Видно, как сильно Она страдает при мысли о том горе, которое Она причинит больным Великим Княжнам, сообщая об отречении Их Отца, — горе, которое может осложнить Их болезнь.
Я отправляюсь к Алексею Николаевичу и сообщаю Ему, что Государь приезжает завтра из Могилева и что Он туда больше не вернется.
"Почему?" — восклицает Цесаревич.
"Потому что Ваш отец не желает больше быть Верховным Главнокомандующим".
Несколько времени спустя я прибавил:
"Знаете, Алексей Николаевич, Ваш Отец не желает больше быть Императором".
"Как так? Почему?" — говорит Алексей Николаевич. Цесаревич посмотрел на меня с удивлением, стараясь прочесть на моем лице то, что происходит.
"Потому что он очень утомлен и потому что у Него много затруднений за последнее время".
"Ах да! Мама сказала мне, что его поезд остановили, когда Он хотел приехать сюда. Но Отец опять будет Императором впоследствии? "
Я объяснил ему...
"В таком случае, кто же будет Императором?" — спросил Цесаревич.
"Не знаю, теперь никто"...
Ни слова о себе, ни единого намека на свои права как Наследника. Он сильно покраснел и взволновался... Еще раз я поражен скромностью этого ребенка, скромностью, которая равна его доброте».{440}
О приезде Государя в Царское пишет Вырубова.
«Я лежала еще больная в постели, доктор Боткин только что посетил меня, как дверь быстро отворилась, и в комнату влетела Лен, вся раскрасневшаяся от волнения. "Он вернулся!" — воскликнула она и, запыхавшись, начала мне описывать приезд Государя, без обычной охраны, но в сопровождении вооруженных солдат. Государыня находилась в это время у Алексея Николаевича. Когда мотор подъехал к дворцу, Она, по словам Ден, радостная выбежала навстречу Царю; как пятнадцатилетняя девочка, быстро спустилась с лестницы, бежала по длинным коридорам. В эту первую минуту радостного свидания, казалось, было позабыто все пережитое и неизвестное будущее... Но потом, как я впоследствии узнала, когда Их Величества остались одни, Государь, всеми оставленный и со всех сторон окруженный изменой, не мог не дать волю своему горю и своему волнению и, как ребенок, рыдал перед своей женой.
Только в 4 часа дня пришла Государыня, и я тотчас поняла по ее бледному лицу и сдержанному выражению, все, что Она в эти часы вынесла... "Он теперь успокоился, — сказала Она, — и гуляет в саду; посмотри в окно!" Она подвела меня к окну. Я никогда не забуду того, что увидела, когда мы обе, прижавшись друг к другу, в горе и смущении выглянули в окно. Мы были готовы сгореть от стыда за нашу бедную родину. В саду, около самого Дворца, стоял Царь всея Руси и с ним преданный друг его, князь Долгорукий. Их окружали шесть солдат, вернее, шесть вооруженных хулиганов, которые все время толкали Государя, то кулаками, то прикладами, как будто бы Он был какой-то преступник, приказывая: "Туда нельзя ходить, г. полковник, вернитесь, когда вам говорят!" Государь совершенно спокойно на них посмотрел и вернулся во Дворец».
Вырубова рассказывает дальше:
«...Они оба пришли после обеда вместе с Лили Ден.
...Государь сел около меня и начал мне рассказывать... Слезы звучали в его голосе, когда Он говорил о своих друзьях и родных, которым Он больше всех доверял и которые оказались соучастниками в низвержении его с Престола. Он показал мне телеграммы Брусилова, Алексеева и других генералов, членов его Семьи, в том числе и от Николая Николаевича... "Жена и дети — это все, что у меня осталось! Их злость направлена против Государыни, но Ее никто не тронет, разве только перешагнув мой труп" ...На минуту, дав волю своему горю, Государь тихо проговорил: Нет правосудия среди людей"».{441}
А 19 марта, когда больную еще Вырубову везли в кресле мимо комнаты Наследника, она увидела следующую сцену:
"...Я увидела матроса Деревенко, как он сидел, развалившись на кресле, и приказывал Наследнику подать ему то то, то другое. Алексей Николаевич с грустными и удивленными глазами бегал, исполняя его приказания. Этот Деревенко пользовался любовью Их Величеств: столько лет они баловали его и семью его, засыпая их подарками. Мне стало почти дурно; я умоляла, чтобы скорее меня увезли".{442}
Это подтверждает и Соколов.
