власть над человеком.
На протяжении истории производящие и созидательные силы человека то и дело создавали новые способы преобразования природы в интересах человека. Это было во времена, когда общественной власти удавалось опередить государственную власть и степень государственного вмешательства в жизнь общества существенно снижалась. Но всегда, после большего или меньшего промежутка времени, государство внедрялось и в эти новые области, чтобы вновь покалечить и конфисковать общественную власть[42].
Если во многих странах Запада XVII–XIX века были временем ускоренного роста общественной власти и, как следствие, роста свободы, мира и материального благосостояния, то ХХ век стал в основном веком, когда власть государства вновь взяла верх – с соответствующим возвратом к рабству, войнам и разрушению[43].
В этом столетии род человеческий вновь столкнулся со злобным господством государства, которое теперь вооружено плодами созидательных способностей человека, конфискованными и извращенными для достижения собственных целей государства. Последние несколько столетий люди пытались установить конституционные и другие ограничения для государства, но обнаружили, что эти ограничения, как и все другие попытки, потерпели неудачу. Из всех многочисленных форм правления, испытанных в разные века, из всех концепций и институтов, которые были перепробованы, ничто не сумело удержать государство в узде. Проблема государства, очевидно, как никогда далека от решения. Возможно, для успешного и окончательного решения государственного вопроса необходимо искать новые пути[44].
Статьи
Франц Оппенгеймер «Государство»[45] (рецензия)
На протяжении веков государство и его интеллектуальные апологеты распространяли миф о том, что государство – это добровольный инструмент общества. Существенной частью этого мифа является идея о том, что государство возникло на добровольной или по крайней мере на естественной основе, органически вытекающей из потребностей общества. Ведь если государство возникло естественно или добровольно, то из этого, вероятно, следует, что оно выполняло и продолжает выполнять жизненно важную общественную функцию. Два основных варианта мифа о происхождении государства – это идея о том, что государство возникло в результате «общественного договора», заключенного всеми членами общества. Отбросив теории о том, как должно было возникнуть государство, ради реалистичного исторического исследования того, как оно возникло на самом деле, австрийский социолог конца XIX века Людвиг Гумплович указал, что на самом деле государства рождаются в результате завоевания и принуждения одной этнической или «расовой» группы другой.
Вдохновленный исследованиями Гумпловича, немецкий социолог Франц Оппенгеймер систематизировал работу своего наставника в краткой и прекрасно написанной книге «Государство» (1908). Оппенгеймер указал, что все государства возникали путем завоевания. Его парадигмальная история государства начинается с завоевания кочевыми племенами негосударственных крестьянских обществ. Сначала завоеватели обычно грабили и убивали своих жертв, после чего отправлялись на поиски других. Однако спустя столетия племена-завоеватели решили обосноваться среди своих жертв; вместо того чтобы убивать их, они упорядочили грабеж и сделали его постоянным, обосновавшись для правления своими жертвами на долгосрочной основе. Ежегодная дань превратилась в «налоги», а крестьянские земли были распределены между военачальниками, став предметом ежегодной феодальной ренты. Так из ранее безгосударственных обществ возникли государство и правящий класс. Таким образом, Оппенгеймер анализирует государство как «общественный институт, навязанный победившей группой людей побежденной группе с единственной целью – регулировать господство победившей группы над побежденными и обезопасить себя от восстания изнутри и нападения извне. Телеологически такое господство не имело иной цели, кроме экономической эксплуатации побежденных победителями». Затем Оппенгеймер показывает установки и идеологию правящего класса, возникшие в результате попытки завоевателей закрепить свое эксплуататорское правление своими подданными.
В отличие от Гумпловича, который цинично не видел ничего плохого в этом зубастокогтистом процессе, Оппенгеймер, будучи либертарианцем, перешел к блестящему анализу государства как паразитического и антиобщественного института. Книга «Государство» является непревзойденной в своем анализе государства как паразита и эксплуататора. Так, Оппенгеймер отмечает, что существует два и только два способа, с помощью которых люди могут приобретать доход и богатство: один заключается в производстве и добровольном обмене – то, что Оппенгеймер называет «экономическими средствами» приобретения богатства, средствами, согласующимися с человеческой природой и процветанием человечества, средствами, которые приносят пользу всем участникам рынка и процесса обмена. Другие средства – грабеж, принудительное разграбление и экспроприация чужой продукции. Это паразитические средства, которые не только оскверняют природу человека, но и ложатся непосильным бременем на жертвы, на производство и экономический рост. Этот путь к богатству Оппенгеймер назвал «политическими средствами». Затем Оппенгеймер, основываясь на своих исторических исследованиях, определяет государство как организацию, упорядочение политических средств. Именно этот анализ принципиально принудительной и эксплуататорской природы государства стал главным источником вдохновения для либертарианских теорий американца Альберта Джея Нока.
