Я сижу под батареей с закрытыми глазами. Из прошлого до меня доносится голос Робертовича:
– Вначале делайте контур, основательно его закрепляйте. – Какой, к черту, контур? Вокруг нас нет контуров вовсе. С поверхности предметов испаряются атомы. Здесь все безгранично, все размыто и искажено, свет переходит в тень, и господь в драном армяке звездной ночью бредет в кабак, чтобы напиться.
– Точно, Ло… – вздыхает Гробин. – Совсем нет контуров.
В среду, получив деньги от еврея Шульмановича за уборку ломбарда, я снова иду в булочную за рисом. И снова вижу Мэй.
Мэй – загадочное молчаливое создание. Нет необходимости заставлять работать мою веретеновидную извилину – сходство между нами очевидно каждому. У нас косточки легкие, как у птиц, и кожа из папиросной бумаги, поставь нас под яркое солнце, на просвет будет видна каждая жилка. Только Мэй очаровывает загадочной молчаливостью, а я отравляю (не всех, лишь особенных мужчин, с гибельной тягой пострадать) ядом, вызывающим наркотическое привыкание. Африканец шляется по Говенской стороне, среди индусов, и иногда, говорят, заходит даже в Китайский район. Ему нравятся легкие смуглые азиатки и одно бледное рыжеволосое создание – нравятся все те, у кого лодыжки тоньше мужского запястья. Его, ублюдка, тянет крайнее проявление женственности – невесомая мягкость хрупкого тела. Только это, ничего больше. Ублюдкам лишь бы пользоваться нашими телами. И меня бесит это. Должна найтись хоть одна, способная отомстить. Впрыснуть такую дозу своего яда, что мужчине вовек не оправиться.
Скоро я буду знать наперечет всех его шлюх. Но Мэй не шлюха. Ее историю помнит вот этот старикан с бородавкой на носу. Он все утро собирал бычки на Морском проспекте в целлофановый пакет и теперь, довольный уловом, смолит окурки и рассказывает.
У нее, оказывается, был сын. От русского, прежнего владельца булочной. А русский этот был страшным ревнивцем. Русский булочник запирал свою китаянку в кладовке и грозился выколоть ей глаза, которыми она смотрит на других мужчин. Потом, после всего, она признавалась, как ночами он, мучаясь ужасными подозрениями, прижигал ей грудь паяльной лампой. И чем покорнее она была, тем яростнее он ее терзал. Нет, этот булочник, похоже, был не просто ревнивцем. Таким не дает покоя сладкая щекотка в мошонке, когда они заламывают руки тихонько стонущей жертве и бьют ее сапогом в грудь.
И как это робкое создание, Мэй, осмелилось связаться с Африканцем? Господь, похоже, лепил этого ублюдка в светлую минуту, с ностальгией вспоминая, как искусны были пальцы скульпторов Возрождения. У него такие губы и плечи, что убедят любую. Их видели пару раз вместе в чайхане. После этого булочник запер свою китаянку прямо здесь, вот в этой булочной, заставил положить руку вот на этот прилавок и два часа ножом отрезал ей по пальцу, приговаривая: «Любишь гладить сына? А вот теперь нечем будет». Целых два часа – мошонка, должно быть, распухла от сладкой щекотки. А потом оставил Мэй и ее отрезанные пальцы на окровавленном прилавке, сел в фургон, поехал в свою квартиру на Морской проспект и задушил четырехлетнего сына.
Через пару дней на этой самой улице Галковского булочник припарковал свой фургон. Вылез, чтоб перейти через дорогу к своей булочной. От обочины рванул пикап и сбил его. И пока булочник валялся в снежной окровавленной каше на мостовой, Африканец сдал назад, проехался по его ногам. Дал по газам и умчался к пирсам. Ноги булочнику ампутировали в местной больничке. С тех пор он и ползает по подворотням колченогим Тулузом Лотреком, с замотанной в грязный черный полиэтилен нижней частью туловища. Такая уж, видно, у Африканца карма – люди лишаются из-за него конечностей.
Зайка хоть и порядочная скотина, но строго следит за справедливостью на своих территориях. Он позвал к себе китаянку и сказал так:
– Сунется к тебе твой безногий еще раз, забьем палками, как собаку. – Тогда-то молчаливая Мэй и погнала взашей колченого русского мужа и сама стала хозяйкой булочной. Но, странное дело, она все равно каждый день выносит Лотреку четвертинку ржаного и водку в пластиковом стаканчике.
Все это случилось месяцев восемь назад. Теперь Мэй сама на убитом фургоне, наловчившись придерживать руль обрубком правой кисти, ездит закупать муку и порошковые яйца на ту сторону. Мэй – ни в чем не повинное создание. Дитя квартала 20/20, рожденная в гетто китаянка. Да, у нее нет документов. Но появляться на той стороне ей не опасно. Она никого не убила и не ограбила. На таких там смотрят сквозь пальцы.
Эта история в свое время всполошила весь квартал, особенно Китайский район. Там, за Каналом, в узких переулках с красными фонарями жили загадочные мстительные желтолицые, никаких дел не желавшие иметь с лаоваями. А тут вдруг эта странная новость – русский отомстил за убитого ребенка китаянки (пусть тот всего лишь наполовину был китайчонком, но все же), и кому отомстил – своему же, соотечественнику. Несдержанность Африканца неожиданно стала причиной того, что встречи с ним стал зачем-то искать китаец Аарон.
