шинства высших начальников, была подавлена..."{366}
В общем, как совершенно правильно писал И. Солоневич, "на верхах армии была дыра". И в другом месте он же пишет: "...Из всех слабых пунктов Российской Государственной конструкции верхи армии представляли самый слабый пункт. И все планы Государя Императора Николая Александровича сорвались именно на этом пункте".{367}
Но эта "дыра", несмотря на нелюбовь друг к другу, очень быстро столковалась об отречении Государя. Это было только "техническим" выполнением давно подготовленного плана удаления Государя. Только думали тогда эти горе-генералы, что править Россией будут они с их друзьями Родзянко, Львовым и Гучковым. На самом деле вышло иначе.
В Пскове же происходило следующее. Дубенский ("рамолик") просит своего бывшего сослуживца генерала Данилова повлиять на Рузского.
"Я ничего не могу сделать, меня не послушают. Дело зашло слишком далеко", — ответил Юрий Никифорович".
Дубенский не знал, что этот самый "Юрий Никифорович" терпеть не мог Государя еще в бытность свою генерал-квартирмейстером Ставки при Николае Николаевиче, считался левым и явно сочувствовал событиям в Петрограде. Дубенский дальше пишет:
«Фраза: "Надо сдаваться на милость победителя",— все уясняла и с несомненностью указывала, что не только Дума, Петроград, но и лица высшего командования на фронте действуют в полном согласии и решили произвести переворот. Мы только недоумевали, когда же это произошло (подготовка шла больше года, а окончательное решение было принято во время ночного разговора Алексеева с Родзянко с 28-го февраля на 1-ое марта — В,К.), Прошло менее двух суток, т.е. 28 февраля и день 1 март?, как Государь выехал из Ставки и там остался его генерал-адъютант начальник штаба Алексеев, и он знал, зачем едет Царь в столицу, и оказывается, что все уже сейчас предрешено, и другой генерал Рузский признает "победителей" и советует "сдаваться на их милость"».{368}
Да, Дубенский, как "рамолик" и "клеветник" на необыкновенно верных Государю генералов, этого понять не мог. Дубенский пишет дальше:
«Чувство глубочайшего негодования, оскорбления испытывали все. Более быстрой, более сознательной предательской измены своему Государю представить себе трудно. Думать, что Его Величество сможет поколебать убеждения Рузского и найти в нем опору для своего противодействия начавшемуся уже перевороту едва ли можно было. Ведь Государь очутился отрезанным от всех. Вблизи находились только войска Северного фронта, под командой того же генерала Рузского, признающего победителей".
Генерал-адъютант К.Д. Нилов был особенно возбужден, и когда я вошел к нему в купе, он, задыхаясь, говорил, что этого предателя-Рузского надо арестовать и убить, что погибнет Государь и вся Россия. "Только самые решительные меры по отношению к Рузскому, может быть, улучшили бы нашу участь, но на решительные действия Государь не пойдет", — сказал Нилов. Он прерывающимся голосом стал говорить мне: "Царь не может согласиться на оставление трона. Это погубит всю Россию, всех нас, весь народ. Государь обязан противодействовать этой подлой измене Ставки и всех предателей генерал-адъютантов. Кучка людей не может этого делать. Есть люди, войска, и не все предатели в России».{369}
Совершенно верно, были и верные войска, и верные генералы. Но Алексеев, Рузский и другие возвращали именем Государя войска назад, а изъявления верности Государю со стороны порядочных и глубоко преданных Государю генералов, как Хан-Гуссейн Нахичеванского и графа Келлера, не передавались. Все это делали "мученик" Алексеев и "лучезарный брат" Рузский.
Во время этих разговоров свитских генералов Рузский был у Государя, а затем он в 12-м часу прямо пошел к себе для переговоров по прямому проводу с Петроградом и Ставкой. Лукомский в своих воспоминаниях пишет, что "находясь в Могилеве, Государь, якобы, не чувствовал твердой опоры в своем начальнике штаба Алексееве и надеялся найти более твердую опору в генерале Рузском в Пскове".{370}
Увы! При наличии в Ставке Алексеева и самого Лукомского, а в Пскове Рузского и Данилова, никакой опоры Государь не мог иметь. Николай Николаевич и Брусилов тоже не были опорой. В общем получается заколдованный круг, ловушка, куда был вовлечен наш несчастный Государь, так веривший в свою Армию и ее высших начальников! И "мученик", и "брат", и "коленопреклоненный", и будущий большевицкий инспектор кавалерии{371} были предателями Родины и Государя! А могло быть все иначе! Присяга не есть только формальная процедура, в присяге заключается мистическая сущность нашей связи с Венценосцем, а через Него с Господом Богом. Нарушение присяги — попрание Божьего закона.
