«бани». Тогда всю башню скорее назовут виманой. В торсе Пуруши помещались залы для прихожан (джагамохана), для ритуальных танцев (мандапа) и другие помещения схожего назначения. Особенно интересную роль играет высокая надвратная башня на входе в храмовый комплекс – гопурам. Можно сказать, это обувь, куда вмещались ступни гиганта. Судя по тому, что в некоторых ансамблях эта постройка значительно выше башни над святилищем, мозоли от обуви не по размеру первочеловеку не грозят.
Рис. 6.23. Тело Пуруши как основа композиции индуистского храма. Современное изображение по образцу из древнего трактата[198]
Вообще сопоставление частей здания с устройством человеческого тела было весьма подробным. Свое место находили и нос, и шея, и руки, и гениталии… Более того, доля ассоциаций, возникающих при посещении храма, приходилась и на чувства: эхо было проявлением слуха, цвет – зрения, аромат воскурений – обоняния, а подношения, рис и фрукты – аналогом чувства вкуса.
Рис. 6.24. Храмовый комплекс Ангкор-Ват. 1113–1150 гг. Камбоджа[199]
Остается добавить, что зодчие-индуисты (а ими были прекрасно образованные жрецы из высших каст) не уступали своим буддийским коллегам и в отражении более высоких и отвлеченных категорий, нежели анатомическое строение Пуруши. Уже знакомые нам пять основных элементов, составляющих Вселенную, присутствуют в индуистских сакральных постройках в не меньшей степени, чем в ступе. Символически учитывалось, что храм стоит на земле (первый элемент), под ним есть подземные воды (второй элемент), внутри горит ритуальный огонь (третий элемент), а на конструкции веет ветер (четвертый элемент). Наконец, само внутреннее пространство, то самое, противостоящее массе каменного материала, и есть символ пятого элемента – космических просторов, вместилищ мистических энергий и ворот в потусторонние миры.
Ислам
Если отвлечься от сходства структуры индуистского храма со строением тела Пуруши и посмотреть на него глазами приверженца формального анализа, то, прежде всего, обращают на себя внимание два аспекта.
Во-первых, индуистский храм при взгляде снаружи – это почти сплошная масса, можно сказать, обилие «архитектурной плоти». Достаточно в нем, кстати, и изображений плоти человеческой и человекоподобной. Стены сакральных построек практически полностью закрыты скульптурами. По существу, эта архитектура работает огромным основанием для барельефов и горельефов, где плоти уж точно в избытке, более того, иногда эта плоть еще и занята «плотскими утехами», причем, как правило, в акробатических позициях и невообразимом сочетании мужчин, женщин и ассистирующих им служанок (Камасутра, между прочим, это тоже способ бегства из колеса сансары).
Во-вторых, если присмотреться, индуистская архитектура вовсе не чужда внимания к тектонике, а оформление стоечно-балочных конструкций имеет примерно ту же логическую структуру, что и привычный нам классический ордер. Взгляд без труда различит в ней и опоры, и капители, и архитравные балки антаблемента.
Рис. 6.25. Львиный дворик. Альгамбра. 1354–1359 гг. Гранада, Испания[200]
Совершенно иначе выглядит архитектура ислама, в том числе и построенная в Индии. Собственно, какого-то единого стиля у последователей пророка Мухаммада нет, потому что очень многие народы, каждый со своим культурным наследием, оказались под властью явленного ему Слова. Но, разумеется, есть у исламского искусства и общие черты, благодаря которым мы легко узнаём его памятники, где бы их ни встретили. Практически вся мусульманская архитектура, за исключением тех случаев, когда она развивалась под прямым влиянием византийских прототипов, избегает даже намека на «плотскость», любых указаний на то, что за зримой поверхностью стены спрятан косный материал – камень, кирпич или бетон. Исламские постройки, разумеется, трехмерны, но и внешние объемы, и границы внутренних пространств как будто образованы плоскими поверхностями, не имеющими толщины, выглядят просто причудливым орнаментом или священными письменами, безукоризненно нанесенными на тончайшие грани бестелесных кристаллов. Более всего это похоже на идеальные построения в геометрии, где точка не имеет диаметра, а плоскость – объема.
В то же время исламское зодчество чувствует себя свободным от тектонической логики, законам которой в той или иной мере подчиняются как христианские архитекторы, так и индуисты и строители-буддисты. Несомые части здесь «невесомы», ни на что не давят, в силу чего и несущим незачем демонстрировать свою мощь: где нет массы, там нет и веса.
