Антона привезли из командировки под конвоем, адвокат Инны нажал какие-то кнопочки в соответствующих структурах, и мужа не выпустили под залог. Через полгода состоялся суд, Антон получил четыре года и со скамьи подсудимых пообещал, что просто так этого не оставит.
Инна поняла, что выхода нет — нужно уезжать, и срочно. Выйдя из зала суда, она сразу начала действовать. Буквально за неделю провернула все подготовительные мероприятия и уволилась из клиники.
Она решила не брать много вещей, только самое необходимое для детей. Документы из школы Алины она забрала, не сказав об этом дочери, квартиру в небольшом городке на Волге ей помогла снять живущая там бывшая одногруппница Лариса, она же довольно быстро сумела найти ей место в специализированной клинике — Инну там уже ждали.
Калмыкова удивлялась, как сумела взять себя в руки и организовать свое бегство так быстро и так решительно — оказалось, что все не так уж сложно, как представлялось ей прежде. Всего-то и нужно было — перестать терпеть и бояться, и все сложилось удачно.
Она приехала домой, усадила дочь и сына, не сразу понявших, что именно говорит мать, и велела им одеваться и собрать то, что им пригодится в дороге.
— Мы уезжаем.
— Куда? — удивленно спросила Алина.
— У тебя же каникулы — вот мы и проведем их в одном интересном месте. И не стой, собирайся, у нас билеты на самолет.
Она специально купила билеты в город по соседству с тем, где собиралась жить, чтобы оттуда уехать на автобусе и затеряться. Даже если Антон потом захочет найти ее, то это будет сложно.
К счастью, дети не сразу поняли, в чем дело, восприняли это как путешествие, тем более что мать вела себя преувеличенно бодро и весело, расписывая, как славно они проведут каникулы, куда съездят и что посмотрят. Она решила пока не говорить им об отце, сославшись на его длительную командировку — такое несколько раз случалось, Антон уезжал на полгода и даже на год, потому у Инны была возможность подготовиться к непростому разговору, прежде всего с дочерью.
Квартира оказалась светлая, просторная, Лариса к их приезду заполнила холодильник, купила необходимые мелочи, словом, организовала на первое время быт. Инна немного расслабилась, но понимала, что придется еще поговорить с дочерью и как-то объяснить ей, что домой они больше не вернутся. Даня, к счастью, был еще мал, и ему ничего пока можно не говорить.
Алина ожидаемо восприняла новость в штыки — у нее остались школьные друзья, какая-то своя подростковая жизнь, и она не понимала, почему должна теперь идти в новую школу в совершенно чужом городе:
— А куда я тут поступать буду, ты подумала?
— В соседнем городе тоже есть медицинский институт. И потом, тебе еще учиться полтора года, все может измениться.
— Мама! Ты совсем, что ли?! Что еще может измениться? А папа? Как же папа?
— Он приедет к нам позже.
— Да ты все врешь! — выкрикнула дочь, вытирая кулаками набежавшие слезы. — Ты просто не хочешь с ним жить!
— Да, я не хочу с ним жить. И ты меня поймешь, когда немного повзрослеешь.
— Я и сейчас достаточно взрослая! Ты могла бы со мной посоветоваться!
— Нет, Алина, сейчас ты не готова. Но я обязательно все тебе объясню чуть позже.
— Ты что — нового мужика себе завела? — грубо спросила дочь, и Инна невольно вздрогнула:
— Прекрати! Конечно, нет!
— Тогда почему?! Почему мы сюда приехали?
— Потому что сейчас так надо, — отрезала Калмыкова, поняв, что дальнейший разговор приведет только к еще большей ссоре. — Завтра мы с тобой поедем в школу подавать документы.
Алина развернулась и выбежала из комнаты. Инна очень боялась, что дочь найдет способ связаться с отцом, но тут ей, можно сказать, повезло, хотя вряд ли можно считать везением тяжелую болезнь сына.
Даня заболел в ту же ночь, поднялась температура, сбить которую Инна не смогла, пришлось вызывать скорую. Алина, глядя на помертвевшее от ужаса лицо матери, вдруг проявила что-то вроде сочувствия, села рядом с ней у постели метавшегося в бреду брата и взяла за руку:
— Мамочка… мамочка, не волнуйся… с Даней все будет хорошо, сейчас приедут врачи… мамочка… — Алина заплакала, уткнувшись лбом в ее плечо.
— Его заберут в больницу, — глухим голосом сказала Инна. — Я не могу ехать с ним, мне нужно на операцию, она завтра…
— Я с ним поеду! Ведь у меня еще каникулы…
— Ты? Ты сама еще ребенок…
— Мама! Ну ты ведь тоже врач, уговори их! Я ведь не хуже тебя смогу о Дане позаботиться! — уговаривала ее дочь сквозь слезы, и Инна вдруг почувствовала от нее поддержку, на которую даже не рассчитывала.
Алине действительно удалось уговорить врача скорой, а затем и врача приемного покоя детского инфекционного отделения положить ее в стационар вместе с братом. Инна, конечно, заплатила, но поступок дочери очень ее растрогал и утвердил в мысли, что на Алину вполне можно рассчитывать.
Они прожили в этом городе почти год и жили бы дальше, но однажды в почтовом ящике Инна нашла конверт без каких-либо надписей, открыла его и в ужасе отбросила. В конверте оказалась фотография Влада, вернее, того, что от него осталось.
Дрожащей рукой Инна подняла снимок и перевернула — на обороте была только одна фраза: «Ты можешь бежать, но спрятаться не сможешь».
