Мир не слыхал ничего подобного этому правонарушению. Ничего иного после этого, кроме большевизма, не могло и не должно было быть... Русский Царь предан. Предана вся Россия... Предана Армия, и она после этого тоже предаст. Следствием актов Алексеева и главнокомандующих — приказ № 1, безпрекословно выполненный тем же Алексеевым...
С ночи 2-го марта нет армии, нет и России... Ничего иного Государь не мог сделать, как отречься. Государь понял все, и Россия услышит его суд в словах: "Кругом измена, и трусость и обман".
Н. Павлов тоже пишет об этом:
"1-е и 2-е марта 1917 года — важнейшие дни всей истории России, ее "быть или не быть": Самодержавие — или социализм? Единое Царство — или республика? Победа — или поражение? Слава — или позор? Народная свобода при Монархии, или кабала социальная и экономическая? и, наконец: или тысячелетняя независимость России и самодовлеющий ход вперед, — или полная зависимость и... иго — в тысячу крат более тяжкое, чем монгольское, и владычество над страной алчных мировых сил. В те часы Христианская Россия дрогнет, отдавая надолго народ во власть дьявола... Непобежденным останется один Государь...
В час решения Государя совершалось таинство, а не политика, и напрасно летописцы упрощают момент отречения в эпизод.
Таинственность происходящего подтверждается тысячелетней историей страны, связью Царей с Православием и народом и актом помазанничества Богом, в Которого еще по сегодня верит часть человечества. Перед этим прошлым и будущим Государь стоял один. Ни на одного Монарха еще никогда не ложилось бремя подобного решения, т.к. нет более великой и важной страны, как Россия...
В сопоставлении трех сил: Власти, общества и народа выступает яркая картина: велик, ясен и белоснежно чист облик носителя Власти.
Неизменно, преступно и мрачно Общество".{397}
А Архимандрит Константин писал об уходе Царя:
"Теперь с отказом от Царя, Россия отрекалась и от своей души... Забыв о Царе, Россия забыла о войне, забыла о Родине, забыла и о Боге... вообще перестала существовать как некая соборная личность. Осталась рассыпанная храмина, в которой не могло ничего сплотиться достаточно стойкого ни для защиты Царя, ни для защиты Бога, ни для защиты Родины".{398}
Глава XXIV
ГУЧКОВ И ШУЛЬГИН В СТАВКЕ. МАНИФЕСТ ГОСУДАРЯ. ОТРЕЧЕНИЕ В ПОЛЬЗУ МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА.
В этой главе я хочу коснуться того эпизода уже после отречения, который Мельгунов в своих "Мартовских Днях 1917 года" называет "Свитской интригой".{399}
Я назову этот эпизод — последней попыткой (увы! безплодной) преданных Государю людей помешать переслать телеграмму с текстом отречения Государя в Петроград и тем не допустить отречения.
После заявления об отречении Государь вышел из салона и вернулся в 3 часа и передал две телеграммы: одну в Петроград, на имя председателя Государственной Думы, а другую Алексееву в Ставку. Текст первой гласил:
"Нет той жертвы, которую Я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России. Посему Я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына с тем, чтобы Он оставался при Мне до совершеннолетия, при регентстве Брата Моего Великого Князя Михаила Александровича. Николай".
Вторая телеграмма была следующего содержания:
"Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России Я готов отречься от Престала в пользу Моего Сына. Прощу всех служить Ему верно и нелицемерно. Николай".{400} Телеграмма в Ставку с текстом отречения была следствием ультиматума Алексеева, который, препровождая телеграммы главнокомандующих в Псков, закончил своим заключением, в котором были фразы: "...умоляю безотлагательно принять решение", "...соизволите принять решение" и наконец — "ожидаю повелений". Вильчковский пишет, что "последняя фраза телеграммы Алексеева, "ожидаю повелений" вызвала в Государе чувство горечи, которого Он, несмотря на всю свою выдержку, не мог скрыть".{401}1 Государь понял, что это ультиматум его вероломного начальника штаба.
После получения известия из Петрограда, что в Псков выезжают Гучков и Шульгин, Государь телеграмму Алексееву взял обратно, а телеграмму для Родзянко приказал Рузскому задержать у себя до прибытия депутатов. После этого Рузский удалился.
Теперь предоставим место тому, что пишет Воейков.
"Меня, как громом, поразило это известие, так как из разговора с Государем я совершенно не мог вывести заключения, что подобное решение уже созрело в помыслах Его Величества. Я побежал в вагон Государя, без доклада вошел в его отделение и спросил:
"Неужели верно то, что говорит граф (Фредерикс — В.К.)
— что Ваше Величество подписали отречение? Где оно?"
На это Государь ответил мне, передавая лежавшую у Него на столе пачку телеграмм:
"Что Мне оставалось делать, когда все Мне изменили? Первый Николаша... Читайте.