В отличие от марксистской теории правящего класса, включающей в себя капиталиста как «эксплуататора» и властителя нанятых им рабочих, правящий класс Оппенгеймера – это любая группа, которая сумела покорить других и тем самым создать аппарат принуждения государства или получить контроль над уже существующим. Таким образом, история и анализ Оппенгеймера становятся одной из самых разрушительных и основательных критических атак на государство из когда-либо написанных.
Важный для нас вопрос: по прошествии многих десятилетий сохраняет ли актуальность проведенный Оппенгеймером исторический анализ происхождения государства? Ответ: вполне. Анализ «политических» и «экономических» средств, конечно, неподвластен времени. Что касается истории происхождения государства, то новейшие антропологические исследования модифицировали, но не изменили суть теории завоевания. Сегодня нам известно гораздо больше о том, что ни одно государство никогда не возникало из семьи или на основе общественного договора. Последняя модификация заключается в том, что многие государства возникли, как правило, не столько в результате завоевания одним племенем совершенно другого племени, сколько в результате завоевания центральными деревнями соседних деревень того же племени по мере роста населения, спрессованного на ограниченном географическом пространстве, а затем установления постоянного правления над завоеванными деревнями и обложения их данью. Таким образом, мы видим, что многие государства возникли не просто в результате завоевания одного племени другим, а путем завоевания одними деревнями других в пределах одного племени. Но взгляд Оппенгеймера на государство как всегда возникающее в результате завоевания и насилия остается непоколебимым, чтобы избавиться от последних иллюзий относительно его якобы естественной «благотворности».
Консерватизм и свобода:Либертарианский комментарий
Журнал «Modern Age» заслуживает теплых слов благодарности за статью «Консерватизм и свобода» в осеннем номере 1960 года. Безусловно, сегодня нет более важной интеллектуальной задачи, чем начать диалог, направленный на синтез двух важнейших интеллектуальных течений американских «правых»: консервативного и либертарианского. «Modern Age» может внести и уже начал вносить заметный вклад в этот диалог. Как либертарианец, я уже давно осознаю, что важно не только обратить авторитарных консерваторов на сторону свободы, но и убедить либертарианцев в огромной важности признания существования объективного морального порядка. Как отмечают господа Мейер и Эванс, не может быть подлинно морального выбора, если этот выбор не сделан в условиях свободы; точно так же не может быть действительно твердо обоснованной и последовательной защиты свободы, если эта защита не укоренена в моральных принципах. Концентрируя внимание на целях выбора, консерватор, пренебрегая условиями выбора, теряет ту самую мораль поведения, которая его так волнует. А либертарианец, концентрируясь только на средствах, или условиях, выбора и игнорируя цели, лишается важнейшей моральной защиты своей собственной позиции.
Особое впечатление на меня произвела восхитительная статья Фрэнка Мейера. Я с трудом преодолеваю искушение привести обширные цитаты из его эссе. Не думаю, что в «консервативном» лагере есть кто-то, кто так же хорошо понимает или симпатизирует либертарианской или «классическо-либеральной» традиции. В отличие от мистера [М. Стэнтона] Эванса, который, например, укоряет либертарианцев за их веру в то, что высшая моральная цель для человека – это свобода, Мейер считает, что лучшие либертарианцы вместе с лордом Актоном осознали, что свобода – это высшая политическая цель, то есть та высшая цель, которой должно достичь правительство, организованный орган принуждения. Я являюсь преданным приверженцем значительной части аристотелевско-томистской философской традиции; но одна часть этой традиции оказалась политически губительной для Запада: греческое представление о том, что государство почему-то является важнейшим этическим институтом в обществе и что поэтому то, что хорошо для людей, автоматически хорошо и для государства. В этом, как мне кажется, кроется критическая ошибка авторитарного консервативного кредо, старой традиции «естественного права» до ее надлежащего исправления в индивидуалистическом варианте этой традиции, основанном на естественных правах, который появился в XVII–XVIII веках.