Гучков развил крайне энергичную деятельность и, не в пример "Земгору", добился утверждения положения своего комитета. В то время, когда Гучков был избран председателем Военно-промышленного комитета, Поливанов, будучи Военным Министром, был председателем Совещания по снабжению Армии, преобразованного затем в Особое Совещание по обороне. И Поливанов широко раскрыл двери военного министерства для деятелей Военно-промышленного комитета. Члены комитета свободно допускались в управление Министерства, ведавшего заказами и заготовками. Начальники отдельных частей, беря пример со своего министра, стали заискивать перед этими "общественными деятелями".
"Особо в этом отношении выделился Начальник Канцелярии Военного Министерства генерал Лукомский, скоро получивший назначение Помощника военного Министра".{217}
Военно-промышленный комитет рекламировал себя на все лады. Любимым припевом Комитета было:
"Правительство не сумело — взяли все в руки мы".
Прибегал Комитет и к явным подлогам. Военное министерство отправляло на фронт заготовленные главным артиллерийским управлением снаряды. Комитет предложил свою помощь в деле заказов ящиков и упаковки. На всех ящиках появилась надпись — Военно-промышленные комитеты. Получая эти снаряды, фронт, как командный состав, так и солдаты были уверены, что присланные снаряды — результат деятельности комитетов. Кроме того, в этих ящиках появились объявления от этих же комитетов: "Снарядов не жалеть", что действовало необыкновенно на воинские части.
Но кроме этой "полезной деятельности", Комитет стал распределять заказы между заводами, в результате чего явилось безпрерывное удорожание всех заказов, вследствие искусственного повышения цен. Это вздорожание военных заказов отражалось на все растущей дороговизне жизни. Через десять месяцев после образования этого Комитета Правительство, сомневаясь в полезности комитета для военного снабжения, поручило Государственному Контролеру обследовать деятельность этого "общественного начинания". Оказалось, что деятельность Комитета — сплошной скандал: заказы розданы повсюду, а процент исполнения ничтожный. Но наглые и беззастенчивые руководители во главе с Гучковым нисколько не смутились, заявляя, что условия работы были неблагоприятны, что "правительственные органы пристрастны" и в общем ловко затушевали результаты этого обследования. В Думе откликом на это было заявление Н. Маркова:
— Вы не дали ни одного снаряда!..
На что Милюков крикнул:
— Но мы заставили дать!
Между тем зрел очередной скандал. Дума настойчиво требовала предания суду бывшего Военного Министра Сухомлинова и, когда Государственный Совет высказался за это, Государь не счел возможным вмешаться в это, и Сухомлинов был заключен в Петропавловскую крепость. Не было никаких оснований считать его изменником, и Государь осенью (Сухомлинов был заключен в крепость 20 апреля) приказал перевести Сухомлинова из крепости под домашний арест. Эта уступка Государя "общественному мнению" имела самые вредные последствия.
В. Черчилль в своей книге пишет:
"Пять лет Сухомлинов трудился над улучшением Русской Армии... Безспорно, он был только козлом отпущения за неудачи. Нет сомнений в том, что русская армия в 1914 г. была несравненно выше той, которая сражалась в маньчжурскую кампанию".{218}
Все это предпринималось для одной и той же цели: дискредитирования Верховной Власти.
Глава XV
ПРОПАГАНДА ДУМЫ И КОМИТЕТОВ В АРМИИ. СВЯЗЬ ВЫСШИХ ВОЕНАЧАЛЬНИКОВ С ДУМОЙ. НАЧАЛО ЗАГОВОРЩИЦКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ АЛЕКСЕЕВА. КНЯЗЬ ОБОЛЕНСКИЙ И ЕГО РАССКАЗ О ЗАГОВОРЕ. ИМПЕРАТРИЦА О ГУЧКОВЕ. ПЛАНЫ О ЗАГОВОРЕ. УЧАСТИЕ АЛЕКСЕЕВА. ПЕТРОГРАДСКИЙ ГАРНИЗОН. БЕЗДЕЯТЕЛЬНОСТЬ АЛЕКСЕЕВА В ОТНОШЕНИИ СТОЛИЧНОГО ГАРНИЗОНА. НАЧАЛО ИЗМЕНЫ АЛЕКСЕЕВА.
Обрисовав безрадостную картину положения всего русского общества в конце 1915-го и начале 1916-го годов, когда оппозиционные настроения захватили не только Думу, Государственный Совет, различные комитеты и союзы, но и Совет Министров и членов Императорской Фамилии, мне придется подойти к самой трудной и "деликатной" части моего исследования — участию высшего командного состава Армии в этих настроениях и... переход их сперва психологический, а затем и фактический на сторону оппозиции, стремящейся сперва к "министерству общественного доверия", затем к "ответственному министерству", затем к отречению Государя и замене его другим членом Династии, затем к Временному правительству, с тем, что оно созовет Учредительное Собрание, которое выскажется за форму правления, затем, вопреки этому обещанию, к провозглашению Республики без всякого опроса народа (народ вообще ни о чем не был спрошен), затем к развалу Армии, к "делу Корнилова" (последняя попытка спасти Россию) и затем... к передаче власти Ленину.
