экономисты в коммунистических странах возглавили движение от коммунизма, социализма и централизованного планирования к свободным рынкам. Быть невеждой в экономической теории – не преступление; в конце концов, это специализированная дисциплина, которую большинство людей считают «мрачной наукой». Но совершенно безответственно иметь громкое и яростное мнение по экономическим вопросам, оставаясь в этом состоянии невежества. Тем не менее подобное агрессивное невежество присуще учениям анархо-коммунизма.
То же самое можно сказать и о широко распространенном убеждении, которого придерживаются многие новые левые и все анархо-коммунисты, что больше нет необходимости беспокоиться об экономике и производстве, потому что мы якобы живем в мире «после редкости», где такие проблемы не возникают. Но хотя наше состояние редкости явно превосходит состояние пещерного человека, мы все еще живем в мире повсеместной экономической редкости. Как узнать, когда мир достигнет «постредкости»? Когда все товары и услуги, которые можно пожелать, станут настолько сверхизбыточными, что цены на них упадут до нуля; короче говоря, когда будет возможно приобретать все товары и услуги, как в Эдемском саду, без усилий, без работы, без использования каких-либо редких ресурсов.
Антирациональный дух анархо-коммунизма выразил один из гуру новой «контркультуры» Норман Браун:
«Великий экономист Людвиг фон Мизес пытался опровергнуть социализм, доказывая, что, отменив обмен, социализм сделал невозможным экономический расчет, а значит, и экономическую рациональность. ‹…› Но если Мизес прав, то то, что он обнаружил, является не опровержением, а психоаналитическим оправданием социализма. ‹…› Одна из печальных ироний современной интеллектуальной жизни заключается в том, что ответом социалистических экономистов на аргументы Мизеса была попытка показать, что социализм совместим с „рациональным экономическим расчетом“, то есть что он может сохранять бесчеловечный принцип экономии»[70].
То, что отказ от рациональности и экономической теории в пользу «свободы» и прихоти приведет к слому современного производства и цивилизации и вернет нас к варварству, не смущает анархо-коммунистов и других представителей новой «контркультуры». Похоже, они не понимают, что результатом такого возвращения к примитивизму станет голод и смерть почти всего человечества и прозябание оставшихся. Если они добьются своего, то обнаружат, что, умирая от голода, очень трудно быть веселым и «нестреноженным».
Все это возвращает нас к мудрости великого испанского философа Ортеги-и-Гассета:
«В дни голодных бунтов народные толпы обычно требуют хлеба, а в поддержку требований, как правило, громят пекарни. Чем не символ того, как современные массы поступают… с той цивилизацией, что их питает. ‹…› Цивилизация не данность, она не держится сама собой. Она искусственна… Если вам по вкусу ее блага, но лень заботиться о ней… плохи ваши дела. Не успеете моргнуть, как окажетесь без цивилизации. Малейший недосмотр – и все вокруг улетучится в два счета! Словно спадут покровы с нагой Природы и вновь, как изначально, предстанут первобытные дебри. Дебри всегда первобытны, и наоборот.
Все первобытное – это дебри»[71].
Доктрина Спунера—Таккера: Взгляд экономиста
Прежде всего, я должен подтвердить свою убежденность в том, что Лисандр Спунер и Бенджамен Такер были непревзойденными политическими философами и что сегодня нет ничего более необходимого, чем возрождение и развитие в значительной степени забытого наследия, которое они оставили политической философии. К середине XIX века либертарианско-индивидуалистическая доктрина достигла той точки, когда наиболее продвинутые мыслители (Торо, Ходжскин, ранний Фихте, ранний Спенсер) начали понимать, что государство несовместимо со свободой или моралью. Но они зашли лишь настолько далеко, чтобы утвердить право одинокого индивида на выход из сети государственной власти и налогового принуждения. В таком незавершенном виде их доктрины не представляли реальной угрозы государственному аппарату, поскольку мало кому придет в голову отказаться от огромных благ общественной жизни, чтобы вырваться из-под власти государства.
На долю Спунера и Такера осталось объяснить, каким образом все люди могут отказаться от государства и сотрудничать для своей огромной взаимной выгоде в обществе свободных и добровольных обменов и взаимоотношений. Тем самым Спунер и Такер превратили либертарианский индивидуализм из протеста против существующих зол в указание пути к идеальному обществу, к которому мы можем двигаться; и более того, они правильно определили место этого идеала в свободном рынке, который уже частично существовал и обеспечивал огромные экономические и социальные выгоды. Таким образом, Спунер, Такер и их движение не только указали цель, к которой нужно двигаться, но и значительно превзошли предыдущих «утопистов», поместив эту цель в уже существующие институты, а не в принудительное или невозможное видение преображенного человечества. Их достижение было поистине выдающимся, и мы еще не поднялись до уровня их проницательности.
