«25 марта я приехал в Ставку и тотчас был принят Алексеевым. Алексеев, конечно, обиделся: "Ну что же, раз приказано..." Тем не менее, такой полупринудительный способ назначения Верховному Главнокомандующему ближайшего помощника не прошел безследно: между генералом Алексеевым и мной легла некоторая тень и только к концу его командования она рассеялась. Генерал Алексеев в моем назначении увидел опеку правительства».{452}
Деникин пишет дальше:
«Алексеев уволил Главнокомандующего Рузского и командующего армией Радко-Дмитриева за слабость военной власти и оппортунизм. Он съездил на Северный Фронт и, вынеся отрицательное впечатление о деятельности Рузского и Радко-Дмитриева, деликатно поставил вопрос об их "переутомлении"».{453}
Алексеев сводил счеты с Рузским. Спелись оба генерала только по одному вопросу — отречения Государя. И до, и после этого они оставались врагами. Теперь Алексеев, став Главковерхом, вспомнил критику Рузского его действий, когда он был Главнокомандующим Северо-Западным Фронтом. Алексеев был злопамятным человеком.
Деникин также рассказывает, что он как-то задал вопрос Алексееву об Императрице в связи с Ее "изменой".
«...Генерал Алексеев, которому я задал этот мучительный вопрос весной 1917 года, ответил мне как-то неопределенно и нехотя:
"При разборе бумаг Императрицы нашли у Нее карту с подробным обозначением войск всего фронта, которая изготовлялась только в двух экземплярах — для меня и для Государя. Это произвело на меня удручающее впечатление. Мало ли кто мог воспользоваться ею..."»{454}
На это косвенное, но тяжкое обвинение Алексеевым Государыни отвечает Мельгунов.
«Слова генерала Деникина, конечно, многократно цитируются. Мы имели случай убедится на довольно ярком примере, что автор "Очерков Русской Смуты" не всегда точно воспринимал в воспоминаниях слова Алексеева (См. главу "Творимые легенды" в книге "Мартовские дни", "Возрождение", тетрадь II). Ведь надо предположить, что Алексеев допускал, что "секретная" карта без его ведома была воспроизведена специально для Императрицы — эта копия и была в революционные дни найдена в бумагах Александры Феодоровны. Вероятно ли это? Если бы перед Ней была подробная карта, Она не смущалась бы подчас некоторыми географическими названиями — например Белоозеро: "уже не знаю, где это такое..." До Алексеева могли дойти не совсем точные сведения. Не шла ли речь о карте секретных маршрутов Царского поезда по фронту, о чем упоминается еще в переписке 3 ноября 1915 года?»{455}
В общем, кто-то из этих двух генералов соврал. Но соврал злобно, с явной инсинуацией клеветы. Не будем этому удивляться, в 1917 году генералы делали дела и похуже. Не будем забывать, что говорили генералы в то время. Деникин пишет о Брусилове:
«Наивно было, например, верить заявлениям генерала Брусилова, что он с молодых лет "социалист и республиканец". (При получении генерал — адъютантских аксельбантов Брусилов поцеловал руку Государю — В.К.).
Русское кадровое офицерство в большинстве разделяло монархические убеждения и в массе своей было во всяком случае лояльно».
А на странице 151 того же труда Деникин говорит уже совсем другое:
"Да, революцию отменить нельзя было. Я скажу более: то многочисленное русское офицерство, с которым я был единомышленен, и не хотело отнюдь отмены революции".{456}
Да, несомненно одно — Деникин был республиканцем со всеми вытекающими отсюда последствиями. К нему, конечно, примыкал по своим убеждениям и генерал Л. Корнилов.
А вот что пишет Деникин о том, как был увален первый революционный Главковерх Алексеев:
"В ночь на 22 мая получена была телеграмма об увольнении генерала Алексеева от должности с назначением в распоряжение Временного Правительства и о замене его генералом Брусиловым. Уснувшего Верховного разбудил генерал-квартирмейстер Юзефович и вручил ему телеграмму. Старый вождь был потрясен до глубины души, и из глаз его потекли слезы. Генерал Алексеев потом в разговоре со мной обронил такую фразу:
— Пошляки! Рассчитали, как прислугу.
Со сцены временно сошел крупный государственный и военный деятель, в числе добродетелей или недостатков которого была безупречная лояльность в отношении Временного Правительства".{457}
Деникин, наверно, и не подозревает, какой обвинительный приговор выносит он Алексееву, этому "крупному государственному и военному деятелю". Безупречная лояльность Временному Правительству означала полное содействие тому развалу, который учинило это "правительство" по приказу настоящего правительства, находившегося в Совдепе. Этот развал касался прежде всего армии. Наша доблестная Русская Армия, в течение веков бывшая гордостью Российской Империи, после переворота в феврале и выпуска приказа № 1 превратилась в полчища разнузданной, озверевшей, охамевшей солдатни, в трусливое стадо, показавшее себя в июне 1917 года как людей без всякой чести, мужества и дисциплины.
