Императорская Фамилия, то есть родственники Государя, тоже были не на высоте. На Кавказе сидел Николай Николаевич. Это было по-прежнему гнездо интриг. Князь Шаховской описывает свое посещение Великого Князя:
«За завтраком были Великие Княгини Анастасия и Милица Николаевны, черногорки, которых Императрица называла "black women", генерал Янушкевич, Князь Орлов и адъютант Великого Князя. Сперва разговор был общего характера. Но скоро я приметил от некоторых сидящих какие-то непонятные сперва для меня фразы; скоро я начал их понимать. Желая быть во всем очень точным, я этих переговоров передать не могу, так как я тогда же их не записал, он они касались всецело Царской Семьи и главное. Императрицы, а иногда и Государя. Чувствовалось мало скрываемое неудовольствие Государем. Видимо, что если бы не мое присутствие, то разговоры были бы еще более открытые».{206}
С сестрой Государыни было еще хуже. Великая Княгиня Елизавета Феодоровна, или "Элла", как ее звали близкие, несмотря на то, что после убийства мужа, Великого Князя Сергия Александровича, постриглась в монахини и была игуменьей в Москве, очень интересовалась политикой, и уволенный за разоблачения Распутина в скандальных историях Товарищ Министра Внутренних Дел Джунковский был деятельным членом ее "кружка".
Генерал Спиридович пишет о последнем свидании Великой Княгини с Государыней.
«И близкие люди, друзья и некоторые общественные Московские деятели, встречавшиеся с Великой Княгиней и не стеснявшиеся высказываться при ней откровенно, убедили ее поехать и повлиять на Их Величеств. О том, что такое "старец" и его окружение, она отлично знала, зачастую даже с преувеличением от С.И. Тютчевой. 3 декабря к вечеру Великая Княгиня приехала в Царское Село. Она хотела говорить с Государем, но Царица категорически заявила, что Царь очень занят, Он завтра утром уезжает в Ставку и видеться с ним невозможно. Тогда Елизавета Федоровна стала говорить с сестрой-Царицей... Произошел резкий серьезный спор, окончившийся разрывом. Александра Федоровна приняла тон Императрицы и попросила сестру замолчать и удалиться. Елизавета Федоровна, уходя, бросила сестре:
"Вспомни судьбу Людовика 16-го и Марии-Антуанетт"...
После революции она даже не сделала попытки повидаться с Царской Семьей».{207}
В Петербурге, в Москве, в Киеве, на Кавказе — повсюду члены Императорской Фамилии вторили всем слухам, связанным с именем Государыни, Распутина, и говорили уже совсем фантастические вещи. То есть то, что нужно было Думе.
Что же нужно было этой "Думе"?
Милюков это ясно написал в своей "Истории второй русской революции":
«"Низложить монархию".
"Но почему же, — спросят, — Государь "терпел Распутина около Трона?"
Да потому, что "у трона Распутина не было". Это только ловко подхваченная всеми клевета сложилась в уверенность, что "Гришка правит Россией", а потому и молва уже высказывала свои предположения и... "пожелания". Государь не интересовался общественным мнением. Так же Он относился к мнению общества, когда Он допускал Распутина во дворец. Прежде всего, Государь хотел исполнить болезненное желание Государыни, видевшей в молитвах Григория Распутина помощь во время заболеваний Алексея Николаевича. Государыня страдала Неимоверно и нравственно, и физически. Государь это знал, видел и шел навстречу желанию своей несчастной супруги. Распутин, редко бывая во дворце (Жильяр, воспитатель Наследника Цесаревича, говорит, что Распутин бывал не чаще четырех раз в год за последние перед революцией три года), вел себя там, конечно, не так, как с другими. Там он не был ни пьян, ни распущен. Там он говорил о Боге и о нуждах народных».{208}
Частые посещения Распутиным Дворца — также легенда: никто без ведома Дворцового Коменданта и Начальника Дворцовой охраны проникнуть во Дворец не мог. Воейков же и Спиридович говорят, что Распутин бывал там чрезвычайно редко. Кроме того, люди, которые не любили Распутина и который платил им тем же, оставались на своих постах долго, вопреки молве, что неугодных ему людей он "увольняет". Но и Государь, и Государыня, в своей кристальной чистоте не имели и мысли, что допущенный ими к себе человек — безсовестный и подлый лицемер. Государь считал его чем-то вроде юродивого, который помогает во время болезни сыну. Государыня, вообще мистически настроенная, верит ему всецело и все доклады о Распутине, рисующие его в другом виде, считает ложью и клеветой. Распутин же, хитрый и скверный человек, зазнался и решил пожить всласть.