Рис. 6.26. Львиный дворик. Альгамбра. 1354–1359 гг. Гранада, Испания[201]
Разумеется, все это не случайно. Несомненно, искусство ислама выглядело бы иначе, если бы Бог выбрал пророка, владеющего другим языком. Исторически арабы были кочевниками. Не только скотоводство, но и занятие торговлей в те времена подразумевало долгие путешествия: купил товар на одном краю пустыни, навьючил на верблюдов и спустя недели трудного пути прибыльно продал оптом или в розницу на другом берегу песчаного моря. Непостоянство и подвижность кочевого образа жизни наложили особый отпечаток на мировосприятие и, как следствие, на язык арабов. Если оседлые народы мыслят прежде всего объектами, то у этноса, о котором идет речь, на первом месте оказались действия, поэтому большинство слов арабского языка происходит не от существительных, а от глагольных корней, при этом звуковой образ слова доминирует над визуальным. Сложился своего рода «лексический конструктор» из согласных, чаще всего трех, применение которых в разных сочетаниях может образовывать как родственные, так и противоположные по смыслу слова. Например, корень РХМ (мы можем легко расслышать его в знаменитой молитвенной формуле «би-сми-Ллбяхи-ррахмбани-р-рахбим» – «Во имя Бога, Милостивого, Милосердного») означает «быть милосердным», «сжалиться над кем-либо». В то же время корень ХРМ имеет противоположное значение: «запрещать», «делать недоступным». Между прочим, «исконно русское» слово «терем» происходит от того же «харам» («запрет») и подразумевает гарем, запретную женскую половину дома.
Рис. 6.27. Купол над михрабом. Мечеть (Мескита). 784–987 гг. Кордова, Испания[202]
Само собой разумеется, что эти особенности языка отразились и на письменности. У большинства народов не только иероглифы, но и буквы фонетического алфавита происходят от схематизированных изображений объектов или действий. У арабов же буквы с самого начала означали только звуки, изображение материального мира за ними не стоит. Это заметно, если просто посмотреть на образцы арабской каллиграфии. Не правда ли, они отдаленно напоминают графики, рисуемые на экранах анализаторами звука, скажем компьютерными аудиостудиями? Например, в надписях, выполненных в стиле куфи, явно подразумевается «опорная» линия горизонтальной оси, а вертикали букв «алиф» и «лам» четко отбивают ритм (не забудем, что смотреть надо справа налево). Конечно, такое письмо может быть только графическим и линеарным. Кисть китайских каллиграфов, например, в этом случае никак не подойдет. Трудно применить и изобретение Гутенберга, когда слово составляется из уже готовых стандартных букв. Только перо (калам) может протянуть неразрывную нить-черту через слово, как, в представлении арабов, Верховное перо делает это с судьбой всего сущего, записывая ее в «охранные скрижали».
Рис. 6.28. Страница из Корана со стихами 27–28 Суры 48 – «Аль Фатх» («Победа»). Пергамент, чернила, пигмент. Северная Африка или Ближний Восток. VIII–IX века. Галереи Фриера и Саклера. Музеи Смитсоновского института. Коллекция искусства Азии. Вашингтон, США[203]
Эти на первый взгляд чисто филологические особенности самым непосредственным образом повлияли и на мировоззрение, и на искусство мусульманских народов. Во времена политеизма, пока богов было много, они легко являлись людям. Зевсу для этого, правда, приходилось обращаться то в лебедя, то в золотой дождь. Но более серьезных преград для встречи человека с высшим существом не было. Однако Единого Бога монотеистических религий, в том числе ислама, человеческое сознание вместить никак не может. Конечно, Он всемогущ и способен явиться перед нами, будь на то Его воля. Проблема в том, что мы не в силах ни понять, ни пережить такое Явление во всей полноте, поэтому, щадя нас, Единый Бог показывает нам себя опосредованно. Наиболее универсальный способ, можно сказать, общий для адептов любой религии, подразумевающей существование Творца, – это сотворение мира и население его мыслящими существами, то есть людьми. Мироздание в его единстве и есть Богоявление, а мы для того и созданы, чтобы это осознавать.
В суфизме одна из конечных степеней познания обозначается словом «ахадийат» (единство). Одним из пояснений этого состояния служит известный хадис: «Был Я сокрытым сокровищем и возжелал Я быть познанным и потому Я сотворил мир».
Однако людям дозволено и самим, через высшие творческие достижения, прикасаться к священному. Мы уже обсуждали это по отношению к христианской культуре, когда после готической эпохи честь и «функция» теофании (Богоявления) перешли от архитектуры сначала к монументальной, а затем и к станковой живописи. Мусульмане также удостоились Богоявления, но иначе, через Священную Книгу – Коран, – переданную им устами Пророка. При этом текст, произнесенный или написанный, стал для приверженцев ислама единственным дозволенным способом отображения мироздания, то есть Творения. Любое же реалистическое изображение оказывается под запретом. Причина этого не столько в опасении вступить в кощунственное соперничест