Потом все устремилось в Таврический Дворец — Государственную Думу — цитадель революции. В Думе Временный Комитет тоже не знает, что делать. Милюков и другие "лидеры" стали уговаривать Родзянко в том, что "Дума должна взять власть в свои руки".
Позже, в эмиграции, Милюков писал в своей газете, в статье "Первый день".
"Тяжкие четверть часа (размышления Родзянко — В.К.). От решения Родзянки зависит слишком много: быть может, зависит весь успех начатого дела. Вожди Армии с ним в сговоре (Подчеркнуто мною — В.К.) и через него с Государственной Думой".
Наконец, Родзянко "согласился". Временный Комитет объявляет себя властью. Комендантом Петрограда комитет назначает члена Думы отставного полковника Генерального Штаба Энгельгардта.
В 6 часов утра 28-го Родзянко послал Алексееву и главнокомандующим фронтами телеграмму.
"Временный Комитет членов Государственной Думы сообщает Вашему Высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета Министров правительственная власть перешла в настоящее время к Временному Комитету Государственной Думы".
Во второй телеграмме Родзянко сообщал:
"Временный Комитет, при содействии столичных войск и частей и при сочувствии населения, в ближайшее время водворит спокойствие в тылу и восстановит правильную деятельность правительственных установлений".
Это была сознательная ложь: власть не принадлежала Временному Комитету. Она принадлежала Совету Рабочих и Солдатских Депутатов. Когда Щегловитов был арестован, Керенский сказал ему:
"Господин Щегловитов, от имени народа объявляю вас арестованным. В это время сквозь толпу протискивалась могучая фигура Родзянки.
— Иван Григорьевич, — как радушный хозяин обратился он к Щегловитову, — пожалуйте ко мне в кабинет.
Замешательство разрешил студент, заявивший:
— Нет, бывший министр Щегловитов отправится под арест, он арестован от имени народа.
Керенский и Родзянко несколько минут красноречиво, молча смотрели друг на друга и затем разошлись в разные стороны. Щегловитов был отведен под стражей в знакомый ему министерский павильон Государственной Думы".{338}
Временный Комитет в самом своем зачатии был совершенно безсилен, и "родившееся" от него Временное Правительство никаким правительством не было — оно было нужно для того, чтобы Родзянко ("самый глупый из всех участников заговора") мог легче лгать, а изменники-генералы легче предать Государя Императора и этим самым отдать Россию в вековечное рабство интернациональным заговорщикам, которые так легко овладели нашей Родиной после того, как был убран ненавидимый ими Удерживающий. И тут поистине открылась Тайна беззакония (2 Фес. 2, 7). Но было уже поздно — новые хозяева крепко держали в руках свою добычу. И держат до сих пор...
Глава XXI
ТЕКСТ ПРИСЯГИ. СОБЫТИЯ В СТАВКЕ. РЕШЕНИЕ ГОСУДАРЯ ЕХАТЬ В ЦАРСКОЕ. АЛЕКСЕЕВ. ПОДГОТОВКА ОТПРАВКИ ВОЙСК С ФРОНТОВ В ПЕТРОГРАД. МИССИЯ ИВАНОВА. БУБЛИКОВ. СУХАНОВ. КЕРЕНСКИЙ. ХАРАКТЕРИСТИКА АЛЕКСЕЕВА. ИЗМЕНА КИРИЛЛА ВЛАДИМИРОВИЧА.
В этой главе я хочу привести текст присяги Государю ( Императору.
"Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего до последней капли крови, и все к Высокому Его Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять. Его Императорского Величества Государства и земель Его врагов, телом и кровию, в поле и крепостях, водой и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может. Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мной начальникам во всем, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание, и все по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать; от команды и знамя, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду, и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному (офицеру или солдату) надлежит. В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение же сей моей клятвы, целую слова и крест Спасителя моего. Аминь".
Вот присяга, которую нарушили все предавшие своего Государя. И некоторые, как Николай Николаевич и Алексеев, еще до революции.
"...Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся..."
Объявили ли благовременно и всякими мерами отвратили ли Николай Николаевич во время визита к нему Хатисова, а Алексеев в разговорах со Львовым? Они уже тогда предавали Государя, а потом Алексеев предал Венценосца в руки четырех проходимцев, те — другим, и так до Ипатьевского подвала.