Когда Рузский был у Государя, он передал Ему телеграмму Алексеева:
"Ежеминутная растущая опасность распространения анархии по всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможности продолжения войны при создавшейся обстановке настоятельно требуют издания Высочайшего акта, могущего еще успокоить умы, что возможно только путем признания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной Думы.
Поступающие сведения дают основания надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал и что работа с ними может пойти, но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами. Ввиду этого усердно умоляю Ваше Императорское Величество соизволить на немедленное опубликование из Ставки нижеследующего манифеста".{372}
Дальше идет текст манифеста о даровании ответственного министерства. Государь велел Воейкову отправить по Юзу телеграмму Родзянко с согласием на опубликование манифеста.
Воейков просил Данилова о предоставлении ему аппарата Юза для передачи телеграммы Государя. Далее Воейков пишет:
"Рузский, который после доклада у Его Величества прошел в купе Министра Двора, услыхав это, вышел в коридор, вмешался в разговор и заявил, что это невозможно. Я ему сказал, что это — повеление Государя, а мое дело — от него потребовать его исполнения. Генерал Рузский вернулся к Министру Двора графу Фредериксу и сказал, что такого "оскорбления" он перенести не может: что он здесь — главнокомандующий генерал-адъютант, что сношения Государя не могут проходить через его штаб помимо него, и что он не считает возможным в такое тревожное время допустить Воейкова пользоваться аппаратом его штаба. Министр Двора, выслушав генерала Рузского, пошел со мной к Его Величеству и доложил Ему о происшедшем столкновении. Государь удивился требованию генерала Рузского, но, желая прекратить всякие недоразумения, взял от меня телеграмму и отдал ее графу Фредериксу с приказанием передать Рузскому для отправки".{373}
Государь был уже пленником Рузского. Единственным связующим элементом Государя с армией был генерал Рузский и его ближайшие подчиненные.
А в Петрограде в ночь под 1 марта представители Временного Комитета решали судьбу Императора, ставшую судьбой всего монархического строя в России. Мысль об отречении Государя была в умах многих. Эти люди боялись возвращения Государя, боялись со стороны правительства Его Величества возмездия за учиненный переворот. Почти все стояли за отречение в пользу Наследника, при регенте Михаиле Александровиче. Родзянко, который сносился по этому поводу со Ставкой, заявил, что Алексеев примкнул к этому мнению. Всех членов Временного Комитета обрадовало появление в Думе Конвоя Его Величества. Но это была команда из нестроевых чинов без офицеров. Но Временный Комитет в лице, главным образом, Родзянко мог только приветствовать подходившие воинские части, настоящими же хозяевами положения были "товарищи" из Совдепа. Родзянко это знал, видел, испытывал на самом себе, и все же лгал, когда говорил со Ставкой и Псковом, выставляя себя чуть ли ни президентом правительства. Он раз даже сказал в разговоре с Рузским — "Верховный" комитет и, когда тот спросил об этом, заявил, что он "оговорился". Но, "audiatur et altera pars",(лат. — посмотрим с другой стороны — ред.) посмотрим, что говорит по поводу этих событий сам Рузский, который незадолго до своей смерти передал свои записки генералу Вильчковскому для хранения, и который опубликовал их в 1922 году.
«Н.В. Рузский, как и все либерально мыслящие люди ("братья"? — В.К.), считал, что репрессии только обостряют положение и полагал, что дарование ответственного министерства сразу и надолго успокоит Россию, отняв от революционных партий могучее агитационное средство. Поэтому он был против посылки отряда генерал-адъютанта Иванова».{374}
Собственно, что значит, что "он был против посылки отряда генерал-адъютанта Иванова"? Была воля Государя Императора, которую надо было без всяких колебаний выполнить. Все решения, что лучше или хуже, должны быть предоставлены только Государю и Державному Вождю. И Он, конечно, знал и понимал лучше всех этих Наполеонов в кавычках. Вильчковский пишет:
"Рузский выразил свое согласие поддержать ходатайство Алексеева и Великого Князя (Сергея Михайловича; ходатайство об ответственном министерстве — В.К.). Рузский знал, что Государь считает ответственное перед палатами Министерство неподходящим для России порядком управления, и предвидел, что ему нелегко будет доложить Государю о необходимости согласиться на предложенный генералом Алексеевым Манифест... Решение действительно огромной исторической важности зависело от того доклада, который предстоял ему сейчас... Из Ставки тоже молчали. Генерал Алексеев был нездоров и лично к аппарату не подходил — он передал дело ему в руки".