жских банкиров, чтобы покрыть возможные расходы, которые Карбери понесут от ее имени.
Но самое главное, она написала в постскриптуме: «Я сознаю, какие усилия Вам приходится прикладывать ради меня. Вот увидите, дорогая, я не забываю оказанных мне услуг».
– Весьма любезно, – заметил доктор Карбери, когда она прочитала письмо. – И деньги тоже не помешают. – Он взглянул на Элинор и улыбнулся. – Вам больше незачем волноваться о ежегодной ренте, которую ее светлость обещала оставить вам в своем завещании. Полагаю, этот вопрос решен окончательно.
Соресби дважды посещал Директорский дом по приглашению, закрепляя свою измену партии Ричардсона. Он пил чай с Элинор, которая поначалу нашла его неловким и молчаливым. Соресби не привык к обществу леди и обращался с ней с таким безмерным уважением, что ей становилось не по себе. Однако она попыталась его ободрить, и к концу второго визита он стал почти общительным, выказывая быстрый и нервный ум, который вполне гармонировал с его порывистыми движениями и хрустом суставов.
– Он не так уж и плох, – сказал Карбери после. – Его ученость вне всяких сомнений, и он ничуть не ниже самого Грязного Дика, когда тот был сайзаром.
– Мистер Соресби сказал мне, что занимался с мистером Аркдейлом, – сообщила Элинор.
Карбери потер руки:
– Все к лучшему. Это разозлит мистера Ричардсона. И дядя мистера Аркдейла будет доволен, в то время как Соресби заведет знакомство, которое позже может ему пригодиться. Если он сумеет связать мистера Аркдейла обязательствами, тем лучше.
– Мистер Аркдейл не казался мне книжником, сэр.
– Мне тоже… но тяга к знаниям может произрастать на самой неожиданной почве.
Они впервые почти развеселились – или, по крайней мере, попытались создать друг у друга такое впечатление. И все же прогноз Джермина тенью лежал на обоих.
После завтрака в понедельник, двенадцатого июня, Джон с сумкой на плече отправился в Кембридж. Он решил на несколько часов предоставить Фрэнка самому себе. Юноше стало лучше, и одним из признаков этого служило раздражение от постоянного присутствия Холдсворта. Лекарством было позволить подопечному вкусить свободы… и тем самым показать, что он верит в улучшение его состояния.
Тем не менее это выглядело опасно. Холдсворт не знал, что ждет его по возвращении на мельницу.
Он провел в Кембридже и его окрестностях уже две с половиной недели. Город становился знакомым. На Бридж-стрит Джон заглянул в один или два магазина, чтобы выполнить поручения, данные Малгрейвом. Было уже около половины третьего, когда он завернул в главные ворота Иерусалима. Ступив на Церковный двор, увидел мистера Ричардсона, который прогуливался по галерее с Гарри Аркдейлом.
– Сорок седьмая теорема обычно считается самой сложной в первой книге, – говорил тьютор. – Но должное усердие поможет вам справиться…
При виде Холдсворта он отвернулся от Аркдейла.
– Дражайший сэр, как поживаете? Нам так вас не хватало! Прошу, прогуляйтесь по саду со мной. У меня к вам есть приватный разговор. Мы с мистером Аркдейлом почти закончили, и я присоединюсь к вам через мгновение.
Рассыпавшись в поклонах, Ричардсон вновь повернулся к ученику:
– Так вот, не кто иной, как наш мистер Доу, подробно разъяснил наиболее мудреные теоремы Евклида. Вы найдете его книжицу в библиотеке, и я рекомендую ознакомиться с ней, прежде чем приступать к решению проблемы. И если уж мы заговорили об этом, никто лучше Маклорена[32] не поможет вам с алгеброй. – Он взглянул на церковные часы. – Но я не стану вас больше задерживать, мистер Аркдейл… смотрю, уже почти пора обедать.
Студент взглянул на Холдсворта, как будто хотел что-то сказать. Но Ричардсон не дал ему такой возможности. Он взял Холдсворта под руку и повлек к церковной галерее и садам за ней. Когда они шли по дорожке к калитке Сада членов совета, пошел дождь. Они укрылись под восточным платаном. Дождь полил сильнее, но капли воды не проникали сквозь густой зеленый полог.
– Слышали новость? – Лицо Ричардсона утратило привычную светскость; злоба исказила его черты. Он продолжил, не давая Холдсворту ответить: – Никогда бы не подумал, что такое возможно, даже от доктора Карбери не ожидал.
– Почему? Что он сделал?
– Подкупил одного из моих учеников. Другого слова и не подберу, сэр. Розингтонское членство вскоре освободится, и он предложил его не кому-нибудь, а Соресби. Но я его раскусил. Очевидно, он намерен купить верность Соресби. Самое печальное, что столь гнусная уловка, по-видимому, удалась. Полагаю, грешно винить беднягу за то, что тот согласился. В конце концов, чего стоит простая благодарность по сравнению с таким весомым соблазном, как Розингтон?
Ливень продолжался всего три или четыре минуты и выдохся, как выдохлась и ярость мистера Ричардсона.
