5. Всякого рода оружие, как-то, винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее должны находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованию".
Временный Комитет стал лакеем (как и Временное Правительство) всех этих Сухановых, Стекловых, Чхеидзе и Соколовых. Октябрь становился логической неизбежностью, логическим следствием Февраля-Марта.
Но несмотря на это, Родзянко, понуждаемый Милюковым и другими членами Временного Комитета, продолжает свою преступную роль в деле свержения Царского режима, лжет и убеждает (как легко это было) генералов предать Государя.
Глава XXII
ВЫСКАЗЫВАНИЯ ЧЛЕНОВ ДИНАСТИИ В ПОЛЬЗУ РЕВОЛЮЦИИ. ГОСУДАРЬ РЕШАЕТ ЕХАТЬ В ПСКОВ. ПРИКАЗ ГОСУДАРЯ ПОДАВИТЬ БЕЗПОРЯДКИ НЕ ИСПОЛНЯЕТСЯ. КИСЛЯКОВ. АЛЕКСЕЕВ ПЕРЕХОДИТ НА СТОРОНУ РЕВОЛЮЦИИ. НОЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ ПО ПРЯМОМУ ПРОВОДУ АЛЕКСЕЕВА С ПЕТРОГРАДОМ 26 ФЕВРАЛЯ — 1 МАРТА. АЛЕКСЕЕВ ОРГАНИЗУЕТ ОТРЕЧЕНИЕ ГОСУДАРЯ. ТЕЛЕГРАММА АЛЕКСЕЕВА ИВАНОВУ. ВОЙСКА ОТЗЫВАЮТСЯ НАЗАД. ВОРОНОВИЧ.
Сергеевский в своем "Отречении 1917 года" пишет, что престарелый генерал Дубенский (кстати, Дубенскому тогда было 64 года, правда, это возраст почтенный, но... есть люди значительно старше, и все же пишут воспоминания) дал неудачный совет Государю возложить особые полномочия для подавления смуты на генерала Н.И. Иванова. Совет неудачный, но вот что пишет по этому поводу "злобный клеветник и рамолик" генерал Дубенский:
"Чувствовалось, что от Него указаний и директив не будет, и в эти тяжелые минуты надо было помогать Его Величеству, а не ждать инициативы от измученного Царя. Хотелось верить, что эту законную помощь, верное служение присяге своему Императору даст прежде всего его начальник штаба, его генерал-адъютант Алексеев, все знавший, со всеми сносившийся и пользовавшийся, как я уже говорил, полным доверием Верховного Главнокомандующего. Но этого не случилось (26 февраля)"{351}.
Сергеевский описывает все не так. Прежде всего необходимо не забывать, что Сергеевский, занимая сравнительно незначительный пост (начальник службы связи) и будучи только подполковником, не мог, конечно, иметь разговоры с чинами Ставки, занимающими более высокие посты. Часто пост, занимавшийся Сергеевским, смешивается с начальником военных сообщений; это "генеральский" пост и этот пост занимал в то время генерал Тихменев, который тоже написал свои короткие воспоминания.
Вспомним из воспоминаний же Сергеевского, каким тоном с ним говорил Лукомский. Его ответами были только:
"Так точно, ваше превосходительство".
Так вот Сергеевский передает:
«...Обо всем этом шло в эти два дня много разговоров между чинами нашего Управления. Мне запомнилось из этих разговоров следующее: Генерал Алексеев был очень огорчен словами Государя относительно назначения лица с неограниченными полномочиями: "...но лицо Я изберу сам". Из разговоров, тогда слышанных, я вывел заключение, что идея посылки полномочного лица была предложена генералом Алексеевым и, очевидно, Государю был известен и кандидат генерала Алексеева. Поэтому эти слова могли быть поняты генералом Алексеевым как выражение некоторого недоверия».{352}
Разберемся подробно на утверждении Сергеевского. Во-первых, это были разговоры. Разговоры не слишком крупных чинов Ставки, во-вторых. Дальше Сергеевский пишет, что из этих разговоров он вывел заключение, а дальше "очевидно, Государю был известен" и так далее. Все это не только не факты, но даже и не логичные предположения. Кроме Сергеевского, о тех днях писали Лукомский (генерал-квартирмейстер), Кондзеровский (дежурный генерал), Тихомиров (начальник военных сообщений), Дубенский (историограф), В. Проник (помощник генерал-квартирмейстера), Бубнов (помощник начальника Морского Отдела), Шавельский (протопресвитер), Воейков (Дворцовый Комендант), Мордвинов (флигель-адъютант). Никто из них не писал о том, что пишет Сергеевский. Очевидно, это было личное заключение Сергеевского, или он чего-то недопонял, или подзабыл. Это бывает. Когда я штудировал все написанное не только за эти дни, но за многие годы последнего Царствования, я часто находил такие заключения. Часто даже не по злой воле, а по забывчивости, или по личному восприятию слышанного. Мы все только люди. Так что защита Алексеева по этому вопросу отпадает. О Великом Князе Сергее Михайловиче я уже писал. Ничего не вышло бы и с ним. Иванов был, конечно, неудачной кандидатурой, но, как писал Дубенский, Государь был уже "измучен", и подсказанный Иванов назначается на пост, с которым он не мог справиться. Я повторяю еще раз — при той позиции, которой держался Алексеев, никакая кандидатура не была бы, не могла быть удачной. Алексеев уже тогда или, вернее, гораздо раньше, был душой с Родзянко и Думы. Но, как человек хитрый, он решил, что, если бы вдруг, неожиданно, революционное движение пошло на убыль, он, конечно, проявил бы столь нужную инициативу. Это безпроигрышная игра. Но повторяю, душой он был не с Государем. Вся его предыдущая деятельность говорит за это. Это не клевета на "мученика", не злоба, не выдумки, а результат тщательного изучения всех материалов в течение многих лет. И это очень горестное заключение. Это не говорит в пользу русского человека. И Алексеев, к величайшему сожалению, был далеко не одинок в таком поведении. Вот, например, заявление, сделанное Вел. Кн. Павлом Александровичем:
«Преклоняясь перед волей русского народа, всецело присоединяясь к Временному правительству, я все же считаю себя вправе, как и каждый гражданин Великой России, сказать:
"Пусть эти великие исторические дни не будут омрачены неправдой».{353}
В дальнейшем мы еще увидим (в какой уже раз?), как члены династии вели себя в "эти великие исторические дни". Это был сплошной скандал и позор. А генерал-адъютант Иванов, "будучи в Киеве арестован "товарищами", обратился к Гучкову с письмом, в котором вполне выявил свое лицо, заявив, между прочим, "о своей готовности служить и впредь отечеству, ныне усугубляемой сознанием и ожиданием тех благ, которые может дать новый государственный строй".{354}
Чем объяснить все эти письма, заявления, шествия в Думу для выражения верности, и, наконец, открытую измену? Только страхом перед возможной смертью или заключением? Или чем-то, может быть, другим? Праведен гнев Божий, посетивший нашу несчастную Родину.