И среди этой подлинной сволочи (употребляю это слово в его филологическом значении) — несчастные мученики офицеры, которых эта мерзкая солдатня преследовала, над которыми издевалась, часто била и убивала. Как же можно было быть лояльным к такому правительству? Уже Гучков при помощи Поливанова и "младотурок" обезглавил армию, удалив наиболее приличных и верных своему долгу генералов. Когда же военным министром стал Керенский, армия как таковая перестала существовать. Ведь тот же Деникин писал:
«Еще более искренним был Иосиф Гольденберг, член Совета рабочих и солдатских депутатов и редактор "Новой Жизни". Он говорил французскому писателю Claude Anet (фр. — Клод Ане — ред.):
"Приказ № 1 — не ошибка, а необходимость. Его редактировал не Соколов; он является единодушным выражением воли Совета. В день, когда мы "сделали революцию", мы поняли, что, если не развалить старую армию, она раздавит революцию. Мы должны были выбирать между армией и революцией. Мы не колебались: мы приняли решение в пользу последней и употребили — я смело утверждаю это — надлежащее средство».{458}
Если Гольденбергам нужно было развалить русскую армию, то этому удивляться нечего, но генералам, и в особенности Алексееву, приходится не удивляться, а поражаться той слепоте, которая их обуяла еще до революции, когда они не понимали, что поддакивая всякой рвани из Думы, из всяких "Земгоров" и комитетов, идя на измену, соглашаясь на заговоры, они совершали преступление перед Родиной, они на долгие десятки лет обрекали Родину на безпросветное рабство, они отдавали Родину интернационалу на полный произвол. Алексеев называл царское правительство "сумасшедшими куклами". Какими куклами были Гучков и Керенский? Он не смог и слова сказать против них.
"Старый вождь был потрясен до глубины души, и из глаз его потекли слезы", — пишет Деникин об Алексееве. А думал ли этот "вождь" о том, что должен был чувствовать подлинный Державный Вождь и Государь Император, когда он, не исполнив Монаршей Воли подавить бунт, подготовленный будущими авторами приказа № 1, предал своего Государя и перекинулся на сторону революции, предварительно убедив последовать за ним и других военачальников? "Рассчитали, как прислугу", — жаловался Алексеев. А вы все, генерал-адъютанты, как поступили с Государем? "Ожидаю повелений", — осмелились вы, генерал, послать этот ультиматум Императору! Вы встречались со Львовым, переписывались с Гучковым, обливали грязью свою Государыню, давали согласие на участие в заговоре, а затем, воспользовавшись удобным для вас случаем, когда Государь, встревоженный участью своей Семьи, уехал, вместо исполнения приказа направить войска для подавления бунта вы ночью сговариваетесь с предателем Родзянко о перевороте! Уже 8-го марта, когда вы знали, генерал, кто является подлинным хозяином положения в Петрограде, вы осмелились передать отрекшемуся Императору приказ об его аресте, зная о ненависти Совдепа к Монарху и возможных последствиях лишения его Свободы! Уже приказ № 1 был объявлен, и вы не посмели протестовать против него, когда войска на фронте еще были не тронуты заразой, шедшей из Петрограда! Вы не понимали, что вы губите Родину и что все ваши рассуждения, что армия не должна быть втянутой в гражданскую войну, не имели никакого логического обоснования. Вы же и начали гражданскую войну. Кровь доблестных юношей, будь то офицеры, юнкера, гимназисты или добровольцы потекла в борьбе против ненавистников России. На чьей совести эта кровь? Я преклоняюсь перед героями Белого движения, я горжусь этими беззаветно храбрыми и доблестными людьми, которые умирали за свою Родину. Вы начали эту борьбу, генерал, и в этом частичное оправдание вашего безмерного преступления, совершенного вами в феврале 1917 года. Но замолчать это преступление, забыть о нем нельзя. Следствием вашей измены, генерал, были замученные миллионы в Чека, ГПУ, НКВД, КГБ, миллионы, погибшие от голода, в лагерях и подвалах.
Развал армии при Брусилове принял такие размеры, что через два с небольшим месяца он был заменен на посту Главковерха генералом Корниловым. О нем пишет адмирал Бубнов: «Помимо своих выдающихся воинских качеств, генерал Корнилов не обладал ни дальновидностью, ни "эластичностью" мысли искусного политика и не отдавал себе отчета в трудностях и даже опасностях, с которыми сопряжена должность Верховного Главнокомандующего».{459}
В августе месяце Керенский спровоцировал Корнилова, обвинив его в контрреволюции.
Арестовать Корнилова в Ставке было затруднительно, так как там находились Корниловский полк и Текинский дивизион, которые решили воспротивиться этому силой.