– Простите мне неуместную откровенность. – Он коснулся рукава Холдсворта. – Глупо с моей стороны терзаться по столь ничтожному поводу. Но когда живешь бок о бок, как мы здесь, нелегко сохранять чувство меры. Однако обещание членства человеку, который, несмотря на свою даровитость, еще не получил степень бакалавра искусств, противоречит всем правилам. Я содрогаюсь при мысли, что в других колледжах говорят о нас. Но давайте оставим эту тему… я хотел спросить вас о много более важном деле. Ходят слухи, что вы проводите время с мистером Фрэнком Олдершоу. Это правда? Как поживает милый мальчик?
– Увы, это не моя тайна, – улыбнулся Холдсворт.
– А, так вот куда дует ветер? Что ж, где бы он ни был, надеюсь, он идет на поправку. Дайте знать, если я смогу быть полезен ему или вам. И если случайно увидите его, непременно передайте мои наилучшие пожелания.
Дождь прекратился. Мужчины медленно пошли сквозь зеленую тень дерева к Церковному двору и Новому зданию. Оба молчали. Слева раздался металлический грохот, который прекратился через несколько секунд. То был стук обитых железом колес по каменным плитам. Том Говнарь совершал обход. Церковный колокол зазвонил.
– А! Пора обедать. Вы отобедаете с нами, сэр? Мы были бы очень рады.
– Спасибо, нет, – ответил Холдсворт. – Кстати, у меня к вам неожиданный вопрос – я хотел осведомиться о ране миссис Уичкот.
– Ее ране? – Ричардсон остановился, вздернув брови. – Вам известно больше, чем мне.
– Когда я разговаривал с золотарем, он упомянул, что у нее была какая-то рана на голове. На левом виске.
Ричардсон засмеялся:
– То, что Том назвал раной, – всего лишь чуть заметное пятно. Старый синяк, по всей видимости… возможно, бедная леди ударилась головой о балку за день или два до смерти. Как это типично для необразованных умов – выводить мелодраму из самых приземленных обстоятельств.
Иерихон представлял собой кирпичную уборную, которая стояла у внешней стены колледжа на южной стороне садов. Дверь приподнята на ярд от земли, и к ней вели пять каменных ступеней. Окна отсутствовали, только линия длинных прямоугольных отдушин под самым карнизом. Под дверью и ступенями имелась еще одна дверь, такая же широкая, как первая, но не более четырех футов высотой. Обе были открыты. Тачка Говнаря стояла поблизости.
Холдсворт поднялся по ступеням и остановился в верхнем дверном проеме. Кабинка была пуста. Внизу, однако, кто-то что-то скоблил, шаркал и отплевывался.
Вдоль правой стены тянулась четырехместная скамья; дыры отделялись друг от друга низкими перегородками, которые предоставляли скорее намек на уединение, чем подлинное таковое. Поколения студентов выцарапали на дереве свои инициалы и различные оскорбления и непристойности.
Колокол часовни продолжал звонить, созывая членов колледжа на обед в зале.
Когда Холдсворт покинул уборную, Том вышел из нижней двери, согнувшись, чтобы не удариться о низкую перемычку. Плотный фартук, вымазанный экскрементами и мочой, защищал его одежду. Он нес ведро, переполненное нечистотами и обрывками газетной бумаги, которое опустошил в свою тачку. В другой руке Том держал испачканный носовой платок, обшитый кружевом. Немелодично насвистывая, он засунул платок в маленький мешок, висевший на ручке тачки, выпрямился, прочистил нос, зажав его большим и указательным пальцем, и заметил наверху Холдсворта.
– Вы позже, чем обычно? – спросил Джон.
– Я прихожу, когда могу, сэр. – Том щелкнул себя по лбу в знак приветствия и снова повернулся к двери выгребной ямы.
– Погодите. Я хочу с вами поговорить.
– Со мной? – повторил Том как попугай, умудрившись создать впечатление, что и понял он не больше, чем сумел бы понять попугай.
– Я хочу вас о кое о чем спросить.
– Ну так спрашивайте, сэр. В Иерихоне после обеда вечно не протолкнуться. – Он беззубо ухмыльнулся. – Вам бы не понравилось торчать тут внизу, когда молодые джентльмены наверху, сэр, уж поверьте, не понравилось бы.
Холдсворт позвенел мелочью в кармане.
– Я насчет вашей находки в Длинном пруду.
– Привидения-самоубийцы, сэр?
– Черт побери, приятель, она не самоубийца и не привидение. Она женщина из плоти и крови, которой не повезло упасть в воду и утонуть.
– Как скажете, сэр.
– Вот именно. А теперь послушайте: когда мы разговаривали в «Энджелс», вы сказали, что, когда нашли тело, вашей первой мыслью было, что это миссис Карбери, потому что она единственная женщина, которая спит в коттедже.
– Одна из двух.
– Что?
– Ее служанка тоже здесь спит. – Том Говнарь хихикнул. – Не очень-то естественно, сэр. Всего две женщины и прорва мужчин.
– Послушайте, вы сказали, что это не она бродила, не на этот раз. То есть вы имели в виду, что миссис Карбери иногда гуляет в саду на рассвете? А то и по ночам?
Том переступил с ноги на ногу у низкого дверного проема; ведро звякнуло. Он не смотрел на Холдсворта.
– Ну? Так это или не так?
Золотарь взглянул на Холдсворта и отвернулся:
– Иногда, может быть.
– Она знает, что вы ее видели?
Том пожал плечами.