24 ноября 1917 г. Тобольск:
"...И ты одна в страданьи и одиночестве. Но ты знаешь, где искать успокоения и силу, и Бог тебя никогда не оставит — его любовь выше всего... Бог не оставляет тех, кто его любят и верят в его безграничное милосердие, и, когда мы меньше всего ожидаем, Он нам поможет и спасет эту несчастную страну. Терпение, вера и правда".
8 декабря 1917 г. Тобольск:
"...Буду теперь с удовольствием Творения Григория Нисского читать, их раньше не имела. Последнее время читала Тихона Задонского. Все-таки привезла из моих любимых книг с собой. Ты Библию читаешь? которую я тебе дала, но знаешь, есть гораздо полнее, и я всем детям подарила и для себя теперь большую достала, там чудные вещи — Иисуса Сираха, Премудрости Соломона и т.д. Я ищу все другие подходящие места — живешь в этом — и псалмы так утешают... Да, прошлое кончено, благодарю Бога за все, что было, что получила, и буду жить воспоминаниями, которые никто от меня не отнимет. 6-го был молебен, не позволили идти в Церковь (боялись чего-то)".
15/Х 11-1917 г. Тобольск:
"Вяжу маленькому теперь чулки, он попросил пару, его в дырах, а мои толстые и теплые... У Папы брюки страшно заштопаны тоже, рубашки у дочек в дырах... У меня масса седых волос... За упокой дала записочку в нашей церкви и чувствовала таким образом — соединюсь со всеми..."
18/ХП-1917 г. Тобольск:
"...Какая я стала старая, но чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ребенка, и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает Мое сердце, но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!.. Страданье со всех сторон. Сколько времени никаких известий от моих родных. А здесь разлука с дорогими, с тобой. Но удивительный душевный мир, безконечная вера, данная Господом, и потому всегда надеюсь. Дорогое Мое дитя... Мы все простили и только любим. Я временами нетерпеливая, но сержусь, когда люди нечестны и обижают и оскорбляют тех, кого люблю... Целую, благословляю, молюсь без конца".{471}
Сто двадцать пять лет тому назад другая женщина, королева Мария-Антуанетта переживала свои нестерпимые муки с таким же христианским смирением, как и Государыня.
"Как и Людовик XVI, Мария-Антуанетта никогда не вышла из христианского смирения. Этому отдали должное даже Ее враги. Она увидит вокруг Себя тени смерти и Она дойдет до пределов отчаяния".{472}
Протопресвитер Г. Шавельский, обвиняя Государыню во всех смертных грехах, повторяя за всеми клевету и ложные слухи, помещает во втором томе своих воспоминаний главу XI "Царь и Царица в заточении". И тут тон Шавельского совершенно меняется. Он пишет о Государыне совсем другое.
"В моем собственном сознании образ Императрицы Александры Феодоровны двоится, представляясь в двух совершенно различных очертаниях. Царица Александра Феодоровна на троне и Она же в заточении, в изгнании — это как бы две разные фигуры, во многих отношениях не похожие друг на друга. Царица на троне — властная, настойчивая и непреклонная, Царица в изгнании — смиренная и кроткая, незлобивая и покорная. Даже вера в Бога и Его святой Промысел у заточенной Царицы становится иною — более спокойной, проникновенной и глубокой, нежной и чистой".{473}
Возможно ли это? Так ли это? Нет. И здесь неправда. Государыня Императрица Александра Феодоровна всегда была властной и на троне, и в заточении (я приведу об этом свидетельства), всегда была и глубокой, и чистой, всегда любила Россию, всегда была подлинной христианкой, подлинной Царицей Православного Царства. Всегда была примерной женой и матерью, скромной, даже застенчивой и исполнявшей свой долг.
А вы все, отец протопресвитер и генералы во главе с вашим любимцем Алексеевым, и "либеральные" министры, и Николай Николаевич, и другие Великие Князья, и всякие "прогрессивные" и "передовые" деятели, обливали грязью эту необыкновенную и по уму, и по силе воли женщину, свою Государыню, и клеветали, и плели всякий вздор, делали то, что нужно было врагам России для ускорения гибели нашей Родины, и брали большой грех на свою душу. И только когда пришла эта ужасная, мерзкая, отвратительная, вонючая революция, вами всеми же вызванная к жизни, тогда вы все испугались. И увидели все в другом свете. Не лучше ли, не проще ли, не благороднее ли сознаться в своем ужасном грехе и молить Господа Бога о прощении и своего греха, и нашего всех общего перед преданным Венценосцем и его Супругой, его Семьей, пред загубленной Родиной, перед поруганными святынями, перед нашим Тысячелетним Прошлым? Да, это был страшный грех, и его последствия мы все явственно ощущаем. Но конец ли это уже или нет? Боюсь, что нет. Еще не изверглись до конца хляби гнева Господня на всех нас!