(Я понял, что Государь был очень взволнован, раз Он в разговоре со мной так назвал Великого Князя Николая Николаевича). На мой вторичный вопрос:
"Где же отречение?"
Государь сказал, что отдал его Рузскому для отправки Алексееву, на что я доложил Государю, что, на мой взгляд, никакое окончательное решение принято быть не может, пока Он не выслушает находившихся в пути Гучкова и Шульгина. Государь согласился потребовать свое отречение обратно от Рузского. Он мне сказал:
"Идите к Рузскому и возьмите у него обратно отречение".
Я ответил, что лучше было бы это поручение возложить на генерала Нарышкина (начальник Походной Канцелярии — В.К.), так как мои переговоры с Рузским приведут только к новому совершенно ненужному столкновению. Тогда Государь сказал:
"Я вам потом дам прочесть телеграммы, а сейчас вы Мне позовите Нарышкина".
Я пошел за Нарышкиным, которому Государь отдал приказание сходить к Рузскому за подписанным отречением. Рузский жил на вокзале в своем поезде. Генерал Нарышкин через несколько минут вернулся и доложил Государю, что генерал-адъютант Рузский отказался вернуть ему отречение".{402}
Дальше пишет Великий Князь Андрей Владимирович, со слов Рузского:
«...Ко мне пришел один из флигель-адъютантов и попросил вернуть Государю телеграмму. Я ответил, что принесу лично и пошел в Царский поезд и застал Государя и графа Фредерикса.
Я чувствовал, что Государь мне не доверяет и хочет вернуть телеграмму обратно, почему прямо заявил:
"Ваше Величество, я чувствую, Вы мне не доверяете, но позвольте последнюю службу все же сослужить и переговорить до Вас с Гучковым и Шульгиным и выяснить общее положение".
На это Государь сказал:
"Хорошо, пусть останется как было решено"...
Я вернулся к себе в вагон с телеграммой в кармане...»{403}
Все эти генералы все еще боялись, что Государь передумает, а Государь... понимал, что все кончено. Все остальное — и приезд двух таких же предателей, как и генералы, отъезд в Могилев, прощание со Ставкой, арест Государя, его заключение с Семьей в Царском, затем Тобольск, страшный Екатеринбург, все это было длительной агонией, которая окончилась Ипатьевским подвалом. Кто повинен в этой ужасной смерти? Только палачи? Только Советское правительство с Лениным? Только Временное Правительство? Керенский? Совдеп? Нет. И генералы-изменники во главе с Алексеевым. И они больше, чем другие. И Алексеев еще больше, чем другие генералы. Если бы он захотел, вернее смог бы понять, продумать (или быть другим человеком, чего он не мог), то не было бы ни Временного Правительства, ни Керенского, ни Совдепа, ни Советов, ни Ипатьевского подвала.
Между прочим есть мнение, что Мельгунов очень "безпристрастный историк". Во-первых, Мельгунов, конечно, не историк, а автор многочисленных монографий, а во-вторых, Мельгунов совсем не безпристрастный. Это вполне понятно. Советский историк Покровский пишет о тех же событиях совсем не так, как, скажем, Ключевский и Карамзин не так, как Платонов. Но у Мельгунова (народного социалиста по партийной принадлежности) все время встречаются такие фразы: "Запись Вильчковского, проводящего определенную тенденцию реабилитации Рузского в глазах эмигрантских монархистов", или говоря о Шульгине: "Свои эмигрантские переживания он переносит в годы, о которых рассказывает, как мемуарист" и т.д. В общем Мельгунов выставляет себя каким-то судьей, когда приводит те или другие мемуары очевидцев. Никаким судьей он быть, конечно, не может, никаким очевидцем не был, но может порицать или одобрять те или иные события. Лично я скажу, что читать его очень трудно (у меня есть все его книги). Он буквально загромождает свои описания не выдержками, а своими догадками и предположениями. И выводами, подчас весьма рискованными и совершенно необоснованными. Я на них уже указывал раньше. Я предпочитаю все же очевидцев.
Приехали Гучков и Шульгин в Псков, так сказать, потихоньку от Совдепа, боясь, что их задержат, как задержали раньше Родзянко. Шульгин так и пишет:
"Мы должны ехать вдвоем, в полной тайне".{404}
И вот, сидя в поезде, этот самый Шульгин думает о легализации безпримерного насилия, о том, что Государь "добровольно" отречется, все присягнут новому правительству и все будет в порядке. Он не понимал (если он был глуп) того, что легализация отнимала возможность у людей, которые могли и хотели (Хан-Нахичеванский, Келлер, Русин и много других, — не ошибусь, если скажу, что большинство) бороться и с Совдепом, и Петроградским сбродом. Если же Шульгин не был глуп, то это было еще большим преступлением, чем приказ № 1, и Шульгин был "секретарем дьявола", таким же, как и Суханов.