Конечно, один из методов обеспечить поддержку – создание укорененных экономических групп. Поэтому король не может править сам; он должен иметь значительную группу последователей, располагающих предпосылками правления, например сотрудников государственного аппарата, таких как постоянное чиновничество и признанная знать[10]. Однако это обеспечивает только небольшое количество ярых сторонников, и даже жизненно важная покупка поддержки при помощи субсидий и предоставления других привилегий все же не позволяет получить согласия большинства. Для этого при помощи идеологии большинство следует убедить в том, что их правительство доброе, мудрое и по меньшей мере неизбежное, и уж точно лучше, чем любые мыслимые альтернативы. Распространение этой идеологии среди народа – важнейшая социальная задача «интеллектуалов». Ведь массы не создают собственных идей и не продумывают эти идеи независимо; они пассивно следуют идеям, которые приняты и распространяются корпусом интеллектуалов. Таким образом, интеллектуалы являются «скульпторами общественного мнения». А так как именно в формировании общественного мнения отчаянно нуждается государство, становится ясной основа векового альянса государства и интеллектуалов.
Очевидно, что государство нуждается в интеллектуалах; не так очевидно, почему интеллектуалы нуждаются в государстве. Проще говоря, можно утверждать, что на свободном рынке благополучие интеллектуала всегда непрочно; ведь интеллектуал вынужден зависеть от ценностей и вкусов массы своих сограждан, а для масс характерно именно общее равнодушие к интеллектуальным вопросам. С другой стороны, государство охотно предлагает интеллектуалам прочное и постоянное место в государственном аппарате, а тем самым надежный доход и престиж. Ведь интеллектуалы будут щедро вознаграждены за важную функцию, которую они выполняют для государственных правителей, к группе которых они теперь присоединяются[11].
Альянс между государством и интеллектуалами проявился в страстном желании профессоров Берлинского университета в XIX столетии сформировать группу «интеллектуальных телохранителей дома Гогенцоллернов». В наши дни следует обратить внимание на откровенное замечание влиятельного ученого-марксиста, касающееся критического исследования восточного деспотизма профессором Виттфогелем: «Цивилизация, подвергнутая профессором Виттфогелем столь резким нападкам, принадлежала к числу тех, которые сумели сделать поэтов и ученых чиновниками»[12]. Можно также отметить многочисленные примеры развития «науки» стратегии, состоящей на службе у вооруженных сил, основной ветви правительства, осуществляющей насилие[13].
Кроме того, почтенным институтом является занятие официального или «придворного» историка, посвященное распространению взглядов правителя на деяния его и его предшественников[14].
Аргументы, с помощью которых государство и его интеллектуалы склоняли подданных к поддержке своего правления, многочисленны и разнообразны. В целом аргументы можно свести к следующему:
(а) правители государства – великие и мудрые люди (они «правят по божественному праву», они – «аристократы» среди людей, они – «научные эксперты»), гораздо выше и мудрее своих хороших, но простоватых подданных, и
(б) власть правительства неизбежна, абсолютно необходима и намного лучше, чем неописуемое зло, которое воспоследует за его падением. Союз церкви и государства был одним из древнейших и наиболее успешных из этих идеологических приемов. Правитель был либо помазанником божьим, либо, как в случае многих восточных деспотий, сам являлся богом, так что любое сопротивление его правлению было богохульством. Государственные жрецы выполняли основную интеллектуальную функцию – обеспечение народной поддержки и даже поклонения правителям[15].
Другой успешный прием – внушить страх альтернативной системы правления или отсутствия правления. Поддерживалось мнение, что нынешние правители предоставляют гражданам жизненно необходимую услугу, за которую они должны быть чрезвычайно благодарны, – защиту от случайных грабителей и преступников. Государство, защищая собственную монополию на хищничество, действительно, заботилось о том, чтобы свести к минимуму частную и несистематическую преступность; государство всегда ревностно относилось к своему заповеднику. В последние столетия государство особенно преуспело в нагнетании страха перед правителями других государств. Поскольку поверхность земного шара была распределена между государствами, одной из основных доктрин государства было отождествление себя с территорией, которой оно управляло. Поскольку большинство людей склонны любить свою родную землю, отождествление этой земли и ее народа с государством стало средством заставить естественный патриотизм работать на пользу государству. Если «Руритания» подвергалась нападению «Валдавии», первой задачей государства и его интеллектуалов было убедить народ Руритании, что атака направлена именно на них, а не просто на правящую касту. Тем самым война между правителями была превращена в войну между народами, каждый народ защищал своих правителей, ошибочно полагая, что это правители защищают их. Этот прием «национализма» имел успех только в рамках западной цивилизации и лишь в последние столетия; еще не так давно основная масса подданных воспринимала войны как ничего не значащие сражения между различными группами знати.