Во всех этих событиях участвовали разные люди, разные направления, разные "психологические моменты", разные "входящие обстоятельства", разные "превратности судьбы", разные "несчастные совпадения", разные "слепые случаи" и во всех этих случаях и событиях участвовало, несомненно, одно — отход от нашей вековой традиции "служить верой и правдой", отход от нашего векового лозунга: "За Веру, Царя и Отечество", отход от нравственного начала, чем так крепка всегда была и Московская Русь, и Российская Империя, и замена наших вековых устоев той пошлостью и ложью, которая шла с Запада и не только шла, но широким потоком текла, вливаясь в "блоки", "земгоры", "промкомитеты" и оттуда дальше, заражая, как чума, всех и вся, не стыдясь ни клеветы, не щадя самых святых чувств и уничтожая присягу, и отрывая русских людей от Бога.
"Настанет год, России черный год..."{219}
Он наступал.
"...В том и был стыд и мрак, раскрывающийся в процессе раскрытия русской исторической загадки, что начало гражданской свободы не уживалось в русском быту с прежним церковно-православным и верноподданническим сознанием. В том-то и была русская трагедия, что гражданский расцвет России покупался ценой отхода русского человека от Царя и от Церкви. Свободная Великая Россия не хотела оставаться Святой Русью! Разумная свобода превращалась и в мозгу, и в душе русского человека в высвобождение от духовной дисциплины, в охлаждение к Церкви, в неуважении к Царю..."{220}
Вторым человеком в Ставке после Государя был его начальник штаба генерал-от-инфантерии Михаил Васильевич Алексеев.
Все те, которые стремились под видом всяких формул ("министерство общественного доверия", "ответственное министерство" и так далее) к устранению Государя, понимали, что без поддержки командного состава Армии, и в первую очередь "фактического Верховного Главнокомандующего", как называли генерала Алексеева, что-либо предпринять трудно. Вожаки оппозиции, помимо своих выступлений в Думе, помимо своей деятельности антиправительственного характера в своих союзах и комитетах, приступили в конце 1915-го года к подготовке заговоров с целью удаления Государя с Престола. Было несколько планов с разными руководителями. Наиболее активными в этих планах были Гучков и князь Львов.
Государь очень ценил и верил своему начальнику Штаба. Так же ли относился Алексеев к своему Государю? Внешне Алексеев был лоялен и не оставлял желать лучшего в своих отношениях с Государем. Но помимо этого, есть свидетельства, дошедшие до нас, которые говорят, что ни Алексеев, ни даже его семья не относились к Государю так, как это полагалось русским людям, любящим своего Монарха. Ведь Монархия тем и отличается от республики или диктатуры, что верноподданные любят и Монарха, и Его Семью не только как представителей нации (западное толкование Верховной Власти), но и как Помазанника Божия, правящего "по Божьему произволению, а не по многомятежному человеческому хотению".
Спиридович пишет:
"...Государь был очень ласков, коснулся его семьи и пошутил — почему жена Алексеева приезжает к мужу тогда, как уезжает Государь".{221}
Вырубова пишет о приездах Государыни в Ставку:
«Великие Князья и чины Штаба приглашались к завтраку, но Великие Князья часто "заболевали" и к завтраку не появлялись во время приезда Ее Величества; "заболевал" также и генерал Алексеев. Государь не хотел замечать их отсутствия. Государыня же мучилась, не зная, что предпринять».{222}
Вспомним теперь, что говорил А. Бубнов о генерале Борисове. Заканчивая свою характеристику, он говорил:
- "Трудно сказать, что могло столь тесно связывать с ним генерала Алексеева; разве что известная общность политической идеологии и одинаковое происхождение".{223}
Мы знаем, что взгляды Борисова были весьма радикальными, из-за них он в молодости и "пострадал". Имея это в виду, можно предположить, что и у Алексеева не было консервативных взглядов, какие бывали, обыкновенно, в старых военных семьях.
А генерал Деникин, будучи еще более скромного происхождения, чем Алексеев, говорит, конечно, со слов Алексеева, так как сам до революции по своему положению не имел возможности общаться с Государем, следующее:
"Вопреки установившемуся мнению, отношения эти (Государя с Алексеевым — В.К.), по внешним проявлениям не оставлявшие желать ничего лучшего, не носили характера ни интимной близости, ни дружбы, ни даже исключительного доверия. Государь никого не любил (а Деникин откуда это знает? — В.К.), разве только сына. В этом был трагизм его жизни " человека и правителя.
Но в вопросах управления Армией Государь всецело доверял Алексееву, выслушивая долгие, слишком, быть может, обстоятельные доклады его. Между тем борьба Государственной Думы (Прогрессивного блока) с Правительством, находившая, несомненно, сочувствие у Алексеева и у командного состава, принимала все более резкие формы".