Об этом пишет и сам Воейков.
«Еще до прибытия Императрицы Марии Феодоровны генерал-адъютант Алексеев сказал мне, что ему нужно со мной переговорить по очень важному делу, касающемуся меня и графа Фредерикса, и спросил, не могу ли я сегодня к нему зайти в штаб в 4 часа?
В 4 часа я отправился к генералу Алексееву. В передней дворца скороход Климов с усмешкой сказал мне, что генерал находится в городе, на базарной площади, где под его председательством происходит первый солдатский митинг. Вскоре он вернулся. Я вошел. Вид у генерал-адъютанта после непосредственного контакта с освобожденными солдатами был менее самоуверенный, чем утром. Из нашего довольно длинного разговора особенно врезались мне в память сказанные им слова: "Вы понимаете, что в такое революционное время, которое мы переживаем, народу нужны жертвы. Переговоривши с Родзянко и Гучковым, мы пришли к выводу, что граф и вы должны быть этими жертвами". После этих слов мне стало ясно, что граф и я должны быть теми козлами отпущения, на которых в настоящую минуту профессиональным демагогам нужно было натравить революционный поток. На мой вопрос, каким образом оформить это жертвоприношение, он ответил, что нам с графом необходимо как можно скорее уехать от Государя куда угодно, только не в Петроград и при этом не вместе, а в разных направлениях... Я сказал, что сам этого не сделаю, а, если Государю будет угодно, исполню его повеление. Выйдя от генерала Алексеева, я поставил в известность обо всем от него слышанном Государя и графа Фредерикса. Мое сообщение, видимо, поразило Его Величество. Через полчаса после моего ухода от Алексеева последний явился во Дворец с докладом... По уходе генерала Алексеева камердинер доложил мне: "Его Величество вас просит". Когда я пришел, Государь мне сказал, что Ему очень больно и тяжело принять такое решение; но, принимая во внимание доклад Алексеева, Он находит желательным, чтобы граф и я уехали, так как наше присутствие в Ставке почему-то всех раздражает. В воскресенье, 5 марта, в 6 часов вечера, я последний раз в жизни видел своего Государя».{421}
В Петрограде происходит другое, но такое же гнусное "действо". Это "отказ" Великого Князя Михаила Александровича от предложенного ему Престола. Между прочим, телеграмму Государя к брату Временное Правительство не доставило. Шульгин, участник этого "действа", описывает еще одно "добровольное" отречение.
"Посредине, в большом кресле, сидел офицер, моложавый, с длинным худым лицом. Это был Великий Князь Михаил Александрович. Вправо и влево от него на диванах и креслах — полукругом, как два крыла, были все, кто должны были быть его окружением: вправо — Родзянко, Милюков и другие, влево — кн. Львов, Керенский, Некрасов и др. Эти другие были: Ефремов, Ржевский, Бубликов, Шидловский, Терещенко, Гучков и я сидели напротив (почти сплошь все масоны — В.К.)".{422}
Два министра уговаривали Великого Князя принять корону: Милюков и Гучков. Так сказать, Его Величество, милостью масонскою... Никитин, который заведывал тогда контрразведкой, пишет:
"Напротив, Родзянко, князь Львов и все остальные стремились добиться его отказа от Престола, указывали, что в противном случае все офицеры и члены Дома Романовых будут немедленно вырезаны в Петрограде".{423}
Шульгин же главную роль отводит Керенскому:
«Ваше Высочество... Мои убеждения — республиканские. Я против Монархии. П.Н. Милюков ошибается. Приняв Престол, Вы не спасете России! Наоборот... Сейчас резкое недовольство направлено именно против Монархии. Умоляю Вас во имя России принести ату жертву! Во всяком случае, я не ручаюсь за жизнь Вашего Высочества!
Великий Князь встал. Все поднялись. "Я хочу подумать полчаса..." Великий Князь вышел в соседнюю комнату... Великий Князь вошел... Это было около двенадцати часов дня... Мы поняли, что настала минута. Он сказал: "При этих условиях не могу принять Престола, потому что..."
Он не договорил, потому что... заплакал.
Скоро вызвали Набокова и Нольде (оба масоны). Они собственно и обработали более или менее записку Некрасова. Великий Князь так и понимал. Он сказал мне:
"Мне очень тяжело... Меня мучает, что я не мог посоветоваться со своими. Ведь Брат отрекся за себя... Я, я, выходит так, что отрекаюсь за всех... ».{424}
Так была ликвидирована Монархия в России.