Н. Павлов хорошо определяет роль Распутина:
«При дворах Королей, Царей, рыцарей и бояр — от веку были фавориты, шуты, чудаки, советчики, буфоны и молитвенники, и Распутин был чем-то подобным. Он был тем "дворовым" слугой с пороками, которые водились у бар, был "фаворитом", какие существуют у всякой толпы... какими были потом Керенский, Пуришкевич, Гучков, Илиодор, Горький и прочие. Недалеки в истории — "пирожник" Меншиков, дворецкий Кутайсов и иные. Что же было бы, если бы у Царя появился не один, а несколько советников — простых крестьян?.. Был бы тот же вопль злобы и молва, и ненависть... Выбор был несчастный. В приближении этом чувствуется что-то тягостное и роковое, что-то сатанински продуманное и слиянное все с той же распутиновщиной эпохи и среды, которая сама разнузданная нравами — осмелится осуждать безупречнейшую русскую семью».{209}
Распутин Распутиным, а вот министры Его Величества вели себя так, что Думе и комитетам приходилось только потирать руки от удовольствия. Начнем с Сазонова.
Явно симпатизирующий ему Наумов, министр Земледелия, пишет:
"Это был дипломат строго выдержанный, былой Европейской Школы. Воспитанник привилегированного учебного заведения — Императорского Александровского Лицея, проведший всю последующую свою жизнь и службу сначала в Петербурге, в Министерстве Иностранных Дел, а затем в заграничных посольствах, Сазонов силою вещей лишен был возможности узнать подлинную жизнь своей обширной родины. Тем не менее, он крепко и искренно любил Россию. Для внешнего представительства, для русского престижа и сношений с иностранными державами такого ограниченного отечествоведения для Министра Иностранных Дел, может быть, было и достаточно; но Сазонов, привлеченный на этот ответственный и видный пост своим свояком Столыпиным, первое время, вероятно, пользовался его авторитетными советами. В итоге долголетнего пребывания в нашем Лондонском посольстве Сазонов превратился в убежденного англофила. Это не осталось без следа на его последующей дипломатической деятельности, особенно в бытность его Министром".
И дальше:
"...Особенно в думских кругах, Сергей Дмитриевич завоевал себе прочные симпатии, горячо проявлявшиеся при его появлении на трибуне Таврического Дворца".{210}
Князь В. Шаховской пишет о Сазонове тоже:
"С назначением Председателем Совета Министров И.Л. Горемыкина он (Сазонов — В.К.) почти явно стал его неглижировать и все больше и больше подпадал под влияние Милюкова, с которым у него установились самые дружеские отношения. Иначе говоря, он всецело подпал под влияние кадетской партии, почти оставляя в неведении Совет Министров о международных событиях. С первых же дней моего участия в Совете Министров я был поражен, в какой мере некоторые из министров, главным образом Сергей Дмитриевич, относились, скажу, с подобострастием к нашей союзнице Англии, далеко не питавшей к нам таких же симпатий. Никогда не забуду, как, возвращаясь в автомобиле с обеда от Председателя Совета Министров И.Л. Горемыкина, мы с женой с поражением и негодованием обменивались впечатлениями о том удивительно заискивающем принижении, с которым Министр Иностранных Дел Великой в то время Российской Державы разговаривал с союзными послами, с сэром Джорджем Бьюкененом в особенности. Этот же последний холодно и как должное принимал ухаживание Сазонова".{211}
Императрица писала Государю (7 сентября 1915 г.):
"Надо найти... также заместителя Сазонову, которого он (Горемыкин) считает совершенно невозможным: потерял-голову, волнуется и кричит на Горемыкина"...
"Но где же найти людей? Извольского — с нас довольно — он не верный человек, Гирс мало чего стоит. Бенкендорф — одно его имя уже против него. Где у нас люди, я всегда себя спрашиваю и прямо не могу понять, как в такой огромной стране, за небольшим исключением, совсем нет подходящих людей?"
17-го марта 1916 г. Императрица опять пишет о Сазонове: "Хотелось бы, чтобы ты нашел подходящего преемника Сазонову, не надо непременно дипломата! Необходимо, чтобы он уже теперь познакомился с делами и был настороже, чтобы на нас не насела позднее Англия и чтобы мы могли быть твердыми при окончательном обсуждении вопроса о мире. Старик Горемыкин и Штюрмер всегда его не одобряли, так как он трус перед Европой и парламентарист, а это была бы гибель России..."{212}
А французский посол Палеолог рассказывает, что Великая Княгиня Мария Павловна (старшая) рассказывала ему, что Сазонов "говорил ей о безотрадном положении дела":
"Императрица — сумасшедшая, а Император слеп и не видит, куда ведет страну. Говоря о Марии Павловне, Сазонов добавил: "c'est elle qu'il nous aurait fallu comme imperatrice". ((фр.) — Вот ее следовало бы иметь Императрицей (ред.))
Конечно, все эго доходило до сведения Государыни. Держать таких министров, конечно, было нельзя, и участь Сазонова была предрешена. Вот каков на самом деле был этот "человек чистый, деликатный, морально-тонкий".
Но помимо Сазонова в Правительстве Его Величества находился явный изменник, который доказал это всей своей последующей деятельностью. Я говорю о военном министре Поливанове. О нем писали очень многие. Я приведу только несколько отзывов.