В процессе инфляции, как это происходит в реальном мире, новые деньги обычно сначала попадают на рынок займов; когда это происходит, ставка процента на ссудном рынке падает; но это падение исключительно временно, и рынок вскоре восстанавливает ставку до ее надлежащего уровня. Более того, на поздних стадиях инфляции ставка процента резко возрастает. Этот процесс инфляционного искажения ставки процента с последующим восстановлением на свободном рынке, по сути, и есть истинный смысл знакомого <всем> «делового цикла», который мучает капитализм с момента возникновения кредитной инфляции[76].
Что касается ставки процента, то она не является функцией количества денег. Она является функцией «временнóго предпочтения» – коэффициента, по которому люди предпочитают удовлетворение в настоящем такому же удовлетворению в будущем. Короче говоря, любой человек предпочтет иметь 100 долларов сейчас, чем 100 долларов через десять лет (не принимая во внимание возможные изменения ценности денег за это время или риск не получить деньги позже), потому что ему будет лучше, если он сможет потратить или просто хранить деньги прямо сейчас.
Должно быть ясно, что этот феномен временнóго предпочтения глубоко укоренен в человеческой природе; он ни в малейшей степени не является монетарным феноменом, а был бы столь же верен в мире бартера. А на свободном рынке процент – это не только феномен кредитования, он (в форме «долгосрочной» прибыли) был бы в полной мере присущ миру, в котором каждый инвестировал бы свои собственные деньги и никто не давал бы в долг и не брал бы взаймы. Короче говоря, капиталисты выплачивают рабочим и землевладельцам 100 долларов в этом году, а затем продают продукт и получают, скажем, 110 долларов в следующем году, но не из-за эксплуатации, а потому, что все стороны предпочитают любую данную сумму денег в этом году, а не в следующем. Следовательно, капиталисты согласятся выплачивать зарплату и ренту авансом, а затем ждать продажи только в том случае, если это компенсируется «процентом» (прибылью); в то время как по той же причине рабочие и землевладельцы готовы дать эту 10-процентную скидку на свой продукт, чтобы получить свои деньги сейчас и не ждать продажи потребителю.
Радикалы должны помнить, что при желании все рабочие могли бы отказаться работать за зарплату, а вместо этого создать собственные производственные кооперативы и годами ждать зарплаты, пока продукция не будет продана потребителям; тот факт, что они этого не делают, показывает огромное преимущество системы капиталовложений и наемного труда как средства, позволяющего рабочим зарабатывать деньги намного раньше, чем будет продана произведенная ими продукция. Отнюдь не являясь эксплуатацией рабочих, капиталовложения и система процента-прибыли представляют собой огромное благо для них и для всего общества.
Таким образом, ставка процента или прибыли на свободном рынке является отражением временных предпочтений людей, которые, в свою очередь, определяют степень добровольного распределения их активов между сбережениями и потреблением. Снижение ставки процента на свободном рынке – хороший знак, поскольку оно отражает снижение временных предпочтений, а значит, рост сбережений и капиталовложений. Однако любая попытка принудительно установить более низкую ставку процента, чем та, которая отражает такие добровольные сбережения, причиняет неисчислимый ущерб и приводит к депрессиям в рамках делового цикла. Пытаться снизить ставку процента и ожидать хороших результатов – все равно что пытаться повысить температуру в комнате, подкручивая термометр.
Наконец, важно показать истинные экономические последствия применения системы Спунера—Такера на практике. Без государства, создающего условия для продолжительной инфляции, на свободном рынке попытки развязать инфляцию и кредитную экспансию не могут увенчаться успехом. Предположим, например, что я решил напечатать бумажные купюры под названием «два Ротбарда», «десять Ротбардов» и т. д., а затем попытался использовать эти билеты в качестве денег. В либертарианском обществе я имел бы на это полное право и свободу. Но вопрос в том, кто бы принял эти билеты за «деньги»? Деньги зависят от всеобщего признания, а всеобщее признание средства обмена может начаться только с товаров, таких как золото и серебро. «Доллар», «франк» и другие денежные единицы возникли не как названия сами по себе, а как названия определенного веса золота или серебра на свободном рынке.
Именно это и произошло бы, если бы свободный рынок был поставлен во главу угла. В качестве денег в основном использовалось бы золото и серебро, а различные пустые попытки создать новые денежные единицы из воздуха… растворились бы в воздухе. Банки, которые обманным путем печатали бумажные билеты под названием «доллары», подразумевая тем самым, что они эквивалентны золоту и серебру и, следовательно, обеспечены ими, могли бы еще немного продержаться. Но даже они, без государства с его законами об узаконенном средстве платежа, центральными банками и «страхованием вкладов», которые их поддерживают, либо исчезнут в результате «набега вкладчиков», либо будут ограничены очень узкими рамками. Ведь если банк выпустит новые бумажные билеты и предоставит их своим клиентам, то, как только клиенты попытаются купить товары и услуги у неклиентов этого банка, они будут уничтожены, поскольку неклиенты не примут банкноты или депозиты банка А в качестве денег, как никто не примет мои «десять Ротбардов»[77].