Все, конечно, лгали Государю, когда говорили о Регенте, об отречении в пользу сына и т.д. В душе все понимали, что они "предатели не только Государя, но и Монархии", а все разговоры Милюкова и Гучкова, это только пустые фразы. Заговор желал другого, заговору нужно было уничтожить Монархию. И, конечно, никто не осмелился протестовать. Все было, как писал Шульгин, "легализовано", все было ложью, клеветой.
"Кругом измена, и трусость, и обман".
Дом Романовых начался Царем Михаилом и кончился не царствовавшим Императором Михаилом... Начался в Ипатьевском монастыре и кончился в Ипатьевском подвале...
И никаких двух революций не было. Была одна — февральская. Одни начинали, другие кончили. Одни свергнут, арестуют; другие — убьют. Палачи — все. И народ, потеряв Царя, ринется по пути позора и безчестия. А затем — страшное рабство, разрушение святынь, изменение коренное всей жизни, быта... Власть, сперва сифилитика с подручными, затем садиста палача, затем шута, затем "дипломированных полуинтеллигентов"!.. И превращение Дома Богородицы в дом сатаны.
Вот текст отречения Великого Князя Михаила.
Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего Мне Императорский Всероссийский Престол в годину безпримерной войны и волнений народных.
Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял Я твердое решете, в том лишь случае восприять Верховную власть, если такова будет воля Великого Народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского.
Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа,
Михаил.
3 марта 1917 г. Петроград"
Этот манифест был вынужденным. Как и все, начиная с первых дней волнений в Петрограде, этот документ основан на совершенно ложном предположении, что Великий Князь "одушевлен мыслию", что Он хочет "восприять" власть через Учредительное Собрание", все, буквально все пронизано ложью. Это не удивительно. Весь Февраль-Март был основан на лжи. Лгали все — министры, генералы, Родзянко, члены Думы, Совдеп, великие князья, все, кроме одного человека — Государя Императора. Ему лгали и его оболгали. А в Ставке старый граф Фредерикс говорил:
«60 лет я честно служил Царю и Родине. Полвека находился при Государях, готов был всегда отдать жизнь свою в их распоряжение, а сейчас оставлять Его Величество я считаю для себя недопустимым и, если делаю это, то только по настоянию генерала Алексеева, который этого требует и говорит, что, если я и Воейков останемся в Ставке, он не ручается за спокойствие Его Величества. Это меня глубоко потрясло, я так предан всему Царскому Дому". И старый граф зарыдал».{425}
Бедный старик! Он не понимал, что Алексеев давно на стороне революции, что как раз его преданность Государю, как и Воейкова, и есть та причина, по которой они удаляются от Государя. Государя должны отныне окружать только соглядатаи нового режима, только "приявшие" революцию. 4-го же марта приехала в Могилев Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна и Великий Князь Александр Михайлович. Великий Князь пишет об этом времени.
"По приезде в Могилев, поезд наш поставили на "императорском пути"... Через минуту к станции подъехал автомобиль Никки... Государь остался наедине с матерью в течение двух часов... Когда меня вызвали к ним (в деревянный барак на станции — В.К.), Мария Феодоровна сидела и плакала навзрыд, Он же неподвижно стоял, глядя себе под ноги, и, конечно, курил. Мы обнялись... Он показал мне пачку телеграмм, полученных от Главнокомандующих разными фронтами в ответ на его запрос. За исключением генерала Гурко (его никто не запрашивал — В.К.), все они и между ними генералы Брусилов, Алексеев и Рузский советовали Государю немедленно отречься от Престола. Он никогда не был высокого мнения об этих военноначальниках и оставил без внимания их предательство. Но вот в глубине пакета Он нашел еще одну телеграмму с советом немедленно отречься, и она была подписана Великим Князем Николаем Николаевичем.
— Даже он! — сказал Никки и впервые его голос дрогнул".
Великий Князь продолжает свои записки.
"Генерал Алексеев просит нас присягнуть Временному Правительству. Он, по-видимому, в восторге: новые владыки, в воздаяние его заслуг перед революцией, обещают назначить его Верховным Главнокомандующим... Мы стоим за генералом Алексеевым. Я не знаю, как чувствуют себя остальные, но я лично не могу понять, как можно давать клятву верности группе интриганов, которые только что изменили данной присяге".{426} И дальше описывает прощание с Государем. "Мы встаем из-за стола. Он осыпает поцелуями лицо матери (Он больше никогда Ее не увидит —