После 12 часов ночи с понедельника на вторник Государь переехал в поезд, где Он принял Иванова. Разговор продолжался два часа. Затем поезд тронулся. Днем проехали Смоленск, Вязьму. Все было в порядке. Затем в Свитском поезде, который шел впереди поезда Государя, стали получаться тревожные сведения. Стала известна пресловутая телеграмма Бубликова, получены сведения о каком-то новом правительстве. Свита, ехавшая в первом поезде (генерал Цабель, барон Штакельберг, генерал Дубенcкий, полковник Невдахов и другие) решила предупредить об этих слухах идущий сзади в нескольких прогонах поезд Государя. Было составлено письмо, и один из офицеров остался на станции, чтобы передать письмо Воейкову для доклада Государю.
В Бологом Свитский поезд получил ответную телеграмму от Воейкова:
"Во что бы то ни стало пробраться в Царское Село". Поезд тронулся дальше и в 1 час ночи прибыл на станцию Малая Вишера. На этой станции один из офицеров собственного Его Величества железнодорожного полка доложил своему командиру генералу Цабель, что следующие станции Любань и Тосно заняты революционными войсками. Он (этот офицер) в последнюю минуту уехал на дрезине, чтобы сообщить о положении на этих станциях. Свитский поезд решил ждать на станции Малая Вишера "собственного" поезда для доклада Государю о создавшемся положении.
Через час подошел Царский поезд. Воейкову было доложено о революционных войсках на ближайших станциях, и тогда он пошел с докладом к Государю. Вот что пишет об этом Воейков:
"Я доложил Государю сведения, поступившие от моих подчиненных, и спросил, что Ему угодно решить? Тогда Государь спросил меня:
— А вы что думаете?
Я Ему ответил, что ехать на Тосно, по имеющимся сведениям, считаю безусловно нежелательным. Из Малой же Вишеры можно проехать на Бологое и оттуда попасть в район, близкий к действующей армии, где — нужно предполагать — движение пока еще не нарушено. Государь мне ответил, что хотел бы проехать в ближайший пункт, где имеется аппарат Юза".{355}
Решено было ехать на Бологое — Дно.
В Старой Руссе узнали, что Иванов только в среду 1-го марта прошел станцию Дно. Узнав об этом Государь сказал:
— Отчего он так тихо едет?
Прибыв на станцию Дно, причем на этот раз головным шел Царский поезд, а Свитский позже, там уже застали чиновника с телеграммой на имя Государя от Родзянко, который сообщал, что он приезжает из Петрограда с докладом. Государь приказал узнать, когда приедет Родзянко. Воейков по телеграфу получил ответ, что поезд для Родзянко уже заказан, но сам Родзянко занят (это была ложь — Родзянко не пустили "секретари дьявола", то есть Совет рабочих и солдатских депутатов и, главным образом, старался Суханов) и не знает, когда приедет. Было получено также сообщение, что Виндаво-Рыбинская железная дорога занята революционными частями, и что Иванов остановился со своим поездом в Вырице. Когда это было сообщено Государю, Он решил ехать в Псков, в штаб Северного фронта, где был Юз, и просил сообщить Родзянке, чтобы он прибыл в Псков.
По прибытии в Псков была получена телеграмма за подписью Бубликова с извещением, что Родзянко отменил свой выезд из Петрограда. Его просто не пустили. И Председатель Государственной Думы и Председатель Временного Комитета оказался просто пешкой, которой распоряжались из Совдепа, как хотели. Но он это тщательно скрывал, чтобы проделать свою последнюю и такую страшную миссию — лгать генералам, лгать Государю, лгать, лгать и еще раз лгать. Он забывал, этот "громогласный, массивный и глупый" заговорщик, что отец лжи — дьявол. И дьявол заплатил ему черепками, как это всегда бывает; его вышибли вон сразу после этой предательской миссии. "Мавр сделал свое дело, мавр может уйти".