Таким образом, система свободной банковской деятельности, как ее представляют себе Спунер и Такер, отнюдь не обеспечит неограниченное увеличение предложения денег и исчезновение процента, а приведет к гораздо более «жесткому» и ограниченному предложению денег. И в той мере, в какой не было бы управляемой государством кредитной экспансии, была бы более высокая ставка процента. Очень хорошо однажды это выразил французский экономист XIX века Анри [Энрико] Чернуски:
«Я считаю, что так называемая свобода банков во Франции приведет к отмене банкнот (а также банковских депозитов)….я хочу, чтобы все могли выпускать банкноты, чтобы никто больше не принимал банкнот»[78].
Похоже, это крайне неудачная черта либертарианских и квазилибертарианских групп – тратить значительную часть своего времени и энергии на подчеркивание своих самых ошибочных или нелибертарианских положений. Так, многие джорджисты были бы прекрасными либертарианцами, если бы отказались от джорджистских взглядов на землю, но, разумеется, земельный вопрос является для них главной точкой сборки. Аналогично мне, как горячему поклоннику Спунера и Такера, было особенно неприятно обнаружить, что их последователи подчеркивают и концентрируются на их совершенно ошибочных монетарных взглядах почти до полного исключения всего остального и даже выдвигают их в качестве панацеи от всех экономических и социальных бед.
В своде идей, известном как «австрийская экономическая школа», есть научное объяснение работы свободного рынка (и последствий вмешательства государства в этот рынок), которое индивидуалистические анархисты могли бы легко включить в свой политический и социальный Weltanschauung [мировоззрение]. Но для этого они должны отбросить бесполезный лишний груз денежного чудачества и пересмотреть природу и обоснование таких экономических категорий, как процент, рента и прибыль.
В период расцвета анархизма в США экономические заблуждения индивидуалистических анархистов подвергались критике по крайней мере дважды, но, к сожалению, несмотря на слабость ответов Такера, урок не был усвоен. В августовском номере «Radical review» Такера за 1877 год опубликована статья Спунера «Закон цен: демонстрация необходимости неограниченного увеличения денег». В ноябрьском номере за тот же год экономист Эдвард Стэнвуд опубликовал прекрасную критическую статью – «Островное сообщество мистера Спунера». Кроме того, во «Вместо книги» Такера есть ряд обменов мнениями, в которых Дж. Гривз-Фишер, английский последователь квазианархиста Оберона Герберта, критикует денежные доктрины Такера с точки зрения здравой экономической теории.
Зачем быть либертарианцем?
Зачем вообще быть либертарианцем? Мы имеем в виду: в чем смысл всего этого? Зачем принимать на себя глубокую и пожизненную приверженность принципу и цели индивидуальной свободы? Ведь такая приверженность в нашем во многом несвободном мире неизбежно означает радикальное несогласие со статус-кво и отчуждение от него, отчуждение, которое столь же неизбежно требует многих жертв, выраженных в деньгах и престиже. Когда жизнь коротка, а момент победы далеко в будущем, зачем проходить через все это?
Невероятно, но среди растущего числа либертарианцев в США нашлось немало людей, которые пришли к либертарианству с той или иной крайне узкой и личной точки зрения. Многих непреодолимо влечет свобода как интеллектуальная система или как эстетическая цель; но свобода остается для них чисто интеллектуальной игрой, полностью оторванной от того, что они считают «реальной» деятельностью в своей повседневной жизни. Другие мотивированы оставаться либертарианцами исключительно из предвкушения личной финансовой выгоды. Понимая, что свободный рынок предоставит способным, независимым людям гораздо больше возможностей для получения предпринимательской прибыли, они становятся и остаются либертарианцами только для того, чтобы найти больше возможностей для получения прибыли в бизнесе. Хотя верно, что на свободном рынке и в свободном обществе возможностей для получения прибыли будет гораздо больше и распространены они будут гораздо шире, делать основной акцент на этой мотивации, чтобы быть либертарианцем, можно считать лишь нелепостью. Ведь на зачастую мучительном, трудном и изнурительном пути, который необходимо пройти, прежде чем будет достигнута свобода, возможности для личной прибыли либертарианца чаще будут отрицательными, нежели изобильными.