстей и пустых привязанностей и, чтобы раскрыть, расчистить Будду в себе, нужно освободить сознание от мыслей и чувств, от рассудка и «здравых рассуждений». Это последнее утверждение хорошо иллюстрируют коаны – знаменитые притчи-загадки, смысл коих можно постигнуть, только отказавшись от привычных представлений о добре и зле и от опоры на логику.
Рис. 6.12. Сад камней храма Конгобу-дзи. 1593 г. Гора Коя-сан, Япония[187]
Пожалуй, самые знаменитые произведения буддийской архитектуры тех школ, где практикуются медитации, это не здания, а сады. Садово-парковая архитектура – это, кстати, полноправная часть истории зодчества в целом, говорим ли мы о регулярных французских садах Версаля или о живописных парках англичан. Но когда речь заходит о дзенбуддизме или, например, об учении сингон, ботаническая составляющая этого искусства отходит на второй план. Произведения, расположенные в оградах таких буддийских монастырей, называются садами, но обходятся без растений, допускается разве что немного мха. Обычно это композиции из необработанных камней, в порядке, кажущемся произвольным, расставленных на площадке из гальки и песка. Наверное, множество достигших просветления должны быть благодарны изобретателям этого замечательного инструмента для духовных упражнений. Ведь даже если обрести в себе Будду сразу не получится, можно просто насладиться изысканным видом. Кроме того, приложив не так уж много творческих усилий, как случалось в детстве, когда любое пятно или причудливое облако простой силой воображения превращалось либо в забавного зверька, либо в рожу чудовища, можно еще раз убедиться в иллюзорной сущности явленного нам мира. Так, камни на «расчесанной» граблями гальке могут представиться островами в океане (это, можно сказать, «стандартная» ассоциация). Еще немного фантазии – и вот вы уже в самолете, откуда любуетесь горными пиками, пробившимися сквозь оставшиеся далеко внизу облака. А можно, вернувшись к ассоциации с океаном или морем, вообразить, что камни – это гребень показавшегося из-под воды дракона или лох-несского чудовища либо медитирующие на берегу монахи, скрытые о