Ходила легенда о китайцах-первопереселенцах. Легенду эту сами же китайцы квартала 20/20 и выдумали, а выдумав, свято в нее поверили, ибо такой народ – с неискоренимой потребностью считать себя легендарным. Гласила эта легенда, что в позапрошлом веке пришло в местный порт торговое судно с трюмами, полными героина. На берег сошли двести китайцев – великие предки всех местных узкоглазых. На спинах у них были татуировки драконов. А за поясами – топоры для рубки мяса. Женщин с собой великие предки не привезли. Но узкоглазые – нация мистическая. Где они появятся, там на месте вроде бы респектабельной улицы возникает трущоба-хутун, сами собой зарождаются из грязи их многочисленные родственники и даже чистокровные китаянки. Там, где был один китаец, возникают три, а вместе с китайцами множатся бордели и лавочки, где торгуют табаком, лапшой и наркотой. Героин – тот самый, с торгового судна, привезенный великими предками, тоже размножался сам собой – вскорости почти весь квартал был им наводнен.
В квартале 20/20 ублюдки свели к минимуму использование привычных средств связи, ибо здесь никому не нужно, чтобы его дела стали известны властям по ту сторону. Зато многие активно пользовались даркнетом, где тебя не отследить. Особенно же глубоко в тайный мир сети проникли китайцы, у них это в генах – конспирировать, иметь дела только со своими. Говорят, эти ублюдки, вступая в ряды братства Ван Сяолуна Петровича, главаря Китайского района, дают тридцать шесть клятв, пьют кровь куриц и своих собратьев, набивают на спине дракона, и жизни их с тех пор принадлежат Ван Сяолуну, за неповиновение искалечат топорами для разделки мяса или убьют. В узде и строгом послушании китайцев держит страх смерти. К ним не проникнуть, этот фурункул не вскрыть, даже не подобраться к нему – он окружен «великой китайской стеной» недоверия к чужакам.
Всем известно, что китайская община никогда не теряла связи с родиной. Хуацяо – эмигрант из Поднебесной, волей судьбы влачащий жизнь на чужбине, среди лаоваев, – вовсе не презираемый соотечественниками мудак, порвавший связи с родной землей. Нет, он чистокровный китаец, просто заморский, он крепко-накрепко привязан к своей земле происхождением предков. Где хутун – там и Китай. Великая родина процветает, потому что каждый хуацяо шлет бабло родственникам в Поднебесную, инвестирует в свое, родное. Да, самый распоследний китайский мерзавец в квартале 20/20, насилующий малолеток и снюхивающий кокаиновые дорожки, – трепетный патриот. Откуда появляются килограммы героина у здешних узкоглазых ублюдков, – тайна за семью печатями только для идиотов. Известно откуда – с азиатских плантаций, из Золотого треугольника. Все даркнет и круговая порука с сородичами, что рассеялись по всему свету. Узкоглазые хотят лишь одного – зарабатывать на героине и борделях, а квартал 20/20 для этого – идеальное место.
Местные относились к китайцам с презрением – желтолицые азиатские мартышки, наверняка все зараженные гнойными заболеваниями, самое безобидное из которых триппер. Китайцы отвечали им тем же – с загадочными улыбками презрительно глядели на белых ублюдков, этих горилл-лаоваев. Пересмеивались за спинами русских: «Лаомаоцзы». Слово это означало «волосатые». Ну да, бороды, регланы да бушлаты русские любили – по ним тут этих ублюдков и опознавали.
Но с тех пор как китайцы вошли в силу, соваться в их район не приведи господи. За пределами хутуна хоть русский, хоть поляк низкорослого китайца сделает начисто. Но только не за Каналом, в местной вотчине узкоглазых. Здесь китайцев тьма – ублюдки в черных шляпах, в серых робах и ватниках, с топориками для рубки мяса за поясами. Только сунься – покрошат в капусту. Трупы лаоваев, порубленные в капусту, узкоглазые сжигали в печах для обжига глиняных горшков. В квартале 20/20 давно стало поговоркой выражение «растворился в Китайском районе». Ушел человек за Канал – поминай как звали.
Зайка за три десятка лет жизни в квартале понял одно: с китайцами бороться – все равно что с ветром в поле. Поляков, галичан и сальвадорцев можно прижать, заставить жить по твоим правилам, индусов и таджиков можно подкупить и убедить, что русские в здешних местах – титульная нация. Но ни то ни другое не сработает с китайцами. Они будут кивать с загадочной улыбкой и за твоей спиной свои дела делать. Вырежешь всех под корень – завтра же придут новые (китайцы, что грибы – прорастают всюду, где уже оставили споры). Убьешь их женщин – начнут воровать твоих и пристраивать в свои бордели. Лишишь еды – будут питаться тараканами. Договориться с ними нельзя. Будут тебе в лицо клясться, глазом не моргнув: дать клятву лаоваю для них все равно что на снег помочиться. Лаоваев можно кидать и вертеть на члене как угодно и сколько влезет.
Русские ублюдки – вояки. А китайцы – осторожные и хитрые дельцы. Они знают, что им нужно монополизировать рынок, наладить каналы сбыта, а уж продукт – героин – сам себя начнет продавать. Поговаривали, Ван Сяолун Петрович был активным сторонником расширения китайской комьюнити в квартале. А значит, ни о каких договорах и речи идти не могло. Открытая война с китайцами – дело недалекого будущего.