"Старый дядька Наследника Цесаревича боцман Деревенко, тот самый, среди детей которого протекли первые годы жизни Наследника, кто носил его на руках во время болезни, в первые же дни переворота проявил злобу к нему и оказался большевиком и вором".{443}
Россия погружалась во тьму. Социалисты всех мастей — и большевики, и меньшевики, и "правые", и левые эсеры, и интернационалисты, и прочий сброд, часто не русские, натравливали простых людей на своих начальников, будили в них злые чувства, вызывали "зверя из бездны" в душах этих одураченных людей, заявляя, что они "свободны", поощряли всякие хулиганские выходки и таким способом растлевали русский народ. Всюду торжествовало хамство, потому что революция в своей основе — это восстание первого бунтаря против Бога. "Будьте как боги", — шептал первый соблазнитель; "да здравствует свобода!" — кричали заправилы интернационального заговора. "Грабь награбленное!" — закричал приехавший "гуманист". И, как у Достоевского, — "какой я штабс-капитан, если Бога нет", так и русский народ, увидя, что Царя нет, что Царь низложен своими же генералами, арестован своими же генералами и заключен ими же, не захотел слушаться этих же генералов. Бунт, начавшийся подонками, распропагандированными злобными изуверами-социалистами, перешедший в революцию из-за поддержки заговорщиков из Думы, и государственный переворот, совершенный генералами во главе с Алексеевым — давал свои плоды: Хам торжествовал.
2 Марта в момент насилия, совершенного генералами над Императором ("добровольное отречение"), перевернулась страница не только Русской Истории, но Истории всего мира. Зло торжествовало. Сперва прикрываясь осторожными фразами, используя поначалу предателей-генералов, министров (Поливанов), думцев, общественников; затем постепенно выбрасывая за борт, как ненужный балласт, и "неторгующего купца", в два месяца совершенно изменившего облик русской армии, и профессора, так мечтавшего путем клеветы и лжи добраться до управления внешней политикой, а затем и самого генерала Алексеева, который покорно выполнял все распоряжения чрезвычайно временного не-правительства (правили другие). На сцену выскочил никому неизвестный до тех пор третьеклассный адвокат, явный неврастеник с манерами провинциального опереточного актера, отправивший Государя в Сибирь, разлагая уже окончательно то, что раньше было доблестной армией, объявивший себя Верховным Главнокомандующим после последней попытки катиться под откос, сделанной Ставкой, и, переодевшись в костюм сестры милосердия, бежавший от тех, кого всячески укреплял, оставив на расправу с озверелыми хамами несчастных девушек и юношей, поверивших фигляру. В мире есть только причины и последствия.
Но что же делали в это время члены Императорской Фамилии? Как они отнеслись к тому, что произошло? Сейчас увидим.
О. Добровольская, жена последнего министра Юстиции Царского Правительства, пишет:
"Муж мой, Министр Юстиции Н.А. Добровольский, был арестован в первый же день переворота, 27 февраля, и затем заключен в Петропавловскую Крепость. Мы жили в доме Министерства Юстиции.
На третий, кажется, день приехал Керенский. Он очень вежливо представился мне, сказал, чтобы я не безпокоилась за участь мужа... и затем просил меня остаться в квартире, так как он займет для себя только рабочий кабинет и комнату рядом как спальню... От множества посетителей, большинство которых были солдаты и рабочие, приемные комнаты квартиры чрезвычайно быстро пришли в невыразимо грязный вид; в них постоянно стояли столбы дыма и сильный специфический запах, а полы были заплеваны, покрыты окурками и шелухой от семечек. Но посреди этой простонародной толпы бывали и элегантно одетые посетители. Самыми элегантными и самыми постоянными из этих посетителей были двое. Первый из них — граф Орлов-Давыдов (масон — В.К.), известный огромным состоянием... Вторым постоянным и еще более знатным посетителем Керенского был, как это ни странно, Великий Князь Николай Михайлович, ежедневно терпеливо высиживавший часами в приемной в ожидании ухода последнего посетителя, после чего он входил в кабинет Керенского... Граф Орлов-Давыдов привозил с собой своего повара с большим запасом провизии, так как на нашей кухне под личным наблюдением графа приготовлялись те блюда, которые любил Керенский, а затем, когда Керенский освобождался от посетителей, уже поздно вечером Керенский, Великий Князь Николай Михайлович и граф Орлов-Давыдов садились за обед, за которым выпивали немало вина".{444}
А Вырубова, заключенная тоже в Петропавловскую крепость и прошедшая подлинный крестный путь, невероятные страдания и издевательства, и временами освобождавшаяся, а затем опять заключавшаяся в разные тюрьмы, пишет следующее:
"Я переехала к зятю в его дом на Морской. В верхнем этаже жил некий Манташев (нефтяник-миллионер — В.К.), и там каждую ночь происходили кутежи, которые кончались часов в семь утра. Вино лилось рекой. Бывали там Их Высочества Борис Владимирович, Мария Павловна и другие. Я тяжело заболела разлитием желчи, ночами не могла спать от шума и музыки... Зять мой тоже целыми ночами пропадал у них наверху".{445}
Так, все в порядке. Остается только пересчитать все, что было сделано членами династии до и после революции, чтобы понять Государя в его моральном одиночестве среди своих родственников и сделать очень печальные выводы: династия после отречения Государя становилась никому не нужной.