Времени на раздумья у нее не осталось, главное сейчас было не потерять от ужаса голову и сделать что-то немедленно, но так, чтобы не напугать детей.
— Новый год мы будем встречать у бабушки! — объявила Инна дочери, и та удивленно уставилась на нее:
— С чего вдруг?
— А ты не хочешь увидеться с бабушкой? Поедем все вместе на дачу, там нарядим елку прямо во дворе, будем сидеть у печки — разве плохо?
— А чем тебя не устраивал камин в подмосковном доме? Мы уперлись в такую даль, чтобы теперь еще дальше ехать и там у печки торчать?
— Алина, я хотела с тобой посоветоваться как со взрослой, а ты себя ведешь как типичный подросток.
— Я и есть подросток! — заявила дочь. — И у меня были планы на каникулы, между прочим! Но тебе же все равно, да?
Инна не стала больше спорить, заказала билеты, собрала самые необходимые вещи, попросила Ларису отправить остальное, не объяснив, в чем дело, и назавтра они уже сидели в купе поезда, увозившего их в родной город Инны.
Первое время пришлось пожить у матери, что оказалось довольно сложно — слишком давно Инна жила самостоятельно, и теперь приходилось притираться друг к другу заново. И Алина… Даня, еще маленький, сошелся с бабушкой быстро, они проводили много времени вдвоем, гуляли, читали, рисовали, а дочь всем видом демонстрировала, как недовольна очередным переездом и необходимостью ютиться в трехкомнатной хрущевке на четвертом этаже.
К счастью, новая школа пришлась ей по душе, и Инна немного выдохнула — через год дочери поступать в институт, нужны репетиторы, нужны подготовительные курсы, а здесь все-таки фамилия Калмыковых что-то значила. И тогда Инна нашла возможность сменить фамилии детям, хотя пришлось крупно поссориться с Алиной.
— Ты совсем уже?! — кричала дочь, размазывая по щекам слезы и косметику. — Чего это ради?! — И Инна, зажмурившись, как перед прыжком в воду, решилась:
— С того, что твой отец не в командировке, а отбывает наказание в тюрьме. Сидеть ему еще три года, я не хочу, чтобы вы носили его фамилию. Он никогда к нам не вернется, я этого не допущу.
— Что?! — оторопела Алина, мгновенно прекратив плакать. — Как это — отбывает наказание, за что?!
— За то, что регулярно избивал меня.
— Тебя?! Мам, ты… ты нормальная вообще?! Зачем ты врешь?
— Я не вру. Я старалась не впутывать вас в это, терпела и молчала. Но однажды поняла, что больше не могу. И не хочу, чтобы рано или поздно Даня узнал об этом и стал таким же, как ваш отец. И чтобы ты не пошла по моим стопам и не выбрала себе в мужья такого вот абьюзера — внешне благополучного, воспитанного и уважаемого всеми, а за закрытой дверью превращающегося в животное. Ты поймешь, когда вырастешь. А сейчас просто поверь мне, Алина, так нужно.
Дочь смотрела на нее расширившимися от ужаса глазами. Инна видела, что Алина не до конца верит ей, но сейчас у нее не осталось сил говорить о чем-то, переубеждать, доказывать. Она встала и молча вышла из комнаты, спустилась во двор и долго сидела на лавке, не обращая внимания на валивший снег — январь выдался удивительно снежным.
Спустя полчаса дверь подъезда открылась, и на крыльце показалась дочь в накинутом пуховике и без шапки:
— Мама! Мама, ну сколько можно тут сидеть? Ты ведь заболеешь… — в руках у Алины была большая шаль из козьего пуха, которую она накинула Инне на плечи поверх тонкой куртки.
Машинально укутавшись в нее, Инна посмотрела на дочь:
— Я думала, ты меня поймешь… думала, что с дочерью всегда легче, что она будет поддерживать…
Алина села рядом на лавку, нахохлилась, как замерзший воробей, уставилась на отпечатки собственных ботинок:
— Почему ты никогда раньше мне об этом не говорила?
— Хотела, чтобы у тебя были нормальные отношения с отцом.
— Зачем? Зачем ты столько лет это все терпела? Он тебя сразу начал бить, как поженились?
— Ну что ты… конечно, нет. Когда мы поженились, он был очень милым, заботливым, предупредительным. Идеальный муж. И я не замечала, что он как-то ненормально педантичен, что его раздражает любое отклонение от правил… вилка не так лежит на столе, складка на простыне, чуть увядший цветок в вазе… Потом родилась ты, я заканчивала учебу, ничего не успевала… няню нанять Антон не разрешал — не хотел терпеть чужого человека в доме, и я даже на экзамены ездила с тобой. Как вообще умудрилась ординатуру закончить — не понимаю даже… — Инна вздохнула, тоже глядя на следы перед скамейкой. — Стала работать — дома сделалось еще хуже. Папа требовал ужин к определенному времени, накрытый по всем правилам, требовал идеальную чистоту в доме, где маленький ребенок — одних игрушек собирать приходилось по две корзины, на это ведь тоже время нужно. А мне дежурить нужно было — какой я анестезиолог, если в операционную не хожу? Ты никогда не задумывалась, какую операцию мне делали там, на Волге? Ты не замечаешь, что я постоянно громко говорю и стараюсь смотреть тебе в лицо при разговоре? А это потому, что после одного удара у меня было сильно травмировано ухо, пропал слух — практически совсем, и мне делали тимпанопластику и пластику слуховых костей, но слух все равно снижен…