Императрица в этот день 28 февраля телеграфировала Государю трижды: в 11 часов 12 минут дня:
"Революция вчера приняла ужасающие размеры. Знаю, что присоединились и другие части. Известия хуже, чем когда бы то ни было. Алис".
В 1 час 3 минуты:
"Уступки необходимы. Стачки продолжаются. Много войск перешло на сторону революции. Алис".
В 9 часов 50 минут вечера:
"Лили (Ден — В.К.) провела у нас день и ночь — не было ни колясок, ни моторов. Окружной Суд горит. Алис".
В 10 часов вечера генерал Гротен был вызван Беляевым по телефону. Он советовал увезти Царскую Семью из Царского. Возможно вооруженное нападение из Петрограда. Бенкендорф после этого разговора вызвал Могилев и сообщил Воейкову это известие. Когда Государь узнал о положении в Царском, Он повелел приготовить поезд для отъезда Государыни с детьми, с тем чтобы это не было доложено Императрице. Сам Государь предполагал выехать в Царское, чтобы там быть 1 марта. После этого Бенкендорфа вызвал по телефону Хабалов. Он сообщил, что оставшиеся верными войска голодны, так как в Зимнем Дворце нет пищи. Бенкендорф понял, что это агония и что конец не за горами.
О том, что было в это время в Ставке, пишут несколько человек. Вот что пишет Лукомский:
"Дворцовый комендант сказал мне, что Государь приказал немедленно подать литерные поезда и доложить, когда они будут готовы; что Государь хочет сейчас же, как будут готовы поезда, ехать в Царское Село; причем Он хочет выехать из Могилева не позже 11 часов вечера. Я ответил, что подать поезда к 11 часам вечера можно, но отправить их раньше 6 часов утра невозможно по техническим условиям: надо приготовить свободный пропуск по всему пути и всюду разослать телеграммы.
Затем я сказал генералу Воейкову, что решение Государя ехать в Царское Село может привести к катастрофическим последствиям, что, по моему мнению, Государю необходимо оставаться в Могилеве... Генерал Воейков мне ответил, что принятого решения Государь не отменит, и просил срочно отдать необходимые распоряжения. Я дал по телефону необходимые указания начальнику военных сообщений и пошел к генералу Алексееву, который собирался лечь.
Я опять стал настаивать, чтобы он немедленно пошел к Государю и отговорил его от поездки в Царское Село... Генерал Алексеев пошел к Государю. Пробыв у Государя довольно долго, вернувшись, сказал, что Его Величество страшно безпокоится за Императрицу и за детей и решил ехать в Царское Село".{339}
Бубнов пишет (я об этом писал раньше по другому поводу — В.К.):
"...Зная, какое ненормальное положение было в верховном командовании, где все было в руках Начальника Штаба (выделено мною — В.К.), можно с уверенностью сказать, что останься Государь в Ставке — ход событий от этого бы не изменился".{340}
Воейков пишет следующее:
«Я доложил Государю, что Он может сейчас же ехать ночевать в поезд, что все приготовлено, и что поезд может через несколько часов идти в Царское Село. Затем я прошел к Генералу Алексееву предупредить о предстоящем отъезде Его Величества. Я его застал уже в кровати. Как только я сообщил ему о решении Государя безотлагательно ехать в Царское Село, его хитрое лицо приняло еще более хитрое выражение, и он с ехидной улыбкой слащавым голосом спросил меня: "А как же Он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?"
Хотя я никогда и не считал генерала Алексеева образцом преданности Царю, но был ошеломлен как сутью, так и тоном данного им в такую минуту ответа. На мои слова: "Если вы считаете опасным ехать, ваш прямой долг мне об этом заявить", генерал Алексеев ответил: "Нет, я ничего не знаю, это я так говорю". Я его вторично спросил: "После того, что я от вас только что слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете вы опасным Государю ехать или нет?", на что генерал Алексеев дал поразивший меня ответ: "Отчего же? Пускай Государь едет... ничего". После этих слов я сказал Генералу Алексееву, что он должен немедленно сам лично пойти и выяснить Государю положение дел: я думал, что, если Алексеев кривит душой передо мной, у него проснется совесть и не хватит сил слукавить перед лицом самого Царя, от которого он видел так много добра.