Государя, Государыню и Великую Княжну Марию Николаевну привезли в Екатеринбурге в дом Ипатьева, который уже был обнесен высоким забором. Один из будущих палачей Шая Голощекин (самый злобный и мерзкий) сказал Государю: "Гражданин Романов, Вы можете войти".{474}
Так же прошли в дом Государыня, Великая Княжна и несколько человек прислуги. «Когда Государь был привезен к дому, около дома стал собираться народ, Голощекин крикнул: "Чрезвычайка, чего вы смотрите!"
Народ был разогнан».
Приезд детей описывает Жильяр:
"...Поезд остановился между вокзалами. Шел мелкий дождь. Было грязно... Вышли Княжны. Татьяна Николаевна имела на одной руке свою любимую собаку. Другой рукой она тащила чемодан, с трудом волоча его. К ней подошел Нагорный и хотел ей помочь. Его грубо оттолкнули... Я хотел выйти из вагона и проститься с ними. Меня не пустил часовой".
Голощекин, Юровский и Заславский были теми людьми, которые проявляли власть над Царской Семьей с первого момента прибытия Ее в Екатеринбург.
С Царской Семьей оставались доктор Боткин, повар Харитонов, лакей Трупп и комнатная девушка Демидова. Начиналась последняя страница жизни Царственных Узников. Это была Голгофа.
Режим в Ипатьевском доме был установлен крайне тяжелый, а отношение охраны было возмутительное. Но и Государь, и Государыня относились ко всему окружающему спокойно и как бы не замечали окружающих лиц и их поступков. Как это было трудно, и какие нервы, какую выдержку нужно было иметь, чтобы вести себя так! Распорядок дня был следующий: утром пили чай с черным хлебом, в 2 часа был обед. До приезда детей и прислуги обед присылали из местного Совдепа. К ужину подавались те же блюда, что и к обеду. Прогулка раз в день на 15-20 минут в саду. Все было оцеплено караулом.
Чемодуров, камердинер Государя, которому удалось избежать участи Царской Семьи, говорит, что день и ночь в верхнем этаже стоял караул из трех красноармейцев, у наружной входной двери, в вестибюле и около уборной.
"Поведение и вид караульных были совершенно непристойные: грубые, распоясанные, с папиросами в зубах, с наглыми ухватками и манерами, они возбуждали ужас и отвращение".
Он же рассказывал и о следующем.
«Обедали они все вместе. Во время обеда подходил какой-нибудь красноармеец, лез ложкой в миску с супом и говорил: "Вас все-таки еще ничего кормят"...
Когда Государь, Государыня и Мария Николаевна прибыли в дом Ипатьева, их обыскали. Обыскивали хамски, грубо. Государь вышел из себя и сделал замечание. На это ему было в грубой форме указано, что он арестованный... Княжны спали на полу, так как кроватей у них не было. Устраивалась перекличка. Когда Княжны шли в уборную, красноармейцы, якобы для караула, шли за ними...»{475}
Жильяр рассказывает со слов того же Чемодурова:
"Чемодуров говорил, что вместе с Царской Семьей за одним столом обедали и прислуга, и большевицкие комиссары, которые находились в доме. Однажды Авдеев (начальник караула — В.К.), присутствуя за таким обедом, сидел в фуражке, без кителя, куря папиросу. Когда ели битки, он взял свою тарелку и, протянув руку между Их Величествами, стал брать в свою тарелку битки. Положив их на тарелку, он согнул локоть и ударил локтем Государя в лицо".{476}
А Седнев и Нагорный, которые были расстреляны отдельно, рассказывали князю Львову, который сидел с ними в одной тюрьме:
"Они (охранники) начали воровать первым делом. Сначала воровали золото, серебро. Потом стали таскать белье, обувь. Царь не вытерпел и вспылил: сделал замечание. Ему в грубой форме ответили, что Он арестант и распоряжаться больше не может. Самое обращение с Ними вообще было грубое".{477}
Это рассказал Львов в своих показаниях Соколову. И становилось в доме Ипатьева все хуже и хуже.
Пьяные, разнузданные эти хамы находили удовольствие мучить несчастных Узников: во все горло пели отвратительные революционные песни, выкрикивали неприличные слова. Дом в самое короткое время стал грязным, заплеванным. Все эти охранники и красноармейцы были пешками в руках трех мерзавцев — Голощекина, Юровского и сперва Заславского, а потом Войкова (Вайнера). Г. Шавельский говорит в своих воспоминаниях, что Государыня на троне была одной, а в заточении другой. Вот показания одного из охранников Якимова:
"Царь был уже не молодой. В бороде у Него пошла седина... Глаза были у Него хорошие, добрые... Вообще, Он на меня производил впечатление как человек добрый, простой... Царица была, как по Ней заметно было, совсем на Него непохожая. Взгляд у Нее был строгий, фигура и манеры Ее были, как у женщины гордой, важной. Мы, бывало, в своей компании разговаривали про Них и все мы думали, что Николай Александрович простой человек, а Она не простая и, как есть, похожа на Царицу".