Я не могу завершить свою дань уважения политической философии Спунера и Такера, не процитировав особенно великолепный отрывок из книги Спунера «Не измена» № VI, который очень много значил для моего собственного идеологического развития:
«Действительно, теоретически наша Конституция предполагает, что все налоги уплачиваются добровольно и что наше правительство – общество взаимного страхования, в которое люди вступают совместно и добровольно… ‹…›
Но такая теория нашего правительства целиком разнится с тем, как дело обстоит на практике. На практике правительство, как разбойник, говорит человеку: „Кошелек или жизнь“. И многие, если не большинство, платят налоги исходя из этой угрозы.
Правительство, конечно, не подстерегает человека в уединенном месте, не выпрыгивает на него с обочины и не шарит по его карманам, приставив пистолет к его виску. Но грабеж от того грабежом быть не перестает; наоборот, он от того только подлее и позорнее.
Разбойник принимает на себя одного ответственность, риск и вину за свой поступок. Он не притворяется, что твои деньги принадлежат ему по праву или что он использует их для твоего же блага. Он не притворяется никем иным, кроме как грабителем. Ему недостает наглости представляться обыкновенным „защитником“ и говорить, что он отнимает деньги у людей исключительно с целью „защитить“ этих безрассудных путников, которые полагают, что сами прекрасно могут себя защитить, или не разделяют его специфического подхода к защите. Грабитель слишком разумен, чтобы такое заявлять. Более того, как только он забирает твои деньги, он уходит, чего ты и хочешь. Он не следует за тобой по дороге против твоей воли; не притворяется, что он по праву твой „суверен“ из-за той „защиты“, которую тебе оказывает. Он не продолжает свою «защиту» приказами кланяться и служить ему, требуя одного и запрещая другое; он не ворует у тебя еще больше, как только ему вздумается или захочется; не клеймит тебя бунтовщиком, изменником, врагом родины и не расстреливает тебя без всякого сожаления, стоит тебе только оспорить его власть или воспротивиться его требованиям. Разбойник слишком галантен, чтобы самозванствовать, оскорблять и злодействовать вот так. Одним словом, он не пытается, уже ограбив, еще и одурачить или поработить тебя.
Поступки же этих воров и убийц, которые зовутся „правительством“, прямо противоположны поступкам одинокого разбойника»[72].
Кто, прочитав этот великолепный отрывок, сможет снова быть обманутым государством?
Поэтому я испытываю сильное искушение назвать себя «индивидуалистическим анархистом», за исключением того факта, что Спунер и Такер в некотором смысле присвоили это название своей доктрине и что с этой доктриной у меня есть определенные различия. С политической точки зрения эти различия небольшие, и поэтому система, которую я отстаиваю, очень близка к их системе; но с экономической точки зрения различия существенны, и это означает, что мой взгляд на последствия применения нашей более или менее общей системы на практике очень далек от их взгляда.
В политическом плане мои разногласия с индивидуалистическим анархизмом Спунера—Такера сводятся к двум пунктам. Во-первых, это роль закона и судебной системы в обществе, построенном на принципах индивидуалистического анархизма. Спунер—Такер верили в полную свободу принятия судебных решений для каждого суда и, конкретнее, коллегии присяжных на свободном рынке. Не будет никакого рационального или объективного свода законов, с которым присяжные в каком-либо смысле – даже моральном – были бы обязаны советоваться, ни даже судебных прецедентов, поскольку каждый присяжный будет иметь право принимать решения как по фактам, так и по закону в каждом случае строго ad hoc. Не имея никаких ориентиров или стандартов, которым можно было бы следовать, даже самые добросовестные присяжные не могли бы прийти к справедливым или даже либертарианским решениям.
С моей точки зрения, право – это ценное благо, которое требует государства для своего производства не больше, чем почтовая или охранная служба; государство можно отделить от законотворчества так же, как от религиозной или экономической сферы жизни. В частности, для либертарианских юристов и правоведов не составит большого труда разработать рациональный и объективный кодекс либертарианских правовых принципов и процедур, основанный на аксиоме защиты личности и собственности и, следовательно, неприменения принуждения против любого, кто не является признанным и осужденным преступником против личности и собственности. Этому кодексу будут следовать и применять его к конкретным делам частные конкурентные суды и судьи, работающие на свободном рынке, которые обязуются соблюдать этот кодекс и будут наниматься пропорционально тому, насколько качество их услуг удовлетворяет потребителей их продукции. В нынешнем обществе присяжные обладают неоценимым достоинством – они являются защитниками частного гражданина от государства; они – незаменимое «ядро» людей вне государственного аппарата, которые могут быть использованы для защиты измученного подсудимого в государственных судах.