Идеологическое оружие, применяемое государством в течение столетий, изощренно и многообразно. Одним из лучших является традиция. Чем дольше государству удавалось сохранять свое правление, тем мощнее становилось это оружие, так как теперь династию Х или государство У поддерживает кажущийся вес вековых традиций[16]. Поклонение предкам становится не слишком тонким средством поклонения древним владыкам. Самая большая опасность для государства – независимая интеллектуальная критика; нет лучшего способа подавить такую критику, чем объявить любой одинокий голос, любого высказывающего сомнения как осквернителя мудрости предков. Другая мощная идеологическая сила заключается в принижении индивидуальности и возвеличивании коллективности общества. Первоначально идеологическая опасность правлению может проистекать только от одной или нескольких независимо мыслящих личностей, поскольку всякое правление подразумевает согласие большинства. Новая идея, не говоря уже о новой критической идее, по необходимости зарождается как особое мнение меньшинства; поэтому государство должно подавить такие взгляды в зародыше, высмеивая любые взгляды, идущие вразрез с мнением масс. Максимы «слушай только своих братьев» и «подстраивайся к обществу» становятся идеологическим оружием для подавления индивидуального инакомыслия[17]. Благодаря таким мерам массы никогда не узнают, что король голый[18].
Государству также важно, чтобы его власть казалась неизбежной; даже если его правление и недолюбливают, с ним пассивно смирятся, как в известной связке про «смерть и налоги». Один из методов – внедрять историографический детерминизм, в противовес личной свободе воли. Если нами правит династия Х, то это оттого, что так распорядились Неумолимые законы истории (или Божественная воля, или Абсолют, или Материальные производительные силы), и никакие усилия ничтожного индивида не смогут изменить этот неумолимый декрет. Государству также важно прививать своим подданным отвращение ко всякого рода «конспирологическим теориям истории», так как поиск «заговоров» означает поиск мотивов и установление ответственности за исторические злодеяния.
Если же насаждаемая государством тирания, или продажность, или агрессивная война вызваны не государственными правителями, а таинственными и загадочными «общественными силами», или общим несовершенством мира, или если каким-то образом ответственность несут все («Мы все убийцы» – гласит один из лозунгов), тогда людям нет смысла возмущаться или восставать против таких злодеяний. Более того, нападки на «теории заговора» означают, что подданные станут легче верить в доводы «общего благосостояния», всегда выдвигаемые государством в оправдание любых своих деспотических действий. «Теория заговора» может пошатнуть систему, побуждая публику сомневаться в государственной пропаганде.
Еще один испытанный и верный метод подчинить подданных воле государства – вызвать чувство вины. Любой рост частного благосостояния можно подвергнуть критике как «бессовестную жадность», «материализм» или «чрезмерный достаток», извлечение прибыли можно обозвать «эксплуатацией» и «ростовщичеством», взаимовыгодный обмен осуждать как «эгоизм», и каким-то образом из этого всегда делается вывод, что больше ресурсов надо перекачать из частного сектора в «общественный». Вызываемое чувство вины делает общество более готовым к этому. Ведь в то время как частные лица склонны потакать «эгоистичной жадности», неучастие государственных правителей в обмене должно указывать на их приверженность более высоким и благородным целям – по-видимому, паразитическое хищничество морально и эстетически возвышеннее мирного производительного труда.
В нынешнюю более светскую эпоху божественное право государства дополняется заклинанием нового бога – Науки. Государственное правление теперь объявляется ультранаучным, как планирование, осуществляемое экспертами. И хотя к «разуму» взывают чаще, чем в предыдущие столетия, речь идет не о разуме человека или об осуществлении им своей свободы воли; это все те же старые коллективистские и детерминистские речи, все так же подразумевающие холистические агрегаты и принудительное манипулирование пассивными подданными со стороны правителей.